А ничего.

Ни Фадж, которого наконец-то приложило всеми частями морды о все углы виртуального стола, ни Амбридж, сполна отплатившая за все свои прегрешения за год, больше ему не помеха.

Он все еще остается на карточках от шоколадных лягушек.

Ущемленное за все выпуклости после встречи в Министерстве самолюбие Тома рождает в нем лишь одну истерически бьющуюся идею: Дамблдора нужно убрать. Как будто это неожиданно для Директора и решит все проблемы Томми, право слово. Реддл так ничего и не понял…

В Игре-5 разворачивается настоящая трагедия Директорского плана, как он сам его называет. Отсидевший в Азкабане Стерджис. Минус Боуд, которого, если верить моему предположению, что для записей пророчеств они используют примерно то же заклинание, что и для помещения мыслей в Омут Памяти (следовательно, нужны минимум голова свидетеля с воспоминаниями в ней и Хранитель, который будет заключать воспоминание в шар), Дамблдор тоже знал лично – и проиграл. Минус Сириус.

Страдания всех Игроков тяжелым грузом ложатся на совесть Директора. Что ж, это лишний раз доказывает, что Дамблдор не Бог и даже не Гэндальф – когда против него Играет столько противников плюс жизнь, он тоже не всегда успевает реагировать.

Не в первый раз Дамблдор выкручивается в самый последний момент (в Игре-2 он, простите, Василиска тоже не планировал) – но ведь когда-то должно было и не сработать. Да, не всегда выходит так, как задумывалось. Тогда главным становится использовать обстоятельства, увидеть возможности, которые они открывают, повернуть ситуацию на пользу делу.

У Дамблдора в конечном счете это получилось, он свел последствия своих ошибок к возможному минимуму – строго говоря, в сухом остатке не ошибившись вовсе. Столь удачно проводимая борьба «сверху» в середине Игры-4 вдруг неожиданно перетекает в позиционную. Вектор борьбы в Игре-5 начинает шатать от позиционной до борьбы «снизу» (после операции «Змея»), затем вновь к позиционной (промежуток с занятиями Окклюменцией) и вновь к «снизу» (когда Гарри бросает заниматься).

Появившись в Министерстве, Дамблдор лично вытягивает борьбу к позиционной – а добивающий от Гарри, который неожиданно для себя получает ошалевший Том в Финале, выводит Игру на позицию «сверху», где она и продержится уверенно и твердо до самого конца.

Дамблдор понимает, что подобное колебание вектора, обернувшееся трагедией (не удержал) – это, кроме прочего, еще и расплата за непростительную ошибку в Игре-4, когда погиб ребенок. Директору необходимо взять себя в руки. Чем он дальше и занимается – со всем присущим ему стилем…

Нет, это не Толкиен. Это кардинально другая точка зрения, как говаривала Анна. И Дамблдор – не Гэндальф еще по одной причине (список приведенных ранее ищите в самом начале сего нескончаемого труда): современная жизнь с министерствами, детскими комплексами воспитуемых, неистребимыми межличностными проблемами и прочим гораздо более предрасполагает к неоднозначности любого поступка, чем эпический мир Толкиена.

Ситуация такова, что в ходе любой борьбы со Злом всегда есть огромный риск соскользнуть в это самое Зло.

Дамблдор гораздо более неоднозначный, чем Гэндальф, не только из-за разности возможностей – его возможности как раз на фоне остальных очень велики. Он играет в гораздо более сложные конструктивно Игры. А чем сложнее Игра, тем проще соскользнуть в состояние наслаждения Игрою ради Игры («Скользи по лезвию ножа, дрожа от сладости пореза, чтобы навек зашлась душа, привыкнув к холоду железа»). Или бросить все, возопив: «Чума на оба ваших дома!»

Все, на что можно рассчитывать – это успеть разок махнуть палочкой в правильную сторону. Ну и, само собою, попытаться вместо убийства перевоспитать.

