Вторник, 3 сентября, встречает ребят свинцовыми тучами и по-прежнему отсутствующим Хагридом. Гермиона широко зевает и наливает себе кофе. Интересная деталь, учитывая, что накануне она отправилась спать раньше всех.

Рон, глядя, как подруга мягко улыбается пространству, интересуется, чего она такая радостная.

- Шапки исчезли, – отвечает Гермиона. – Кажется, в конце концов, эльфам нужна свобода.

- Не был бы так уверен, – язвит Рон. – Они могут и не считаться за вещи. Они не похожи на шапки, мне кажется, больше на шерстяные мочевые пузыри.

Гермиона не разговаривает с Роном все утро.

Оставляя в стороне суждения об уровне мыслительного Рона, чье замечание о работе Гермионы сравнимо по силе причиняемого вреда разве только с ремаркой Снейпа о том, что он, видите ли, «не видит разницы» между обычными зубами Гермионы и увеличенными в десятки раз с помощью проклятья Малфоя, я, пожалуй, вернусь к причинам того, почему Гермиона не выспалась. А их я вижу целых три: продуктивно работала мыслительным, вязала шапки, читала книгу Слинкхарда.

Третьей причине мы скоро получим подтверждение из уст самой Гермионы – всего через неделю после первого урока Амбридж девушка уже «прочитала всю книгу». Должна же она была найти время, чтобы ее прочитать – вот, видимо, ночами.

Первая причина тоже очевидна – уж слишком сильно бросается в глаза тот факт, что Гермиона успокаивается аж до самого конца недели. Я имею ввиду, это вообще out of character Гермионы – сначала вопить, что она не понимает, как мог Дамблдор допустить в школу Амбридж и во что он Играет, а затем просто затихнуть и заняться своими делами. Если есть вопрос, она найдет на него ответ – даже ценой литров крови (чужой). Точно так же, как она расшибется лбом о стенку, но эти самые шапки для эльфов станут у нее такими, чтобы никому и никогда в жизни больше в голову не пришло обозвать их шерстяными мочевыми пузырями.

Тем не менее факт налицо: Гермиона больше ни слова не говорит о Дамблдоре и его Игре. Что ж, моя версия состоит в том, что, хорошо и много подумав, она приходит к выводу, что надо срочно прекратить истерику и внимательно посмотреть по сторонам в ожидании знака или подсказки.

Ибо позиционное пристраивание к Амбридж («Надо работать с тем, что есть». – «Как?!») – это ее первый шаг и, полагаю, не ошибусь, если скажу, что до девушки медленно начинает доходить, что оно же (пристраивание) – еще и ключ ко всему. Замка, понятное дело, она найти пока не может – и вряд ли раньше времени найдет (иначе Дамблдор не был бы Дамблдором). Одновременно с этим, никто не ринется ей объяснять по пунктам, что от нее требуется – на то человек и родился, чтобы жить усилиями своей собственной мысли. Однако подсказки – будут. Обязаны быть, всегда были.

Получается, все, что остается юному Ватсону – смотреть в оба (а то и в четыре), чтобы ничего не проморгать. Человек, жаждущий ответа, должен запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествуют неспешность, подлинность и важность (а также изрядная доля весьма своеобразного юмора).

Что до эльфовых шапок… Я никогда не понимала, в чем, собственно, проблема? Шапки, видите ли, раскиданы. Ну так отодвиньте в сторону и приберитесь вокруг. Как будто прежде эльфы никогда в жизни не натыкались на одежду студентов – взять те же носки, раскиданные по спальням мальчиков, и прочий хлам (и я даже не буду пытаться представить, что должно твориться вокруг кроватей Фреда и Джорджа). Тем не менее, самая большая колония домовиков в Англии все еще закреплена за Хогвартсом. Или Дамблдор всякий раз, когда эльфы натыкались на одежду, летел к домовикам и объяснял, что они не так поняли? Ой, ну, не знаю…

Кроме того, насколько я осведомлена в уставе эльфов-домовиков, они могут считать себя свободными только тогда, когда хозяин лично вручит им одежду (иначе домовиков давно бы уже не осталось ни в одном достопочтенном древнейшем семействе – стиркой и глажкой, простите, кто занимается?). А кто у нас хозяин Хогвартса? То-то же.

