Не успевает Гарри преодолеть и пару метров, как, свернув за угол, натыкается на Пивза, жонглирующего чернильницами.

- О, малюсенький Поттер! – воодушевленно кудахчет Пивз, уронив на Гарри пару чернильниц.

- Отвали, Пивз! – рычит Гарри.

- О, чокнутый недоволен, – Пивз летит следом за Гарри и хитро на него поглядывает. – Что на этот раз, мой маленький милый друг? Слышим голоса? Видим видения? Разговариваем на, – Пивз издает неприличный звук, – языках?

- Я сказал, оставь меня в покое! – орет Гарри, сбегая вниз по лестнице.

Однако Пивз не отстает:

- Кто-то думает, что он гонит, маленький паренек, – поет он, – но кто-то более добрый и думает, что ему просто грустно, но Пивзи знает лучше и говорит, что он сумасшедший –

- Заткнись!

Дверь слева от Гарри открывается, и в проеме показывается мрачная, слегка встревоженная Макгонагалл.

- Какого Мерлина вы кричите, Поттер? – обрушивается она на Гарри, пока Пивз, радостно хихикая, улетает прочь.

Появление Пивза, как всегда, сильно не случайно. Разумеется, слишком злой на весь мир, Гарри этого не понимает, но я думаю, надо поступить так же, как я поступаю всегда в таких ситуациях – убрать из эпизода эмоции Гарри и присмотреться к фактам.

А факты таковы, что Пивз, который в этот момент мог быть, где угодно, и заниматься, чем угодно (вплоть до такого веселого дела, как замазывание линз телескопов черной краской), находится в нескольких шагах от кабинета Защиты и развлекает себя жонглированием чернильниц, чтобы не помереть со скуки. Едва же он замечает Гарри, чернильницы летят на пол, и Пивз, мимоходом пуще прежнего выводя Гарри из себя, провожает парня до кабинета Макгонагалл, после чего без лишнего напоминания исчезает.

При этом он не просто доводит Гарри до пункта назначения – он еще и заставляет саму Макгонагалл обратить на Гарри внимание, чтобы парень, не дай Мерлин, не прошел мимо ее кабинета. А то Гарри мог бы и плюнуть на указания Амбридж – настроение соответствует. Однако же – вот, Пивз не дает. Так случайно или нет? Ах, не думаю, что случайно, совсем не думаю.

Пивз, кстати, косвенно это подтверждает: «…но кто-то более добрый и думает, что ему просто грустно…». Это ж кто этот загадочный «кто-то»? Уж не Дамблдор ли, единственный, кто имеет влияние на Пивза, прекрасно подозревающий, чем может закончиться первая беседа Гарри с Амбридж, и просто на всякий случай поставивший Пивза неподалеку, дабы полтергейст не только послушал, что происходит в классе, но еще и сопроводил к той, которая постарается Гарри все объяснить – с кем дружить надо, а кого игнорировать и терпеть?

Макгонагалл, кстати, это сечет сразу, ибо видит Пивза, улетающего прочь, и перестает недоумевать, что же произошло, сразу переключаясь на более важный вопрос:

- Почему вы не в классе?

- Меня послали к вам, – сухо отвечает Гарри.

- Послали? Что значит – послали?

Гарри подает декану записку от Амбридж. Узрев это розовое нечто, кое-кого сильно напоминающее, Макгонагалл мгновенно хмурится. А прочитав записку, щурится. Конечно, как это в духе Амбридж, чиновника-бюрократа, послать записку с посыльным. Причем сделать именно такой жест – не подойти поговорить лично после урока/ в конце рабочего дня, не передать хотя бы с совой, а послать именно провинившегося. Как младшей по званию, которая очень сильно виновата лично – недостаточно хорошо воспитала своего подопечного. Разумеется, с намеком: вы уж там, Минерва, дорогая, голову-то промойте, иначе я буду недовольна…

Ох, Макгонагалл этот жест читает прекрасно, и он ей, мягко говоря, не сильно нравится. Однако беда в том, что указания ей дала не только Амбридж, но еще и Директор, что куда серьезнее. Ибо в ночь после торжественного пира вся команда, мягко говоря, ошеломленная манерами перебившей Директора Амбридж, просто обязана была ломануться к Директору (вместе или в порядке очереди), требуя объяснений. И Директор, видимо, максимально доходчиво объяснил, зачем тут Амбридж и как нужно себя с ней вести, чтобы не порушить Игру.