Дамблдор далеко не так идеален, как Гэндальф. Он может ошибаться, и сам – нарочито подчеркнуто, чтобы до всех дошло – это признает. Ему бы, безусловно, было проще, если бы мир был попроще, одномернее, такой, чтобы можно было совершить поступок, последствия которого будут однозначно хорошими. Но ничего одномерного в нашем мире по определению нет. Если тронуть в одном месте с хорошей целью («Я пытался сохранить ему жизнь…»), может отозваться с плохой в совсем неожиданном месте.

Дамблдор пытается подвинуть в положительную сторону мир ужасающе многомерный и многослойный. Для этого надо Играть в очень, очень сложные Игры, учитывать баланс множества интересов. Игры у него получаются блистательно – но всегда сохраняется опасность, как бы он не заигрался.

Ибо даже самая ювелирная Игра может где-то отозваться злом.

Напротив – и это весьма забавно – если тронуть где-то с плохой целью, то в неожиданном месте это может отозваться хорошо. Что периодически делают Реддл и компания, кстати.

И получается, что Дамблдор в Большой Игре скорее ориентируется не на то, что и как он трогает, а просчитывает, где и как его действия отзовутся. Его Игра – именно в минимуме воздействия. Это такая черта, которая вообще приходит с годами. Не рвать, а уколоть в центр воронки. И не стремиться лезть туда, куда тебя не приглашают.

Опять же, я не говорю, что следует слепо верить в то, что Директор в своих уколах непогрешим и вечно прав. Но он, безусловно, мерило того, как надо.

В конце концов, на мой взгляд, это – первое, что важно помнить и уносить с собою в жизнь. Ибо что Игра? Мы все просто живем и боремся – каждый со своим, кто как может, вот и все. Да, даже Дамблдор – не важно, насколько он хорош или плох. Он никогда не станет лучше этой своей Игры.

Его первоначальная цель на год – создание активной боевой ячейки в Хогвартсе – достигнута.

Реддл так и не узнал полный текст пророчества и «вскрылся» перед Министерством и миром.

Гарри теперь не только знает, что ему уготовано, но и вполне адекватно к этому относится.

Пожалуй, не получилось наладить отношения Гарри со Снейпом – по крайней мере, не в том объеме, на который надеялся Дамблдор. Но на что он надеялся в принципе? Что они вдвоем – Гарри и Снейп – станут неразлучными друзьями? На мой взгляд, надежда пустая, а значит, ничто не проиграно. Друзьями они быть никогда не могли и не смогут.

У Директора есть несколько коротких дней, чтобы передохнуть и взять себя в руки. Новая Игра должна начаться незамедлительно, он и так потратил слишком много времени. Прошли те годы, когда самым полезным ходом было никуда не двигаться либо готовить ход. Теперь, когда Гарри знает и готов к тому, что ему предстоит, когда Том закрыл от парня свое сознание и когда Дамблдору наконец удалось собрать всю информацию по всем крестражам, траектория движения выстроена предельно четко и однозначно.

Война началась.

…Если бы мне задали вопрос, Бог ли Дамблдор в жизни Гарри и всех-всех остальных, я бы вновь встала на сторону Анны и ответила: конечно, нет! И тут же, подумав, добавила бы, если собеседник умный: но, конечно, да. А если бы у меня спросили объяснений, то начала бы весьма издали.

Примерно где-то с овсянки и вареников.

Нет смысла спорить о том, хороша или плоха овсяная каша. Точно так же нет абсолютно никакого смысла спорить о том, кто круче – например, Снейп или Сириус. Это как спорить о том, круче ли овсяная каша, чем вареники с картошкой. Каша – это каша, вареники – это вареники. Оба продукта питательны и полезны, правильно сваренные, они могут быть здоровой пищей. Каждый просто выбирает свое меню. Для одного и того же человека в овсяной каше могут быть как плюсы, так и минусы, в этом нет ничего такого. Но при описании продукта следует указывать их честно. У каждого гурмана – свое любимое блюдо. У каждого человека – свой герой. У каждого героя герой тоже свой.

Живые люди – они всегда вроде результатов работы прекрасного повара. На их восприятие сильно влияет наш собственный вкус, то, чего и в какой момент времени просит наша душа. Закуски выше всяких похвал, борщ превосходен, второе замечательное, десерт фантастический… но вот я, к примеру, в любом виде капусту не люблю. И с восприятием крабовых палочек имею проблемы (борща и окрошки, кстати, тоже). Предлагать мне отведать сало опасно для жизни и вашего чистого костюма. Вот мясо – пожалуйста, даже я не в состоянии ничем его испортить. Опять же, если на нем нет сала.