Тем не менее эльфы замка «находят оскорбительными» шапки и носки, спрятанные по всей гостиной, и, по словам Добби, больше не хотят убираться у гриффиндорцев. Так в чем, собственно, проблема?

Что ж, как ни удивительно, однако я вполне согласна с Роном – в первый раз эльфы действительно могли перепутать шедевры вязания с обычным мусором. А добрый Добби им быстро объяснил, что сие есть не мусор, а очень даже одежда, которую одна его подруга, видимо, специально раскидала для них, чтобы освободить. Освобожденными эльфы себя, конечно, не посчитали, но оскорбиться могли вполне.

Однако эта версия выдерживает критику только в том случае, если эльфы тащат весь собранный мусор с собой, а не уничтожают на месте – в чем я, если честно, сомневаюсь.

Но не беда, у меня есть другая версия: волею судеб (имя которым Дамблдор), в ночь со 2 на 3 сентября убирать гостиную Гриффиндора отправляется целый эльфовский десант, в составе которого, конечно, Добби. Может быть, шапки находит он и демонстрирует товарищам, хотя я ставлю на то, что на первую шапку натыкаются другие эльфы – и в тот момент, когда они дружно решают, мусор это или нет, подскакивает Добби, который, без сомнения, хоть на половину, но в теме Директорских интриг, и который тут же все эльфам и объясняет. Эльфы оскорбляются, но не сильно.

Когда же они обнаруживают шапки и на следующую ночь, и в ночь, следующую за ней, и в течение всей недели, их терпение, наконец, лопается, и они предоставляют Добби, который всякий раз жутко свунится при виде новых шапок, развлекаться в одиночестве (и, возможно, иногда в компании Винки).

Тем временем профессор Флитвик вслед за Снейпом и Трелони принимается рассказывать курсу Гарри о сложности СОВ и о том, что весь курс будет «работать усерднее обычного, чтобы быть уверенными, что вы все покажете себя с лучшей стороны!». А потом класс просто повторяет Манящие чары, ибо они «просто обязаны быть на СОВ».

Я смотрю, у большинства преподавателей открывается талант к прорицанию похлеще, чем у Трелони – «обязаны», видите ли… Нет, я понимаю, конечно, что они готовят студентов к СОВ уже не первое десятилетие – но экзаменационные задания меняются, и никогда нельзя быть уверенным, что в них будет. Однако преподавателей такие детали не смущают. Они – уверены. Что, учитывая, что задания на СОВ впоследствии окажутся либо теми, что Гарри просто не может не знать (вроде Манящих чар), либо теми, выучить которые будет крайне полезно (вроде всяких антидотов Снейпа или Эванеско Макгонагалл), не оставляет мне и шанса не увидеть во всем этом уши Директора.

Масштабная подготовка Гарри ко всякому неведомому и ужасному уже началась (столько времени посвящать антидотам на Зельях – шутка ли!). Попутно Директор устраивает подростку лавинообразный завал домашними заданиями, сильно этим повторяя предыдущий учебный год. Цели практически те же – Бег-по-Кругу для всеобщей разрядки нервов; кроме того, необходимо, во-первых, вымотать Гарри, чтобы он не думал обо всяких там отсутствиях Хагрида и тайных делах Ордена, во-вторых, вымотать всех окружающих – чтобы сильно не трепали Гарри психику.