Посему, завидев Гарри, розовый клочок пергамента и Пивза (явно Директорские уши), Макгонагалл мигом складывает два и два, осознав, что сейчас ей, видимо, придется объяснить то же и Гарри. Станешь тут мрачной.

- Войдите, Поттер, – приглашает она.

Гарри подчиняется, последовав за деканом. Дверь закрывается сама собой.

- Ну, – оборачивается Макгонагалл, – это правда?

- Что – правда? – интересуется Гарри чуть более агрессивно, чем хотел, вспоминает, что он – джентльмен, что говорит с невинной, а потому поспешно добавляет: – Профессор.

Судя по всему, в голове у Макгонагалл в этот миг проносится нечто вроде: «Терпеть!»

- Это правда, что вы кричали на профессора Амбридж?

- Да.

- Вы назвали ее лгуньей?

- Да.

- Вы сказали ей, что Тот-Кого-Нельзя-Называть вернулся?

- Да.

Макгонагалл садится за свой стол и хмуро глядит на Гарри.

- Возьмите печенье, Поттер.

- Взят – что? – Гарри выпучивает глаза.

… «Я надеюсь, он действительно исчез, Дамблдор?» – «Так определенно кажется. У нас есть чему быть благодарными. Не желаете ли лимонную дольку?» – «Что?» – «Лимонную дольку. Это вроде магловских конфет, которые мне очень нравятся». – «Нет, благодарю вас…»

- Возьмите печенье, – нетерпеливо повторяет Макгонагалл. – И присядьте. – «Присаживайтесь, Поттер, нас ждет очень неприятный разговор. Сейчас я совершенно в духе Альбуса попытаюсь объяснить вам правила Игры, не объяснив толком, в чем она, собственно, состоит – ибо я сама ни книззла не понимаю и оттого раздражена, что вынуждена повторять слова Альбуса, соглашаясь с их рациональностью, не врубаясь, почему…»

Макгонагалл выпускает из рук записку Амбридж и очень серьезно смотрит на Гарри.

- Поттер, вам нужно быть более осторожным.

Гарри проглатывает имбирного тритона и моргает. Голос Макгонагалл тих и взволнован, гораздо более человеческий, чем обычно. Разумеется, она очень обеспокоена, ибо понимает, что происходит.

- Недостойное поведение в классе Долорес Амбридж может стоить вам гораздо дороже, чем потерянные баллы и наказание.

- Что вы име –

- Поттер, используйте свой здравый смысл, – бросает Макгонагалл, мгновенно вернувшись к своему привычному резкому и сухому тону. – Вы знаете, откуда она, и должны понимать, перед кем она отчитывается. – Звенит звонок с урока, слышится топот сотен ног. – Тут говорится, что она назначает вам наказание каждый вечер на этой неделе, начиная с завтрашнего, – Макгонагалл вновь заглядывает в записку.

- Каждый вечер на этой неделе! – подросток в ужасе. – Но, профессор, не могли бы вы --?

Отборочные испытания кандидатов во вратари гриффиндорской команды в пятницу. Амбридж об этом знает, ибо Дамблдор огласил расписание на пиру. Макгонагалл об этом тем более знает, но все же:

- Нет, не могла бы, – наотрез отказывается она.

- Но –

- Она – ваш преподаватель и в своем праве назначать вам наказания. – Справедливо. Но грустно. – Вы явитесь к ней завтра в пять часов на первую отработку. Просто помните: будьте осторожны с Долорес Амбридж.