Каждому нужна своя сугубо индивидуальная порция, ибо каждый есть винегрет со своим набором достоинств и недостатков. С идеалом не повесился бы через сто лет только такой же идеал, остальные долго не протянут.

Никто не круче из весьма похожей и весьма непохожей парочки Снейп-Сириус. Попросту они – овсянка и вареники. Оба очень сытные и качественные продукты, но не сравнимые меж собою. Я бы лично предпочла не пережирать ни того, ни другого, но хорошо приготовленная овсянка, как и хорошо приготовленные вареники, есть, несомненно, милость богов. Лично меня и Снейп, и Сириус регулярно раздражают, но восхищают куда чаще, ибо оба в своем овсяночном/вареничном роде – экземпляры почти совершенные.

Конструкция «Сириус идеален, ибо мною любим», которую демонстрирует Гарри в Финальном разговоре с Дамблдором, есть весьма опасная штука, поскольку кровь застит глаза, теряющие способность воспринимать суровую, но насмешливую реальность. Хорошо, что Гарри благополучно это перерастет, как он перерастает абсолютную идеализацию родителей – не перестав, тем не менее, их любить.

Любой хороший человек в нашей истории есть ярко выраженная индивидуальность. Присмотревшись к каждому, всегда найдешь ответ на вопрос, как они, эти люди, сделают что-либо, привнеся в поступок свой сугубо личный окрас. Спасут чью-либо жизнь или станут кого-либо убивать. Как именно каждый из них объяснится в любви, набьет кому-нибудь морду, а также – ошибется. И, конечно, как именно будет смешон. И как – прекрасен, трагичен и героичен.

Каждый волен найти свою любимую овсянку или свой любимый вареник и им восхищаться, но нормальный взрослый гурман, то есть, простите, человек не станет отрицать, что капусту потушили тоже неплохо, и на нее можно полюбоваться, а также даже испробовать и попытаться понять, так ли уж плох и невнятен способ решения капустой своих жизненных проблем.

В общем, такая объемная сага о вкусной и большей частью здоровой пище получается. Выбирай – не хочу, но не забывай, что каждому свое меню.

И только один человек, на мой взгляд, из этого ряда сильно выделяется.

Я, конечно, о Дамблдоре. Потому что, будучи несовершенным человеком – и с этого уровня рассмотрения никоим образом не являясь Богом – он на следующем уровне взгляда как раз именно функции Бога и выполняет.

Сколько глупостей говорила, говорит и еще скажет интересная часть общественности насчет того, что, дескать, Дамблдор всеведущ, вездесущ и вообще марионетковод. Либо, напротив, совершенно идиот.

Но пущай глаголют. Ни Дамблдора, ни Игры, ни меня не убудет, а убудет только понимания ситуации у некоторых. Ну… бедные. Мне жаль их, как жаль любое страдающее и что-то недополучающее (будь то еды или информации) существо.

Решительно не разделяя мнение интересной части общественности, что, мол, Директор и Сириуса посадил, и Поттеров подставил, и Снейпа в рабство взял, и Реддла придумал, и вообще лично отвечает за искажение Арды еще при Адаме и Еве, я позволю себе отодвинуть данную кучу мух куда подальше и в дальнейшем заниматься только котлетами.

Будь Дамблдор всеведущ и вездесущ, а все остальные – лишь его марионетками, до чего было бы скучно и плоско.

Дамблдор по-настоящему велик, потому что он руководит яркими, сложными личностями, каждая из которых имеет свою собственную систему представлений о мире и вообще есть отборное блюдо высочайшего качества.

В одну телегу впрясть неможно коня и трепетную лань, – гласит известный стих. Дамблдор же не только впрягает – у него лебедь, рак, щука и 333 козленка тянут телегу, куда надо, пусть и не без некоторых взбрыков и зигзагов. Другими словами, масштаб организационно-воспитательной деятельности Директора выходит далеко за рамки Хогвартса и вообще столь значим, что хочешь-не хочешь, а с Богом его обязательно рано или поздно сравнишь.