В конце урока Флитвик задает курсу Гарри самое длинное эссе за всю историю их совместной работы. Надо думать, немало развлекаясь. Я вообще давно не склонна считать Флитвика случайным человеком в Игре – уж слишком откровенно и вовремя он имеет привычку развлекаться – взять хотя бы тот эпизод, когда в Игре-3 после очередного проникновения Сири в замок Флитвик принялся учить парадные двери распознавать Сири по фотографии… Конечно, захоти вдруг Сири попасть в замок снова, он пошел бы именно через парадные двери. Ну, очевидно, так!

Другой участник Игры, Макгонагалл, впрочем, развлекаться не намеревается – и с приличествующей ей строгостью (но мимоходом подбодрив Невилла, отметив, что он не глупый, а просто сильно неуверенный в себе, только и всего) принимается стращать ребят СОВ, а затем командует приступать к выполнению заклинания Исчезновения… Короче, реалии жизни пятикурсников в лице суровой Макгонагалл с самого начала учебного года выдают категоричный слоган «Пятый курс – пора страдать!», и дети покорно страдают, проводя ланч вторника в библиотеке за эссе для Снейпа.

Гермиона, все еще обиженная на Рона, к друзьям не присоединяется (видимо, дочитывает Слинкхарда или с утроенным рвением набрасывается на вязание). Когда Гарри и Рон подходят к хижине Хагрида, где гриффиндорцев и слизеринцев ожидает Граббли-Дерг, Гермиона уже стоит там.

Пока все разбираются с лукотрусами, Гарри огибает стол с существами и оказывается рядом с преподавателем.

- Где Хагрид? – спрашивает подросток.

- Не ваше дело, – отрезает Граббли-Дерг прямо как в прошлом году.

У меня вообще создается смутное ощущение, что Дамблдор нанимает ее на работу не столько из-за профессионализма, сколько из-за умения ни во что не вмешиваться, держать язык за зубами, уши свернутыми, а глаза закрытыми – и отбривать назойливых любопытных мальчиков.

- Может быть, – тянет Малфой, перегнувшись через Гарри и поймав самого большого лукотруса, – большой глупый болван где-то сильно поранился.

- Может быть, ты поранишься, если не заткнешься, – рычит Гарри сквозь зубы.

- Может быть, он связался с вещами, которые слишком большие для него, если понимаешь, о чем я.

Малфой уходит прочь, ухмыляясь через плечо. Гарри замирает на месте, разинув рот, а затем немедленно спешит к Рону и Гермионе.

- Дамблдор бы знал, если бы что-то случилось с Хагридом, – сразу произносит Гермиона, выслушав пересказ беседы Гарри с Малфоем. – Волноваться и показывать это – всего лишь играть Малфою на руку, это значит, что он поймет, что мы не знаем точно, что происходит. Мы должны его игнорировать. На вот, – Гермиона сует лукотруса Гарри в руки. – Подержи его минуту, чтобы я могла зарисовать лицо…

Гарри хватается за лукотруса.

Гермиона, как водится, сходу въезжает в мотивы Драко, понимая, что судьба Хагрида не может укрыться от Директора, а значит, волноваться не о чем. Ну, положим, второе не совсем так, но, в целом, девушка правильно поняла основной принцип: в любой непонятной ситуации смотри на Дамблдора. Если он безмятежно разглядывает потолок, перешучиваясь с Флитвиком или подкалывая слишком напряженных Макгонагалл и Снейпа, значит, все в порядке. А вот если он мрачнее, чем дементор в депрессии, то лучше сразу ложиться и умирать.

Гермиона за столько лет уже успела выучить Малфоя наизусть и понимает, что он не столько действительно что-то знает, сколько пытается использовать это, чтобы привлечь к себе внимание Гарри. Мне кажется, Драко и сам не понимает, как сильно выдает себя всякий такой раз.

- Да, – доносится до трио от ближайшей к ним группки студентов, – отец говорил с Министром всего пару дней назад, вы знаете, и звучит так, будто Министерство очень серьезно настроено расправиться с низким уровнем преподавания в этом месте. Поэтому, даже если этот придурок-переросток и впрямь вернется сюда, его, наверное, сразу же развернут.

