Дамблдор обращает внимание Гарри на парочку ключевых моментов.

Во-первых, Том вновь совершает убийство (по догадкам Директора, первое с момента убийства родственников), в этот раз – ради выгоды. Как и годы назад в глубоком детстве в приюте, Реддл трусливо обкрадывает тех, кто не в состоянии себя защитить, и сбегает – носиться со своими блестяшками, словно сорока. Трусливо – еще и потому, что при каждом преступлении он всякий раз прикрывается другими (людьми, домовиками, змеей).

Поводов к преступлению у него всю дорогу два – месть либо выгода. Что в который раз показывает крайнюю ограниченность великого разума Его Темнейшества.

- Но это кажется сумасшествием, – хмурится Гарри. – Рискнуть всем, бросить работу просто ради этих…

- Возможно, сумасшествие для тебя, но не для Волан-де-Морта, – Директор делает очередной реверанс. – Я надеюсь, в должное время ты поймешь в точности, что значили для него эти предметы, Гарри <…>.

Очевидно так, что очевиднее некуда: Дамблдор прекрасно осведомлен о содержании воспоминания Слизнорта. Но Гарри так поглощают явный идиотизм и общая свихнутость великого и ужасного Томми, что он пропускает два прокола Директора подряд:

- Я думаю, он все еще чувствовал огромную тягу к школе и не мог отказаться от предметов, столь погруженных в историю Хогвартса. Были и другие причины, я думаю… я надеюсь, что сумею продемонстрировать их тебе в должное время.

Ха-ха три раза. Старенький дедушка совершенно искренне верит, что Том с сентиментальностью девчонки стремился собрать у себя четыре реликвии Основателей исключительно для того, чтобы, глядя на них, плакать по вечерам о Хогвартсе, куда его не пускают. Конечно.

В общем, покинув Боргина и Беркса, Волан-де-Морт на долгое время практически пропал из вида. Я говорю «практически», поскольку некоторые аспекты его деятельности, как приметим позже, все же не ускользали от внимательных голубых глаз Дамблдора.

Том отправился в странствие, встречался со многими Темными магами, изучал разделы магического искусства, которые казались ему наиболее мощными и непобедимыми. Он приложил массу усилий к тому, чтобы люди забыли его старое имя и боялись нового.

Из старых сторонников, однокурсников и знакомых он собрал первую боевку слуг (Нотт, Розье, Мальсибер, Долохов – родители тех (частично, разумеется), кто позже войдет в новую волну боевки вместе со Снейпом), и вместе они оказались причастными ко многим очень печальным и мерзким вещам.

К дневнику и кольцу прибавились крестраж-медальон и крестраж-чаша, для создания которых были убиты какие-то бродяги-маглы. Видимо, примерно в этот период Том начал забавляться созданием инферналов.

Среди всех этих дел у него нашлось время и для Албании – он успел отыскать диадему Когтеврана и создать из нее (ахтунг!) пятый крестраж, убив подвернувшегося албанского крестьянина.

А спустя 10 лет после побега от Боргина и Беркса Реддл вновь оказался в самом непосредственном поле зрения Дамблдора. То есть пришел к нему в кабинет.

Собравшись с духом, Директор приглашает Гарри к просмотру последнего приготовленного воспоминания («…по крайней мере, до тех пор, пока тебе не удастся раздобыть для нас воспоминание профессора Слизнорта»).

А поскольку разговор у Директора и Реддла во время этой встречи получился столь колоссально интересным, с тройным дном прямо, я приведу его, пожалуй, целиком, со сносками, ехидными комментариями (в адрес одного) и признаниями в любви (в адрес другого).

Итак, чуть более молодой Дамблдор сидит за своим столом одним очень холодным зимним вечером (за окном валит снег) 1969 года («…десять лет отделяют воспоминание Похлебы от этого…») и очень целенаправленно чего-то ждет. Раздается стук в дверь.

- Войдите.

Дверь распахивается, и в кабинет Директора входит Том. Или, вернее сказать, Волан-де-Морт, ибо его лицо будто выжги и размазали, оно выглядит восковым, странно искаженным и гораздо более похожим на лицо существа, восставшего из котла на кладбище летом 1995, чем на лицо юного мужчины Тома Реддла, очаровавшего несчастную Хепзибу Смит. Его глаза уже стали красными, хотя зрачки все еще остаются более-менее нормальной формы и размера. Все видимые части его тела столь же белы, как снег, блестящий на его длинной черной мантии.