Вторая попытка предупредить по-человечески. Но Гарри непрошибаем:

- Но я говорил правду! – вопит Гарри, преисполняясь праведным гневом оскорбленной невинности. – Волан-де-Морт вернулся, вы знаете это, профессор Дамблдор знает это –

- Ради всего святого, Поттер! – в свою очередь вопит Макгонагалл, поправляя очки (она страшно вздрогнула, услышав имя Реддла). – Вы действительно думаете, что это о правде и лжи? Это о том, чтобы держать головы низко, а самообладание – под контролем! – ух, как отсюда Грюмом повеяло!

Профессор поднимается на ноги – ноздри широко раздуты, губы сведены в тонкую полоску (самообладание – под самым чутким в мире контролем, да). Гарри опять вспоминает, что он – джентльмен, и тоже встает.

- Возьмите еще печенья, – раздраженно говорит Макгонагалл, подтолкнув к подростку коробочку.

- Нет, спасибо, – холодно отвечает Гарри, явно не считая момент подходящим для печенья.

- Не будьте смешным, – отрезает Макгонагалл.

Гарри берет печенье.

- Спасибо, – скупо произносит он, вспоминая, как Макгонагалл уже однажды делала так – вместо того, чтобы откусывать ему голову, взяла в команду факультета по квиддичу.

Сейчас вот – печенье. Странные они, эти взрослые.

Один из моих самых любимых эпизодов, между прочим. Смешной, трогательный и немного грустный.

Что всё это и почему?

Макгонагалл предупреждает об опасности быть неосторожным с Амбридж и теми, кто за ней стоит. «Это не о правде и лжи», – произносит она, явно пытаясь дать понять, как Дамблдор хочет, чтобы вся команда себя вела. «Это о том, чтобы держать головы низко», – звучит в сторону Гарри уже второй раз за два дня – надо понимать, не высовываться до поры, пока Директор не скажет: «Пли!» Терпеть.

Чему там учил Вуд на том же самом квиддиче, взяв в команду такого откровенно мелкого игрока? Не вступать в игру, пока не придет время, не подставляться. Здесь все о том же. Не надо трогать Амбридж, а то запах пойдет преждевременно.

Самое смешное – подобные условия Игры не нравятся самой Макгонагалл. Очень раздражена, мрачна и не сдержана, она будто полемизирует сама с собой, отвечая на отголоски беседы с Дамблдором в своей голове.

Ведь, надо понимать, не только Гермиона всю ночь ворочалась в постели, не в силах прогнать мысли и листая так называемую книгу Слинкхарда – Макгонагалл, проанализировав все, что произошло в последние дни, понимает, что к чему и куда оно ведет. Осознает, что нужно не высовываться и изо всех сил держать себя в руках.

Тем же самым накануне занимается и Снейп, у которого, следует отметить, держать себя в руках при Амбридж всю дорогу будет получаться явно лучше, чем у Макгонагалл, которая мозгом-то понимает, соглашаясь с Дамблдором, что речь не о правде и лжи, а о холодном расчете: кто кого переиграет. Но сердце – сердце-то гриффиндорское. И оно выключиться не может. Оно хочет, чтобы было именно о правде и лжи, по-честному, по справедливости, прямо, без этих ваших «головы низко» и «не высовывайся».

Эпизод с печеньками, безусловно, напоминает зачисление Гарри в команду на первом курсе. 4 года прошло, закольцовка, новое начало. Забавно только, что и эта параллель оказывается перевертышем – тогда Макгонагалл поступила против правил, но по совести; сейчас действует против совести, зато по правилам (в том числе и Игры). Будто это ее сильно утешает – вон она как заводится.

