Во-первых, я знаю, какой будет моя следующая татуировка.
Во-вторых, я полагаю неверным и узким сводить всю трактовку этой фразы к обзывательствам, которые одни факультеты могли бы использовать в адрес других, либо объяснять ее, пытаясь расшифровать по одному главному качеству для каждого факультета.
Мне кажется, так мы только натягиваем сову на то, на что ее не следует натягивать (а то можно и штраф схлопотать), и несколько недооцениваем Дамблдора. Я имею ввиду, если бы все было так просто, то Дамблдор был бы слишком… прост.
Выдвигая любую версию, которая могла бы объяснить то, что он делает, никогда не следует забывать задаться вопросом: «Зачем?» Если Дамблдор озвучивает обзывательства, зачем он это делает? Если он каким-то образом описывает главные качества каждого факультета, зачем он это делает? Ему не понравилась песня Шляпы?
Думаю, важно знать, как эта фраза звучит по-английски. Ибо Роулинг (как, собственно, и Дамблдор) – англичанка, которая крайне внимательно относится к тому, какие слова она употребляет. Нет ни единого слова в саге, которое было бы написано просто так, как нет ни единого слова в речи Дамблдора, которое не появилось бы в ней потому, что ему остро необходимо было там появиться именно в таком виде, в котором оно появилось.
Дословно Директорская речь звучит так: «Nitwit! Blubber! Oddment! Tweak!» (читается: «Нитвит! Блабэр! Одмэнт! Туик!»)
Я полагаю, что эта замечательная речь – очередной ловкий психолого-педагогический трюк Дамблдора, направленный на то, чтобы помочь детям (и одному конкретному ребенку в частности) справиться с их страхами. Между прочим, это первый трюк, который исполняет Директор, лично присутствуя в окологаррином пространстве.
А тема борьбы со страхами красной нитью проходит через все книги. Причем проводит Роулинг ее виртуозно-иносказательно и никогда не в лоб (если б в лоб, мы бы, может, всем этим так не прониклись – кому понравится, когда его откровенно поучают?), рассказывая нам то о боггартах, то о дементорах, то о драконах, то о необходимости сигануть в какой-то люк, или спуститься по трубе в какое-то подземелье, или пройти какой-то узкий лаз, или огромный Лес, или чертов лабиринт, или добраться до темной пещеры, или отправиться скитаться по стране в поисках того – не знаю чего.
И каким же образом Роулинг предлагает нам бороться со страхами? Во-первых, честностью с самими собой (назови свой страх, признай, что он пугает, посмотри ему в лицо). Во-вторых, осознанием своего долга (прими этот страх, а также прими то, что делать тебе все равно нечего, надо идти на него, как бы страшно ни было; когда-нибудь вы встретитесь и разминетесь; а если этого не произойдет, и ты не переживешь встречу… что ж, это лучше, чем если бы ты остался на месте, потому что совесть страшнее страха). В-третьих, смехом (тут, полагаю, комментарии излишни).
А какие страхи овладевали 11-летними ребятами в вечер Распределения?
В одной только главе «Распределяющая Шляпа» Роулинг превосходно описывает их: «Сердце Гарри ужасно ёкнуло. Тест? Перед всей школой? Но он еще не знал никакой магии – что, ради всего святого, ему теперь делать? Он не ожидал ничего подобного в тот же миг, что они прибудут в замок. Он встревоженно огляделся по сторонам и увидел, что все остальные тоже выглядели перепугано. Никто особенно не разговаривал, кроме Гермионы Грейнджер, которая очень быстро шептала про все заклинания, которые она выучила, и задавалась вопросом, какое именно ей понадобится, – ну, у Гермионы своя манера переживать. – Гарри очень сильно старался ее не слушать. Он никогда в жизни так не нервничал, никогда <…>».
Парой абзацев ниже Роулинг прибавит, что, заходя в Зал, Гарри чувствовал себя «странно, так, словно его ноги налились свинцом», а затем расскажет, что «Гарри слабо улыбнулся. Да, примерять Шляпу – это гораздо лучше, чем пытаться сотворить заклинание, но он все равно желал, чтобы им надо было примерять ее без того, чтобы все остальные смотрели. Шляпа, кажется, просила слишком о многом; Гарри сейчас не чувствовал себя храбрым, или сообразительным, или что-то в этом роде. Если бы только Шляпа отметила, что существует факультет для людей, которых слегка подташнивает от волнения, он был бы как раз для Гарри».