Гарри сдавленно выдыхает.

А Дамблдор не выказывает ни единого признака удивления, готовый не просто к встрече, но и к тому, с чем он встретится. Потому он очень достойно, спокойно и уверенно произносит:

- Добрый вечер, Том. Не присядешь ли?

- Благодарю вас, – Реддл покорно занимает кресло, на которое указывает Дамблдор. – Я слышал, что вы стали Директором. Достойный выбор.

Голос Тома становится едва-едва заметно выше и холоднее. Прямо представляю, как он, топая через весь замок, уговаривал себя В Любом Случае Сохранять Спокойствие. А перед тем, как постучать, долго и шумно вдыхал и выдыхал. И натягивал на морду самое крутое выражение. Которое, разумеется, предварительно целую неделю выбирал. И вот теперь он отчаянно ругает себя всякими некультурными словами, умоляя голос оставаться на уровне, более соответствующем Очень Крутому Темнейшеству.

Дамблдора это крайне забавляет.

- Я рад, что ты одобряешь, – улыбается он. – Могу я предложить тебе выпить? – «Расслабься, Томми, не нервничай так, я не собираюсь тебя есть. Пока».

Ах, какой глубокий смысл имеет культурное притворство, вежливость, с помощью которой мы ежеминутно подчеркиваем свое отношение друг к другу! Вежливого человека обижать хочется и удается гораздо меньше, чем невежливого – поводов-то не найти. Кроме того, обычная коротенькая любезность в секунду ставит Дамблдора на сто голов выше несчастного Тома: «Здравствуй, Томми. Ты принес домашнее задание? Ну, присаживайся, давай взглянем, что у тебя тут…» – и Тому, который не хотел, но вынужден играть по заданным правилам, ибо он подсознательно чувствует, что так вежливо ведут себя только очень сильные люди, все время приходится догонять:

- Это будет приветствоваться, – кивает он. – Я проделал долгий путь. – «Мерлин, что-то в горле пересохло… где моя домашняя рабо–? Не смотрите на меня так, Директор!!»

Дамблдор встает и склоняется над шкафом, где нынче хранит Омут Памяти, но который 27 лет назад был полон разнообразных бутылок. Как всякий достойный человек, Директор, готова поклясться, жутко не любил и презирал излишества высокого положения, но очевидный факт не признавать не мог: высокое положение, как отмечал Терри, позволяет не любить и презирать их в комфорте. Уверена, холодными зимними вечерами старый друг Гораций самоотверженно поддерживал Директора, исполненного этим пламенным презрением.

Дамблдор разливает вино по кубкам, протягивает один Тому и возвращается на свое место. И, пока длится секундная пауза, обратим внимание на один крайне интересный нюанс: «Я слышал, что вы стали Директором», – говорит Том, и звучит это так, словно сие знаменательное для судеб мира событие произошло совсем недавно. Но как это так, если Макгонагалл, сменившая Дамблдора на посту преподавателя трансфигурации, к моменту этого воспоминания преподает уже 14 лет?

Собственно, расследование этого вопроса с помощью наработок Анны и Ко и помогло мне восстановить всю хронологию вообще.

1 ноября 1981 года Дамблдор сообщает Макгонагалл следующее: «Вы не должны сердиться. За последние одиннадцать лет нам редко приходилось радоваться». Это он говорит ей в день исчезновения Реддла.

Спустя 10 лет Хагрид подтверждает в разговоре с новообращенным в дела магические 11-летним Гарри: «Ну вот, этот самый… волшебник лет двадцать тому начал искать последователей». То есть Том выступил открыто в 1969 году. В том самом, в котором они сейчас сидят в кабинете Директора с кубками вина в руках.

Почему именно в этом?