Ей бы очень хотелось с шашкой наголо побежать вместе с Гарри к Амбридж и засунуть ей эту шашку в… эм… кое-куда. Но нельзя. Игра. Соглашаясь с необходимостью Игры в этой части, Макгонагалл идет в кардинальный разрез со своей гриффиндорской натурой, честью, совестью – и, раздражаясь от зависти, видит, что Гарри, не обремененный знаниями обо всяких там Играх, так не поступит. Ей жаль, что она не может поддержать его в этом.

Ведь что такое эти печеньки? Это не просто милая версия лимонных долек, которая слабо работает, ибо Макгонагалл – не Дамблдор. Печеньки – это откуп от собственной совести, которая внезапно принимает вид одной наглой, наивной и до ужаса правой очкастой физиономии.

Физиономия печенек не хочет – и: «Не будьте смешным» («Жри!! Пока я добрая!! Жри немедленно – и молчи! И без тебя тошно!!»).

И смешно до колик, и как-то очень тоскливо…

Тем временем Макгонагалл делает последнюю попытку как-то заглушить свои муки совести, а заодно и усмирить пыл Гарри:

- Вы разве не слушали речь Долорес Амбридж на пиру по случаю начала учебного года, Поттер?

- Э… да, – тушуется Гарри, который, конечно же, не слушал. – Да… она сказала… прогресс будет запрещен или… ну, это значит… короче, это значит, что Министерство Магии пытается вмешаться в дела Хогвартса.

Профессор Макгонагалл мгновение взирает на подопечного, может быть, уловив промелькнувшее в его лице лицо Джеймса, затем, громко фыркнув («Нашелся ведь, что ответить, мелочь пузатая, никогда не сдающаяся! Ох уж мне эти детки!»), проходит к двери и, указав Гарри на выход, произносит лишь:

- Что ж, я рада, что вы, во всяком случае, слушаете Гермиону Грейнджер.

И ведь Макгонагалл сливает Гермиону с потрохами, на интуитивном уровне подтвердив, что та – в Игре. Без труда прочитав девушку в словах Гарри, Макгонагалл, помимо прочего, подшучивая над этим в типично Дамблдоровском стиле, соглашается с тем, что это хорошо, что у Гарри в этом году такой конфидент – ибо хотя бы его парень слушается.

К вечеру вся школа уже усиленно гудит о произошедшем на уроке Амбридж, явно пытаясь вывести Гарри из себя, чтобы он еще чего-нибудь интересного покричал про ночь последнего испытания Турнира. Команда Директора, разумеется, тоже в курсе – как и сам Директор, в эти минуты навостряющий все свои многочисленные уши, чтобы внимательно следить за новостями от трио. Ситуация настолько сильно напоминает всеобщий бойкот Гарри в Игре-2, когда стало известно, что парень – змееуст, что непонятно, смеяться или плакать.

- Чего я не понимаю, – произносит Гарри за ужином дрожащим голосом, – почему все поверили два месяца назад, когда Дамблдор сказал им…

- Проблема в том, Гарри, что я не уверена, что поверили, – хмуро отвечает Гермиона. – Пойдем отсюда, – добавляет она, звякнув приборами.

Рон с грустью следует за друзьями. Весь Большой Зал пялится ребятам вслед.

- Что ты имеешь ввиду, ты не уверена, что они поверили Дамблдору? – переспрашивает Гарри, когда трио оказывается на втором этаже.

- Слушай, ты не понимаешь, как это было, когда все случилось, – очень тихо начинает Гермиона. Хорошая, умная девочка – знает, что уши могут слушать или уже слушают. – Ты появился посреди лужайки, сжимая мертвое тело Седрика… никто из нас не видел, что случилось в лабиринте, – как я и отмечала, работая над Игрой-4, никто не видел лабиринт и людей внутри него с трибун. – Нам просто сказал Дамблдор, что Сам-Знаешь-Кто вернулся, убил Седрика и дрался с тобой.

- Это правда! – громко говорит Гарри, совершенно не заботясь о чужих ушах.