Повторю – это в одной только главе «Распределяющая Шляпа». До и после этого эпизода имеется уйма маленьких подсказок, раскрывающих нам чувства детей в целом и Гарри в частности. Но пока нам хватит и того, что я уже привела. Ибо, если вы полагаете, что все эти чувства, из-за которых Гарри чуть не хлопнулся в обморок, исчезли, едва его наконец-то распределили, я боюсь, это далеко не так. Подозреваю, что он, как и многие другие первокурсники, после Распределения в какой-то мере чувствует себя даже хуже.
В течение всего дня в маленьких детских сердечках накапливалось огромное напряжение, сменяющееся то восторгом, то новым ужасом, то вновь восторгом, то снова ужасом, то невероятным расслаблением, то новым напрягом. И вся эта чудовищная смесь именно сейчас достигает критической точки. Мало того, что основные страхи, присущие всем детям во всех новых школах («Как же я буду учиться? а вдруг меня засмеют? а откуда я узнаю, что нужно делать? а вдруг у меня не будет друзей?»), никуда не делись – первый учебный день все еще впереди – они продолжают навариваться на той самой чудовищной смеси. Нервы натянуты. А еще – очень хочется есть, что тоже, знаете ли, осложняет ситуацию для бедных детских организмов.
И вот именно в этот миг из-за стола поднимается Дамблдор. Который, понимая, настолько голодны его дети в вечер Распределения, между прочим, ни в одной из книг ни разу не произносит речь, которая была бы длиннее одного предложения, до того, как они наедятся.
Но почему он выбирает именно эти слова?
Полагаю, ряд сложностей в трактовке этих слов существует еще и потому, что существуют сложности перевода (помимо того, что от Дамблдора вообще проще свихнуться, чем его понять), потому что эти выражения сильно устарели и не входу даже в Англии. Но, поскольку я давно свихнулась, сложности меня не пугают.
Итак, «nitwit» – дурак, идиот, ничтожество, абсолютный тупица.
Если мы говорим о детских страхах, что может скрываться за этим словом? «Я не смогу справиться с учебой. Я ничего не знаю, я не подготовлен. Меня будут ругать преподаватели, а однокурсники – обзывать и смеяться, я буду самым тупым на курсе, самым тупым в этой школе!»
«Blubber» – плакса, неженка, толстяк, рёва-корова.
«Мне не хватит храбрости, выдержки, умений. Меня будут называть слюнтяем и слабаком. Я не такой ловкий, как все остальные. Если тут будет больно или сложно, я могу расплакаться, и тогда все меня засмеют», – что-то такое, кстати, я несколько лет ощущала перед каждым уроком физкультуры.
«Oddment» – странный, чудак, аутсайдер (буквальный перевод: маленький кусочек, оставшийся от чего-либо, чаще всего – какой-то ткани).
«Я не принадлежу к этому месту. Я никого тут не знаю. Я никогда не смогу стать частью компании, у меня не будет друзей. Меня никогда не выберут в команду, не доверят ничего ответственного. Мне скажут, что я не должен находиться в этой школе. Я буду чувствовать себя ненужным ошметком, мусором».
«Tweak» – как глагол «in need of tweak», «to tweak» (щипать, сильно дергать с целью поторопить) или аналог существительного «jerk» – ничтожно неприятный человек, недотепа, укурыш, тормоз.
«Мне не понравится здесь! Я никогда не стану здесь счастлив. Я всегда буду запуган, меня всегда будут тыкать, пихать, толкать, щипать, задевать, ставить подножки и так далее на виду у всех каждый день!»
Именно с такими мыслями приходит в новую школу практически каждый ребенок, именно с такими мыслями наверняка проходит Распределение большинство первокурсников, и именно такие мысли владели Гарри.