Господь занимается человечеством так давно и внимательно, что можно, в принципе, воспринимать Его, помимо прочего, и как учителя. Напомню старое, Анно-Екатерининское: ветхозаветный Яхве в своей педагогике был, мягко говоря, негибок – либо избранный народ делает то, что учитель ему говорит, либо весь класс остается после уроков и вообще имеет много колов, громов, молний и лишается каникул.

Оно, конечно, по-своему метод, но имеющий массу недостатков – я уж молчу о количестве жертв среди избранного народа и вероятность вызвать прямо противоположную желаемой реакцию.

Ну, например. И рек Дамблдор, сверкая грозно очами: да не посмеет никто из народа хогвартского заходить в туалет девичий на этаже третьем! И немедленно ринулись туда толпою нормальные студенты хогвартские, рабы Дамблдоровы Фред и Джордж Уизли первые, в поисках загадки туалета оного. И сколько ни бросался в них Директор молниями и привидениями, Смертоносными проклятьями и Макгонагалл со Снейпом, толку не добился, только поредели сильно ряды ученичьи, в особенности – гриффиндорские. И некому стало бросаться снежками в мерзкую морду волан-де-мортову на глупом затылке квирреловом, и плохо это было весьма.

Не, не наша это педагогика.

Однако воспитывать как детей, так и народы надо. А как?

Не мною – и даже не Анно-Екатериной – придумано, но мною хорошо воспринято, что свыше нас учат, ставя в определенные жизненные ситуации. Дабы не только выбрались мы из них, но по дороге поумнели и научились. А если мы особенно тупы и не выучили урок, ситуация возникнет вторично, в более острой форме. И так далее. Вплоть до отрывания у очень сильно нерадивого ученика одной ноги и биения его по голове этой ногой. Впрочем, по моим наблюдениям, последнее в реальной жизни – случай весьма нечастый и лишь по отношению к тем ученикам, которые особенно упорно отказываются пользоваться головным мозгом.

Жизнь – вообще нескончаемая школа. Сколько бы ты ни учился, всегда найдется что-то, чему еще не выучился, и свыше тебя никогда не прекратят учить. А еще забавно наблюдать, как одна и та же ситуация используется Высшим Учителем сразу для обучения всех учеников, которые в нее вовлечены. Свобода их воли в том, что они могут сделать выбор на очень разных уровнях. Но за выучивание урока, конечно, будет зачтено лишь то решение, которое поспособствует пути души вверх, а не оставит оную душу на прежнем уровне, уж не говоря про дорогу под откос и намеренное причинение вреда окружающим.

Вот с этой точки зрения Дамблдор для Гарри – примерно то же самое, что Бог для Дамблдора. Облегченная Его модель. Ситуации, в которые ставит Гарри Директор, даются мальчику для обучения и с любовью, хотя и с душевной болью тоже (а попробуйте сами разрешить любимому ребенку сделать и хороший, и плохой выбор, и посчитайте потом количество седых волос, которые прибавились у вас на голове). Конечно, поскольку Дамблдор не Бог, ситуация по мере усложнения данных вполне способна в каких-то точках ускользнуть из-под его контроля. Но, поскольку Директор многоумен и вообще мудр необыкновенно, такое случается не слишком часто.

Гарри, как и положено любимому ребенку Бога, кое-что знает и многое чувствует. Во всяком случае, что его любят – несомненно. И что воспитывают, а также в какую сторону воспитывают, а также – с какой целью. Но механизмов подросток, как правило, понять не успевает. В Игре все как в жизни: едва отгорела одна ситуация, Гарри немедленно кидают в другую.

И чем лучше ты учишься в школе жизни, тем больше домашних заданий тебе дадут. Потому что чем лучше человек, тем больше с него спрос.