- Я знаю, поэтому, пожалуйста, перестань откусывать мне голову, – устало соглашается Гермиона. – Дело в том, что прежде, чем правда успела улечься, все разъехались на лето по домам, где они провели два месяца, читая, что ты псих, а Дамблдор совсем одряхлел умом.

Что ж, по крайней мере, с задачей доносить до Гарри, как выглядят вещи на самом деле, Гермиона справляется неплохо. Поразмыслив хорошенько, она приходит к совершенно верному выводу насчет отношения остальных к Гарри и Директору – в сущности, это всего-то вопрос доверия. Доверяют ли люди слову Дамблдора насчет того, что произошло в лабиринте, или нет. Готовы ли они поверить в абсолютно иную версию Фаджа. И времени – ибо правда так или иначе когда-нибудь вылезет наружу. Нужно просто иметь терпение и смелость продержаться до того момента.

Гермиона, между прочим, на всей этой волне с утроенным рвением верит Директору и остервенело защищает все, что с ним связано. Более того, верит в Гарри – и этим уже очень сильно напоминает настоящего члена Ордена Феникса («Гарри – наша единственная надежда, – скажет бойцам Дамблдор гораздо позже. – Верьте в него»). Однако есть вещи, которые, при всем доверии к Директору, Гермиона пока понять не в силах:

- Как мог Дамблдор позволить этому случиться? – вопрошает она в ярости в гриффиндорской гостиной и бьет по подлокотникам кресла так, что Живоглот (те еще Директорские уши), устроившийся было на ее коленях, оскорбленно соскакивает на пол. – Как он мог позволить этой ужасной женщине учить нас? И в наш год сдачи СОВ!

- Ну, у нас никогда не было нормальных преподавателей Защиты, верно? – рассуждает Гарри. – Знаешь же, Хагрид говорил, никто не хочет на эту работу; говорят, она проклята.

- Да, но нанять кого-то, кто вообще отказывается нам преподавать и запрещает использовать магию! Во что Дамблдор играет?

О, святой Мерлин, прекрасный, неимоверно точный, замечательный вопрос! Уже даже не косвенное – прямое подтверждение тому, что Гермиона прекрасно знает: Дамблдор – Играет. Только пока не может понять, во что.

- И она пытается заставить людей шпионить для нее, – мрачно напоминает Рон. – Помните, как она сказала, что хочет, чтобы мы приходили и говорили ей, если услышим, что кто-то рассказывает о возвращении Сами-Знаете-Кого?

- Конечно, она здесь, чтобы следить за нами, это очевидно, зачем еще Фадж хотел, чтобы она тут была? – обрубает Гермиона.

Чуть было вновь не разгоревшийся спор этих двоих пресекает Гарри, предложив заняться домашними заданиями.

Итак, очевидно, что Гермиона находится в процессе большой мозговой работы, постоянно возвращаясь мыслями в прошлое и пытаясь там найти ответы на эту Игру. Ибо, хочешь-не хочешь, а уйти от факта, что, увы, все прогнозы Дамблдора имеют омерзительное свойство сбываться (раздор и вражда, темные и тяжелые времена), невозможно. Равно как и закрыть глаза на то, что Директор пятый год подряд не только прогнозы строит, но еще и весьма эффективно действует.

Кстати, когда Гарри говорит, что с преподавателями Защиты им никогда не везло, Гермиона очень оперативно сливает эту тему. Во-первых, она прекрасно знает, что дело не в том, что на должность никто не хочет, а в том, что Дамблдор позволил именно Амбридж данную должность занять.

Во-вторых, догадывается, что делает так Дамблдор уже далеко не в первый раз и всегда – с какой-то целью. Наличие Квиррелла понятно. Люпина – тоже, учитывая не только его прекрасные человеческие качества, но и близкое знакомство с Мародерами и Снейпом. «Грюма»… тоже, поди, Гермиона догадывается, что имя Гарри попало в Кубок вовсе не потому, что того захотел один лишь Реддл. С Локонсом, может, и сложнее, но Гермиона улавливает и это – он должен был научить Гарри не зазнаваться (через некоторое время в скандале с друзьями Гарри прекрасно продемонстрирует, чему его таки Локонс научил).