Гарри так сильно сжимает лукотруса, что тот выворачивается, цапает парня в отместку и убегает в Лес (это, кстати говоря, в свое время натолкнуло меня на мысль, что, поскольку лукотрусы живут на деревьях, которые прежде всего ценятся изготовителями волшебных палочек, в Запретном Лесу полным-полно прекрасных пород для волшебных палочек. Так что Дамблдор, видимо, не только снабжал Олливандера необходимой сердцевиной, всячески издеваясь над собственным фениксом, но еще и открыл ему доступ в Лес. Хорошее такое, продуктивное сотрудничество).

Малфой и его компания громко ржут.

- Если он еще раз назовет Хагрида придурком… – рычит Гарри после урока.

- Гарри, не нарывайся на Малфоя, – просит Гермиона, – не забывай, он теперь староста, он может осложнить тебе жизнь…

- Вау, интересно, как это – иметь сложную жизнь? – огрызается Гарри.

Рон смеется. Гермиона хмурится.

Что ж, из реплики Малфоя, по крайней мере, становится понятно (или, если точнее, лишний раз подтверждается), что Амбридж едет в школу с заранее готовым планом. Не думаю, что Люциус прямо так все Драко и выкладывал – скорее, мальчик услышал какой-то обрывок информации и сделал такой вывод. «Звучит так», – это, знаете ли, не то же самое, что «Отец говорил мне».

В чью сторону так «звучит», понять тоже несложно – Малфой-старший либо докладывается, либо хвастается дружкам о том, что непосредственно принимал участие в разработке конкретных планов, как, чему и кому именно в Хогвартсе руками Фаджа в качестве подарка Реддлу положить конец и с чем «расправиться». В принципе, конечно, ничего нового – оно и без свидетельств Драко понятно.

Из нового – скорее все о том же Драко: мальчика по-прежнему продолжают держать в стороне от всех дел (отчасти потому, что болтлив, отчасти оттого, что Люциус беспокоится), от которых мальчик упорно всю дорогу держаться в стороне не хочет. К чему это приведет, станет ясно через год. Пока же Драко тайком подслушивает и подглядывает за отцом, улавливает какие-то обрывки информации и, не заботясь делать выводы, с чувством собственного безграничного превосходства жонглирует ими перед Гарри.

Предупреждение Гермионы о том, что Малфоя надо опасаться, весьма справедливо – только не из-за того, что он староста, а из-за того, что сын Пожирателя. Не дай Мерлин Гарри вспылить при нем и что-нибудь такое ляпнуть, скажем, об Ордене – тут же информация дойдет до папочки, а там и до Реддла недалеко…

Замечу, кстати, на полях, какую поразительную глухоту проявляет Граббли-Дерг, пока Малфой вещает о великанах и беседах Люциуса с Фаджем так, чтобы Гарри достаточно четко его расслышал.

- Я просто хочу, чтобы Хагрид поторопился и возвращался, вот и все, – тихо признается Гарри, когда трио доползает до теплиц. – И не говори, что эта Граббли-Дерг – лучший учитель!

- Я и не собиралась, – спокойно отвечает Гермиона («При тебе скажешь, конечно…»).

- Потому что она никогда не будет такой же хорошей, как Хагрид, – заявляет Гарри, прекрасно отдавая себе отчет в том, что урок Граббли-Дерг был образцовым.

Ах. Для того, чтобы выучиться говорить людям правду, надо научиться говорить правду себе, верно отмечают мудрые люди… Мимоходом замечу, как ловко Гарри уже ориентируется в том, что такое хороший урок, а что – не очень. Полезный навык. Скоро пригодится.

Из дверей теплиц вываливаются студенты четвертого курса.