Конечно, не только Гарри – любимый ребенок Дамблдора. Есть еще дети постарше, но они люди взрослые и уже многое понимают в механизмах, которыми Дамблдор их воспитывает. Тот же Снейп и тот же Люпин кучу всякого способны просчитать. Так что чистого уподобления отношений между ними и Дамблдором ситуации «Бог воспитывает своих детей» здесь нет и быть не может – слишком мал разрыв между уровнями Директора и его взрослых деток. Скорее уж он выступает для них в роли отца. В отношении же Гарри аналогия работает отлично.

И, конечно, в этой сложной системе не следует упускать, что, как Гарри волею судеб есть любимый ребенок Дамблдора, так же и Дамблдор, несмотря на все его недостатки – в ряду любимых детей Бога. Он почтительно наблюдает за тем, как сверху его учат, и Бог воздает ему по намерению.

А я его люблю. Совсем.

Но, когда я слышу, как люди называют Дамблдора уродом, я поражаюсь. Но, когда я слышу, как люди называют Дамблдора своей ролевой моделью, я поражаюсь еще больше. Никогда не перестану удивляться, что кто-то желает такой же жизни для себя. Потому что мне абсолютно ясно: Дамблдор страдает; он не все время развлекается; ему очень, очень тяжело. Меня всегда тянет ответить: «Мне крайне жаль».

Теперь, когда я старше, я лучше его понимаю. Когда-нибудь дети Гарри обязательно спросят его, что случилось в той далекой от них войне. И что Гарри должен будет им ответить? С какой стороны подступиться? Сколько правды они смогут вынести? Я думаю, они будут слишком дороги Гарри. Их счастье станет значить для него больше, чем их знание правды, поэтому он ограничится пересказом того, что напишут в учебниках.

Где кончается гениальность и начинается безумие? Где искренность, а где притворство? Где хорошие намерения перестают быть хорошими поступками? Где кончается Игра и начинается жизнь? Смогут ли дети Гарри – или новое поколение поттероманов – понять и принять все это, если даже многие взрослые люди оказываются не в состоянии справиться? За всем этим так любопытно наблюдать.

Пока дураки и ротозеи орали, что Дамблдор сумасшедший, он, укрывшись за ором, просто кропотливо делал свое дело. Делал, что мог, с тем, что у него было. Тихим сапом.

Посмотрите на всех этих людей, которые называли его идиотом, на всю эту трагикомедию. Глядя на этот смешной и слишком человеческий круг Игр, на рулетке которого каждый так грустно-забавно пытался выиграть, делая ставки на собственные схемы, действительно заливаешься слезами. Ведь на самом-то деле, может быть, гроша ломаного эта БИ не стоит?

Но я, конечно же, ошибаюсь.

Понятия не имею, зачем, подобно Снейпу, так старательно раз за разом натягиваю на шею ярмо, становлюсь в нужную позу и терплю до самого конца очередной Игры. Разумеется, если нет намерения идти до конца, то зачем вообще было начинать, но… зачем я начинаю, зная, что меня ждет в результате? Не могу разобраться, мне нравится боль или нравится поза? Бгг.

Будущее иногда бросает камни в прошлое. К этому следует быть готовым. Готовым к тому, что, собирая камни правды о времени, которое тебя интересует, приготавливаешь их и для себя тоже. Но так уж устроен человек – боль правды, всей правды, для него в конечном счете важнее, дороже сомнительного блаженства неведения или лжи.

Это как с ребенком в семье: вы его оберегали-оберегали от жизненных драм (чужих) и горя (чужого) – пусть душа окрепнет – а потом обнаруживается черствость, глухота. К этой правде и той боли, что она способна причинить, ты никогда не будешь готов. Поэтому лучше начинать раньше – тогда раньше появится шанс хоть что-то для себя уяснить.

Нельзя успокоиться. Нужно решать это до самого конца. Потому что держать внутри невозможно, но забыть об этом – значит повторить все ошибки (и чужие тоже) еще раз. В конце концов, думаю, это все о том, чтобы дать себе возможность узнать и запомнить, из какой ты истории. Быть благодарным за предоставленные шансы. И за все упущенные тоже.

Гарри прощается с друзьями тогда и там, 24 июня 1996 года на грязном и шумном вокзале Кингз-Кросс. И у него как-то просто не получается сказать им всем, как много это значит для него – видеть их там, рядом с ним.