Может быть, она не совсем понимает, как Директор проворачивал свои Игры все эти годы – но хотя бы осознает, зачем.

А вот с назначением Амбридж прямо беда. Если к нему подступиться со стороны мотивов Фаджа, то все очевидно, однако что хотел сказать автор Альбус? Ведь он точно знал, что готовится ужасный учебник, наверняка знал, что поставят Амбридж… тут либо решительно перейти в лагерь тех, кто считает Дамблдора сумасшедшим, либо в бессильной ярости бить подлокотники кресел, кругами гоняя в голове одно и то же целыми днями (Игры прошлых лет – речь Директора на пиру – песня Шляпы), пытаясь найти ответ на самый главный вопрос: зачем тут Амбридж? Иными словами, в чем Игра Года?

Ведь Дамблдор – такой человек, который ни единого слова не произносит, не осознавая, что именно он говорит, ни единого жеста не произведет без цели. С другой стороны, не надо вытаскивать пару фраз Директора и носиться с ними, как с Евангелием… В общем, сцена потрясающая: страдания юного Игрока. То есть веревку-то Дамблдор девушке дал – и, видимо, в рамках экстренно проводимого боевого крещения дал еще ей время попытаться повеситься на ней самостоятельно. Но на этом пока все.

Сразу отчего-то вспоминается Пратчетт:

«- Вы просили придумать для вас новые шифры. Прошу прощения, мой господин, но я, очевидно, не так понял ваши требования. А чем вас не устраивают те, что я уже придумал?

Витинари опять вздохнул.

- К сожалению, Леонард, их совершенно невозможно разгадать.

- Само собой разумеется…

- Как бы тебе объяснить? – продолжал патриций, прекрасно понимая: в мутных течениях политики, где он, Витинари, чувствует себя как рыба в воде, Леонард Щеботанский камнем пошел бы ко дну. – Эти твои новые шифры, которые ты, вижу, уже разработал… они всего лишь… дьявольски сложны?

- Когда вы излагали свои требования, милорд, вы сказали, что шифры должны быть «чертовски» сложными, – поправил явно обеспокоенный Леонард.

- Ну да, конечно.

- Так вот, как оказалось, общепринятого стандарта чертей не существует, милорд, но я тщательно изучил все доступные оккультные тексты и пришел к выводу, что мои шифры будут считаться сложными примерно девяносто шестью процентами чертей».

Причем в данном случае лорд Витинари и Леонард – один и тот же цельный Дамблдор, который внимательно следит за результатами попыток повеситься (вон Живоглот, например, рядом мурлычет) своей подопечной, ибо какой смысл так сильно шифровать донесения, если умный подчиненный не сможет разгадать этот шифр? В итоге ты сам не будешь знать, что твой подчиненный думает о том, что ты думаешь, что он думает.

Но, с другой стороны, и самостоятельно поработать мозгами тоже бывает весьма полезно – а то вот все вам так сразу возьми и расскажи да покажи… всему свое время… спешите, мисс Грейнджер, помедленнее. Главное для мудрого начальника, коим безусловно является Дамблдор, не упустить момент и вовремя начать подсказывать туда и так, куда и как, донесла разведка, надо подсказывать.

Однако Гермионе сей метод работы пока не известен. Кроме того, не следует забывать, что я, конечно, пишу о ней сквозь призму лет знакомства, невероятной любви и безумного восхищения. Да, Гермиона всегда была потрясающей, но на момент Игры-5 ей всего 16 лет, и она все еще являет собой девушку с недостатками и проблемами, которой нужно работать над собой и учиться, чтобы стать во всех смыслах игроком взрослым.