- Привет, – безмятежно говорит Джинни, проходя мимо. «Чего такие унылые? Не важно, у меня дела, пока», – и никаких вам придыханий при взгляде на Гарри, попыток остановиться и заговорить – девушка выбирает замечательную тактику, хвалю. Когда-нибудь я доберусь до того, что сравню Джинни до Игры-2 и после – но это будет сильно не сейчас. Пока могу сказать лишь одно – это два разных человека. И на то есть причины значительно большие, чем добрые советы Гермионы в жаркие летние ночи на Гриммо.

В числе последних из теплиц выходит Полумна и, приметив Гарри, бросается прямо к нему. Наконец-то в хоре голосов: «Он говорит, что видел, как убили Седрика Диггори…» – «По его словам, выходит, что он дрался Сами-Знаете-С-Кем…» – «Да бросьте…» – «Кого он хочет обдурить?» – «Ой, да лааааадно…» – преследующих Гарри с самого прибытия в школу, выделяется один особенный:

- Я верю, что Тот-Кого-Нельзя-Называть вернулся, и я верю, что ты дрался с ним и убежал от него.

- Э… да, – опешив, благодарит Гарри.

На носу Полумны виднеется пятно грязи. Волосы ее стянуты в хвост на макушке. В мочках ушей вместо сережек болтаются оранжевые редиски. Парвати и Лаванда, узрев это, покатываются со смеху.

- Можете смеяться, – Полумна повышает голос, очевидно, думая, что они насмехаются над ее словами, – но люди раньше верили, что не существует таких вещей, как бундящая шица и морщерогий кизляк!

Да, такое не забудешь, и Гарри уже до крайности признателен Полумне за поддержку, но –

- Ну, они были правы, разве нет? – нетерпеливо вклинивается Гермиона. – Не было таких существ, как бундящая шица и морщерогий кизляк.

Полумна охаживает Гермиону испепеляющим взглядом («Жалкий ограниченный смерд! Ты чей друг вообще?!») и бросается прочь – редиски болтаются в ее ушах. Теперь уже со смеху покатываются не только Парвати и Лаванда.

- Ты можешь не оскорблять единственного человека, который мне верит? – интересуется Гарри у Гермионы, входя в теплицу.

- Ой, ради всего святого, Гарри, ты можешь найти кого-то получше, чем она, – обижается Гермиона. – Джинни мне о ней все рассказала; очевидно, она верит только в те вещи, которым нет вообще никаких доказательств. Что ж, чего еще ожидать от человека, чей отец – редактор «Придиры».

Ох, женщины… Гермиона всего за сутки уже и Джинни допросить успела на тему того, кто это лезет в ее компанию дружить с ее подопечным. Причем ревность Гермионы настолько сильна, что она не замечает, как примитивно и грубо оскорбляет Полумну и как сильно задевает собственного подопечного («…очевидно, она верит только в те вещи, которым нет вообще никаких доказательств… ну, знаешь, типа того, что Волан-де-Морт вернулся, убил Седрика и чуть не убил тебя. Чушь ведь, правда?»). Гарри, вспомнив о фестралах, опять падает духом. Гермионе все равно. Нет, она, вновь основываясь на чужих словах, в борьбе за Гарри лупит по Полумне со всей силы. И где это ваше «Студенты всех факультетов – объединяйтесь!», апологетом которого Гермиона вроде как уже успела заделаться?

Этого отношения к Лавгудам я тоже никогда не понимала: привидения, тролли, кентавры, единороги, цербер, мандрагоры, акромантулы, василиски, дементоры, боггарты, гиппогрифы, оборотни, драконы, маньяк-убийца, возродившийся из мертвых, и даже Снейп, значит, существуют, и это нормально. Однако, стоит лишь Полумне или Ксенофолиусу заявить, что существуют морщерогие кизляки, как все эти жестокосердные малолетки и великовозрыши тут же начинают закатывать глаза: «Вы ненормальные! Будем вас обзывать, и воровать ваши вещи, и постоянно смеяться над вами за то, что вы думаете, что что-то существует! Как это вообще можно было вообразить?! Мерлин, Лавгуды снова уходят в отрыв…»