Вместо этого Гарри улыбается, поднимает руку в знак прощания, поворачивается и шагает к залитой солнцем улице. Пустая комната, ночные кошмары, апатия и новые испытания – все это у него еще впереди, и Гарри не знает об этом ничего совершенно. Вернон, Петунья и Дадли семенят следом.

Наверное, когда Гарри выходит на привокзальную площадь, что-то привлекает его внимание. Он останавливает взгляд на тыльной стороне правой ладони. На солнце отчетливо выделяется шрам «Я не должен лгать».

Этот год оставляет у Гарри и ряд других шрамов – невидимых и, полагаю, тех самых, которые не способно залечить даже время. Гарри действительно вырос в эту Игру. Стал свидетелем, как один из самых дорогих ему людей решил сбить движущийся на полном ходу поезд.

Естественно, получилось наоборот.

Ни после Регулуса, ни после Сириуса не остается тел, которые можно было бы похоронить. Не остается и места, которое можно было бы навещать время от времени – с цветами и игрушечной собачкой. Наверное, когда Гарри вырастет, он станет класть их на могилу родителей, потому что все они рядом.

Произшло не просто затухание рода Блэков, а его вырождение. И тем горше, чем яснее понимаешь, как глупо и бессмысленно вышло со смертью Сири. Сгорел быстрее спички – друзья даже не успели попрощаться.

Со смертью Седрика у Гарри было по-другому. Тогда все жгло от боли – а после Сириуса колотит от пустоты, пустоты, которую по какой-то причине очень страшно растрясти. Смерть Сири рождает в парне спасительное, страстное, горячее желание не сдаваться и делать хоть что-то – что угодно, лишь бы не чувствовать этой онемевшей дыры внутри. Что-нибудь полезное, рискованное и правильное – чувство под стать самой Звезде.

А вот лично у меня, помимо схожих ощущений, есть и кое-что еще. Что-то, что болит даже больше, чем о Сириусе. Жалость к Люпину и Дамблдору, которым снова пришлось пережить его утрату и нескончаемые муки собственной совести.

Я вспоминаю про ОД и фотографию первого Ордена Феникса, на которой Сириус еще совсем молод и очень красив, и чувствую невероятную гордость за Дамблдора, воспитавшего таких прекрасных бойцов, невероятно сложных, ярких и замечательных личностей. Я думаю о том, как делалась та фотография, как создавался Орден, пытаясь представить те славные дни – как все были счастливы, смелы и живы. И вместе – словно какая-то элитная мафия или просто большая-большая семья.

Сегодня я с наибольшей болью вспоминаю о Сириусе то, как сильно он хотел вновь выйти в жизнь свободным человеком, и как это у него не вышло – Гарри удастся восстановить доброе имя крестного лишь после войны.

Вспоминаю также: однажды Сириус рассказывал, что, когда ему становилось совсем… слишком в Азкабане, он превращался в собаку. Он говорил, что так было легче, потому что дементоры не могли ничего понять, да и чувства собаки устроены несколько иначе – это позволяло ему держаться дальше, пусть даже он, должно быть, не особо понимал, за что именно и чего ради. Почему-то именно это воспоминание всегда пробуждает во мне острое желание жить еще. Упрямо, смело и с горящими, как у него, глазами. Так долго, как только можно.

Почему-то мне кажется, что у крестного Гарри тоже лучше всего научился именно этому. Потому вокзал он покидает – так.

В конце концов Дамблдор, как всегда, оказался прав: Любовь – это сила, которая одновременно более прекрасна и более ужасна, чем смерть, человеческий разум, силы природы. Она также, возможно, наиболее таинственная сила из всех и наиболее жуткая.

И слава Богу, если ей обладаешь.

Любовь и страдания всегда могущественнее ненависти и жестокости. Любовь к друзьям, к родным, к партнерам и миру сильнее страха и предрассудков. Это может звучать избито, но, кажется, этот урок общество до сих пор не усвоило.

А самое сложное в любой истории – конечно же, ее закончить.

Эта Игра далась… слишком. Следующая будет еще хуже. Но до тех пор… что ж.

Шалость – удалась.