2 сентября 1995 года она все еще аутсайдер, который продолжает сталкиваться с проблемами неприкрытого и жирно имеющегося фашизма из-за ее магловского происхождения, а теперь еще из-за поддержки Гарри, а это значит, что все ее попытки сжиться с миром волшебников – постоянная сознательная борьба за право в принципе существовать. У нее плохие социальные навыки – она хороший друг, но не всегда приятная компания, если она не старается (как, например, в этом году по отношению к Гарри), то часто бестактна и глуха к чувствам других, она бывает надменной и неподдельно раздражающей. Она – любительница командовать.

В ней есть пульсирующая жилка генерала, постоянно заставляющая ее придумывать правила для парней, принимать решения за других. Когда она чувствует, что может взять на себя обязанности лидера, она ожидает, что другие станут подчиняться ей так же, как подчиняется правилам она. При этом каждый раз, когда она решает ослушаться правил других, она чувствует себя круче.

У нее есть привычка с маниакальной одержимостью сосредотачивать на чем-то всю свою кипучую энергию и силы, коих действительно безмерно много – увлечение Локонсом, святая вера в то, что «Молния» проклята, домовики хотят свободы, а Трелони – шарлатанка. Иногда эти качества (упорство, категоричность) хороши, но зачастую и пагубны.

Один из самых замечательных аспектов личности Гермионы – то, что именно в этом году она потихоньку начинает все это перерастать и действительно учится прислушиваться к окружающим, применяя свои силы с умом и там, где это действительно необходимо.

Наконец, у Гермионы есть страхи. Она невероятно отважна, но всего лишь человек и может потерять контроль – она паникует, когда на трио нападают Дьявольские Силки, и Рону приходится накричать на нее за это; она боится гиппогрифа, кентавров, Реддла; однажды она не смогла справиться с боггартом, и она постоянно опасается летать. И самый большой ее страх – паталогическая боязнь провала.

Причина – частично ее статус аутсайдера, частично личные качества. Одна из первых вещей, которые мы от нее слышим – что она выучила наизусть все учебники и надеется, что этого будет достаточно для хорошей учебы в Хогвартсе. Это не просто любознательность – это чистый, мать его, ужас и труд на грани срыва нервной системы. Она настолько умна не потому, что это дар от природы, а потому, что она нещадно загоняет себя.

Опять-таки, к этому году она начинает перерастать себя, однако данный страх (вкупе с ее упорством и категоричностью) – вот именно то, что делает ее такой злой в попытках понять Игру Дамблдора. Она боится не оправдать его доверие, как боялась всегда, с самого первого дня в школе, с того момента, как получила свое письмо. Это не делает ее слабее – бесстрашный человек зачастую добивается гораздо меньшего, чем человек, который напуган, но старается изо всех сил – однако нередко это создает массу проблем и ей, и окружающим.

Вот и сейчас, не в силах понять то главное, чего добивается от нее Директор, Гермиона с остервенением хватается за второстепенное – выполнение обязанностей старосты и организатора Гавнэ (не к ночи будь оно помянуто).

Попадает всем: Рону, отказывающемуся присоединиться к ней в борьбе с близнецами, которые устроили тестирование Забастовочных Завтраков на первокурсниках прямо на глазах трио («Спасибо за поддержку, Рон!» – при этом Гермиону совершенно не волнует, что она своим требованием поддержки ставит Рона между собой и братьями), и близнецам: «Если вы не прекратите это делать, я –» – «Накажешь нас?» – «Заставишь писать строчки?» Воздух вокруг Гермионы наэлектризовывается, и, выпрямившись во весь рост, она выдает: «Нет. Но я напишу вашей матери», – произведя контрольный выстрел близнецам ниже пояса.