Хотя, конечно, предельно очевидно, что конфликт Гермионы и Полумны – это не просто конфликт взглядов, веры и рацио и всего такого. Это конфликт между Серьезным Делом и Малой Игрой. И нет бы понять, что, объединившись, они смогут достичь гораздо большего и работать втрое эффективнее… Я имею ввиду, образовался бы великолепный дуэт конфидентов Гарри: Полумна, которая никогда не имеет проблем с выражением своих мыслей и действительно обладает уникальной способностью лечить словом, и Гермиона, которая не только за словом в карман не полезет, но и кулаком в нос ударить может, а еще может чихнуть в твою сторону – и ты проснешься посреди Аляски в полной уверенности, что ты хаски. Ну не красота ли? Но нет, женщинам надо сначала долго покудахтать…

Меж тем, у мужчин все явно проще.

- Я хочу, чтобы ты знал, Поттер, – громко говорит Эрни Макмиллан, выйдя Гарри навстречу, – что тебя поддерживают не только чокнутые. Лично я верю тебе на сто процентов. Моя семья всегда твердо стояла за Дамблдора, и я тоже.

- Э… большое спасибо, Эрни, – смущенно, но очень радостно отвечает Гарри.

Улыбки на лицах Лаванды, Парвати и Симуса как-то сразу вянут.

Ну, это еще, конечно, неизвестно, подошел бы Эрни, если бы Полумна не подошла, но результат, в общем-то, налицо: потихоньку определяются сторонники Гарри, готовые поддерживать его «на сто процентов». Как и в любом конфликте, позиции людей далеко не однозначны, и Директор (благодаря проявляющей чудеса глухоты профессору Стебль) уже знает, что на стороне Гарри – а следовательно, и его, Дамблдора – нынче твердо стоят Лавгуды, Макмилланы. А еще, разумеется, Уизли, Долгопупсы – наичистокровнейшие, между прочим – и у всех этих детишек есть друзья, которые, небось, придерживаются (или начнут придерживаться спустя время и ряд аргументов) того же мнения, что они… В общем, как бы сказать… народ не просто есть – его много. И хорошо бы с этим народом поработать…

Ну, конечно, я не могу не отметить, что есть в народе и совершенно уникальные экземпляры. Так, перед ужином на Гарри налетает Анджелина:

- Эй, Поттер!

- Теперь что? – бурчит Гарри, поворачиваясь к ней.

- Я тебе скажу, что теперь, – она больно тычет Гарри пальцем в грудь. – Как вышло, что ты схватил отработку на пять вечера в пятницу?

- Что? А… ой, отборочные вратарей! – Гарри пугается.

- Теперь он вспомнил! – выплевывает Анджелина. – Разве я тебе не говорила, что хочу провести испытания со всей командой, чтобы найти кого-то, кто впишется для всех? Разве я не говорила, что специально забронировала поле? А теперь ты решил, что тебя там не будет!

Между прочим, очень интересно, откуда Анджелина узнала, что у Гарри отработка. Либо Макгонагалл, либо Амбридж. И я ставлю на первую («Пойдите и устройте ему дополнительное внушение, мисс Джонсон. А то мне кажется, что в пункте про «держать голову низко» он меня не совсем понял. Имбирного тритончика?»).

- Я не решил, что меня там не будет! – возмущается Гарри. – Я получил наказание от этой Амбридж только потому, что сказал правду о Сама-Знаешь-Ком!

- Ну, значит иди прямо к ней и попроси отпустить в пятницу, – в ярости приказывает Анджелина. – И меня не волнует, как ты это сделаешь. Скажи, что Сам-Знаешь-Кто – плод твоего воображения, если хочешь, но сделай так, чтобы ты был на отборочных!

Круто развернувшись, Анджелина уносится прочь.