Причем я бы не пыталась так уж сильно прилепить одно единственное обзывательство к представителям одного единственного факультета. Каждый ребенок с каждого факультета мог переживать одновременно по поводу нескольких из тех вещей, что я перечислила – или даже насчет всех, взятых вместе.
Если идея объединения факультетов и просматривается здесь, как пишут некоторые анализаторы данного эпизода, то именно в этом – не имеет значения, кто на каком факультете учится, какими статусом крови, способностями и познаниями в заклинаниях обладает. Страхи у всех одинаковые. И лучшие методы борьбы с ними – тоже одинаковые.
Вся эта чудовищная смесь бурлила чуть ли не в каждом ребенке – несмотря на то, что Распределение завершилось. И ее необходимо было выпустить наружу – мгновенно, ненавязчиво и незаметно – подобно тому, как мы одним единственным тычком иголкой взрываем шарик. Детям необходима была моментальная разрядка.
И вот из-за преподавательского стола вдруг встает очевидно самый крутой и главный и тыкает иголкой в шарик – говорит детям прямо в лицо, будто каждому выпускает пулю в сердце, будто рубит шашкой по детским грудным клеткам: «Nitwit! Blubber! Oddment! Tweak!»
Обратите внимание на восклицательные знаки, подумайте над интонацией – ведь Дамблдор говорил так громко, чтобы его слышал весь Большой Зал. Наверное, от этого делалось еще страшнее.
Добавим, что Директор использует именно устаревшие слова. Знаете, почему? Потому что так еще обиднее.
Обычный английский ребенок на обычной английской детской площадке, услышав в свой адрес: «Ну ты и jerk», – почувствует неприятное ёканье в области сердца, но в целом сможет с этим справиться: «Сам ты jerk!». Но вот скажите обычному английскому ребенку: «Ты такой tweak-нутый», – и это может его расплющить. Не знаю, почему, но для них так и в самом деле обиднее.
На одну ужасную долю секунды многие дети в Большом Зале, должно быть, чуть не лишаются чувств: «Это произошло! Меня раскрыли! На глазах у всех! Они все знают! Я это услышал! Мне это сказали! Я так и думал, что мне это скажут!»
Однако следом за этим очевидно самый крутой и главный спокойно прибавляет: «Благодарю вас», – и снова занимает свое место в центре преподавательского стола.
Большой Зал наполняется смехом. Это произошло – страх нагнал всех, кто боялся, и… Разминулся с ними. Страхи были названы. Самое худшее, что дети себе представляли, произошло. Дети встретились со своими ужасами лицом к лицу. И что? И ничего, наслаждайтесь праздничным ужином, мои дорогие.
Наверняка мне могут возразить: жёсткие у Дамблдора методы по отношению к маленьким деткам. Соглашусь, не всякому, не ко всякому, не во всяких обстоятельствах следует применять шоковую терапию. В большинстве случаев это вообще вредно и дает обратный эффект.
Но Дамблдор на то и Дамблдор, чтобы сделать все максимально мягко, своевременно и правильно – перед тем, как выпустить свои пули, он широко разводит руки и сияет так, «словно ничто не доставляет ему большее удовольствие, чем видеть их всех здесь». А после речи – благодарит. Терапевтический акт обволакивается настолько успокаивающей, защитной и бережной манерой, что, право слово, жёсткость самого акта смягчается мгновенно.
Несколько сотен голодных детей расслабляются и с этой секунды чувствуют себя более расковано (посмотрите на Невилла – этот забитый мальчик вдруг толкает целую речь объема Толстого, в которой успевает поделиться с совершенно незнакомыми ребятами практически всем, что его волновало).
Наверняка многие, как и Гарри, не въехали в то, что это было. Но это сработало. Обучение и, что гораздо важнее, воспитание Гарри началось. Сомневаюсь, что к концу шестого курса парень уже в состоянии пояснить это – более вероятно, что он и после смерти Дамблдора этого не понимает – но сие не имеет значения. Гораздо важнее то, что Гарри, как и многие другие дети, прекрасно все чувствует.
Один из самых важных жизненных уроков был дан – как всегда, с улыбкой, легко и изящно – и новоприбывшие студенты, спасибо обстоятельствам, в которых они его получили, прекрасно его усвоили.