Ну, да. Пытаясь угадать мысли Дамблдора, Гермиона понимает некоторую частичку Игры: Директор кидает в трио предлагаемые обстоятельства – трио действует. Посему девушка разворачивает всю свою кипучую энергию в область: «Что? Он сделал меня старостой? Что – о Мерлин, он хочет, чтобы я следила за порядком везде, верно?!» А кто у нас самый главный нарушитель порядка? Близнецы, держитесь.

О желании девушки бороться с близнецами Директор узнает еще утром через Полную Даму и понимает, что еще чуть-чуть – и Остапа явно понесет не туда, посему совсем скоро готовится, отсмеявшись, дать ребенку подсказку, что дело вовсе не в близнецах – потом еще одну – и еще – аж пока до девушки не дойдет.

В этом смысле, наконец, крайне уместно вспомнить то, что уже 2 сентября всем становится известна дата похода в Хогсмид. Октябрь. На мой взгляд, не только прямая подсказка, что у него, Директора, уже есть какие-то виды на октябрьские выходные, но и стимул для Гермионы думать продуктивнее и быстрее.

Наконец, завершая день, Гермиона отбрасывает в сторону домашнюю работу, якобы не в силах сконцентрироваться, и, прежде чем уйти спать, прячет огромную вязанную бесформенную шапку собственного производства в куче мусора.

- Что, во имя Мерлина, ты делаешь? – спрашивает Рон, глядя на нее, как на сумасшедшую.

- Это шапки для домашних эльфов, – оживленно сообщает девушка. – Я делала их летом. Я вяжу очень медленно без магии, но теперь, когда я снова в школе, смогу вязать гораздо больше.

- Ты оставляешь шапки для домашних эльфов? – медленно уточняет Рон. – И ты прикрываешь их мусором?

- Да.

- Так не пойдет, – Рон злится. – Ты пытаешься обманом заставить из взять шапки. Ты освобождаешь их, в то время как они, может, не хотят быть свободными.

- Конечно, хотят! – сразу возражает Гермиона, слегка, тем не менее, розовея лицом. – Не смей трогать шапки, Рон!

Когда она уходит, Рон со словами: «Они должны, по крайней мере, видеть, что берут», – смахивает мусор с шапок.

В вопросах эльфо-морали Рон однозначно всегда более прав, чем Гермиона, и я бы даже не обратила внимания на данный эпизод, если бы не одна деталь – то, как Гермиона покраснела, возражая.

Что со всей определенностью значит, что она сама знает, что Рон прав. Так зачем Гермиона занимается вязанием для эльфов – да еще и все лето? И ведь Дамблдор однозначно знает об этом хотя бы через того же Люпина, с которым Гермиона, сколь помнится, вела длинные задушевные беседы о правах эльфов. Почему же не останавливает от растрачивания ею энергии на это, казалось бы, идиотское, вредительское занятие?

А посмотрим-ка на конечный результат всех этих манипуляций с шапками: эльфы отказываются убирать в гриффиндорской гостиной, и туда ходит один лишь шапок не боящийся свободный эльф Добби, который в один такой прекрасный вечер и сообщит Гарри крайне полезную информацию, о которой – позже, когда наступит время.

Я делаю вывод, что в те два коротеньких раза, что Директор беседовал с Гермионой на Гриммо, он успел намекнуть девушке, что гостиной Гриффиндора эльфы не нужны – а если и нужны, то весьма конкретные. Гермиона намек словила и придумала способ приказ исполнить, который подходит ей как никому другому (на то и был расчет).

Тем же временем Дамблдор в рамках традиционного настраивания работников кухни на продуктивную работу перед началом нового учебного года, видимо, подзывает Добби: «Мой дорогой свободный эльф Добби, почему-то мне кажется, что скоро все домовики откажутся убираться в гостиной Гриффиндора… Вы уж, голубчик, не упустите момент…»

И лично преданный Дамблдору Добби, разумеется, просьбу исполнит в лучшем виде, запустив новый, еще более прекрасный виток Игры.

Однако об этом – как-нибудь в другой раз.