В самом деле, экземпляр уникальнейший: «Какая мне разница, сумасшедший Поттер, убийца или просто лжец, ищущий внимания?! Главное, что он умеет ловить этот чертов снитч!!» И ведь нельзя сказать, что здравый смысл в подобном суждении отсутствует напрочь…

Задавшись вопросом, не переселился ли дух Оливера Вуда в Анджелину, Гарри следует в Большой Зал за Роном и Гермионой, весьма здраво размышляя о том, что шансы, что Амбридж отпустит его в пятницу, меньше нулевых. Но парень не менее здраво судит и о том, что лучше, конечно, попытаться, чем промолчать.

Так, наскоро поужинав и попрощавшись с ребятами, Гарри поднимается на четвертый этаж и стучится в дверь кабинета Амбридж. И вот с этого момента повествование становится несмешным чуть более, чем полностью.

Знававший кабинет преподавателя Защиты при трех его прежних владельцах, Гарри застывает на пороге, как вкопанный – при Амбридж все изменилось до неузнаваемости, обернувшись в кружево и маленькие розовые скатерти, высушенные цветочки и орнаментированные салфеточки. Но, пожалуй, самое идиотское – наличие целой коллекции цветастых тарелочек с изображением котиков. Эта коллекция – отдельная часть биографии Амбридж, к которой я, пожалуй, приближаться даже не буду. Достаточно отметить тот факт, что, вообще-то, живых котят Амбридж ненавидит, считая их источником грязи и беспорядка (а я-то все думала, откуда у Амбридж такая острая неприязнь к Макгонагалл).

Разумеется, ни на какое освобождение Гарри от отработки в пятницу Амбридж не соглашается:

- О, нет. О, нет, нет, нет. Это – ваше наказание за распространение подлых, грязных, привлекающих внимание историй, мистер Поттер, и наказания, конечно, не могут быть отрегулированы так, чтобы провинившемуся было удобно. Нет, вы будете здесь завтра, и послезавтра, и в пятницу и пройдете отработки, как планировалось. Я думаю, это даже хорошо, что вы пропустите что-то, чего вам очень хотелось. Это поможет усилить урок, которому я пытаюсь вас научить.

Да, тактика Снейпа у Амбридж определенно прослеживается: «О, вы, Поттер, любите квиддич. Что ж, Поттер, у вас не будет квиддича», – с одной лишь разницей, что Снейп даже в худшие свои дни так далеко не заходил.

Подавив желание вцепиться Амбридж в глотку за «подлые, грязные истории», Гарри плюхается за маленький столик, где его ждет листок пергамента. Амбридж с нескрываемым удовольствием следит за подростком, склонив голову на бок.

Что следует далее, всем известно. Амбридж абсолютно неприкрыто оргазмирует, Гарри борется с ужасом от происходящего насилия. Кажется, именно в этот момент он, наконец, начинает медленно доходить до мысли, что по сравнению с Амбридж Снейп – прямо божий одуванчик с нимбом на голове и маленькими крылышками за спиной.

Так проходит семь часов. Гарри пишет «Я не должен лгать» на пергаменте, и надпись вырезается на тыльной стороне ладони его правой руки, а потом затягивается снова. Эти шрамы останутся у него и во взрослой жизни.

И даже спустя много лет после первого прочтения книги я все никак не могла понять: как получилось такое существо, как Амбридж? У нее была нормальная семья. У нее все было неплохо на работе. В школе ее обучали те же самые – замечательные – преподаватели, что и Гарри, которые совершенно точно никогда не практиковали такое в качестве наказания. Откуда ж в ней это желание видеть, как мучаются другие? Причинять другим такую боль? Почему она с таким упоением следит за Гарри, питаясь его положением, как вампир, со сладкой, почти предоргазменной истомой наблюдая, как Гарри, закусив губу, чтобы не издать ни звука, семь часов кряду вскрывает себе руку?

У меня никогда не было ответа на этот вопрос. До недавнего времени.