Для ответа на этот вопрос надо вернуться к педагогам Хогвартса. В 1995 году Макгонагалл говорит Амбридж, что «в декабре будет ровно 39 лет», как она работает в школе. Получается, она поступила на работу в декабре 1956 года. Если мы предполагаем, что она всегда преподавала именно трансфигурацию, то получается, что в 1956 году Дамблдор оставил эту должность (в 1993 году Том сообщает Гарри в Тайной Комнате, что Дамблдор работал преподавателем трансфигурации в годы, когда Комната была открыта в последний раз – 50 лет назад, то есть в 1942, когда Тому было 16, Директор много и плодотворно обучал студентов трансфигурировать спички в иголки и не собирался прерывать эту деятельность).

Однако Директором Дамблдор стал значительно позже спешного переезда Макгонагалл с мужем в Хогсмид во имя преподавательской деятельности – аж накануне поступления Мародеров в школу, о чем летом 1994 года говорит Люпин: «Но до изобретения Аконитового зелья раз в месяц я становился настоящим чудовищем. Об учебе в Хогвартсе нечего было и мечтать. Никто из родителей не согласился бы подвергать своих детей такой опасности. Но как раз в то время Директором стал Дамблдор». А Мародеры поступили в Хогвартс в 1971 году.

Таким образом, если предположить, что все действующие лица говорят правду (а причин лгать у них нет), значит, все-таки выходит, что Директор стал Директором в 1969 году (в самом его конце), а Макгонагалл стала преподавать в 1956.

Поскольку оба они известны, как преподаватели одного предмета, допустимы 3 варианта: либо Макгонагалл с 1956 по 1969 преподавала другой предмет, либо Дамблдор, либо его не было в школе почти 14 лет.

Однако последнему нет абсолютно никаких подтверждений, и причин, и даже поводов, а потому, пораскинув мозгами, я решила, что сменил должность именно будущий Директор. Почему?

Том окончил школу в 1944 году. И тогда уже профессор Диппет, все-таки радеющий за школу больше, чем за своих любимчиков, отказав ему в должности, посоветовал Тому обратиться с этим запросом вновь через несколько лет. Однако Том возвращается в Хогвартс значительно позже (спустя 26 лет), почему-то подождав, пока вместо благоволящего к нему Диппета в Директорском кресле окажется Дамблдор.

Скажу даже более определенно: он бросает все свои дела и несется просить должность преподавателя Защиты сразу после того, как Дамблдор стал Директором: «…я проделал долгий путь».

То есть он, узнав, что Дамблдор стал Директором, примчался откуда-то издалека? Но это странно. Скорее его должно было привести в Хогвартс известие о том, что освободилась должность преподавателя Защиты. А то, что Дамблдор как раз только что стал Директором – досадное (для Тома) совпадение.

Но тогда возникает интересный вопрос: а случайно ли такое совпадение, если мы говорим не о ком-нибудь, а о Дамблдоре? Думаю, нет. Ибо есть один вариант, который прекрасно объясняет все, не плодя лишних сущностей (умоляю, давайте не будем о шизофренических «Фантастических тварях» – их, пожалуйста, отправьте туда же, куда и «Проклятое дитя», и не разговаривайте со мной на эту тему; да, я подумала; да, я много и хорошо подумала; да, головой; да, пожалела о потраченном времени; нет, больше свое драгоценное время тратить ни на тварей, ни на проклятых не хочу).

Должность преподавателя Защиты освободилась именно потому, что тот, кто ее занимал, перешел на другую. А именно: стал Директором.

И подумала я после этого: «Вау!» – ибо стало мне хорошо вполне. Потому что этот вариант объясняет не только случайное совпадение, а вообще все.

Итак. Летом 1944 Том, как в самом начале занятия поясняет Гарри сам Директор, заканчивает школу и просится у Диппета на место преподавателя Защиты вместо некоей Галатеи Меррисот, которая к тому моменту преподавала уже 50 лет, изрядно устала и собиралась уходить в отставку – чем Реддл активно интересовался. То Самое воспоминание Слизнорта начинается с того, что 16-летний Том, едва-едва перешедший на 6 курс, спрашивает у Слизнорта: «Сэр, это правда, что профессор Меррисот уходит в отставку?» И, судя по тому, что Слизнорт затирает в воспоминаниях свой ответ на этот вопрос, этот вопрос – и этот ответ – важны.

Диппет отказывает Тому, ибо считает 18-летнего юнца слишком молодым для преподавания, и обещает вернуться к этому разговору, когда Том станет постарше и наберется опыта. Дамблдор «был одним из немногих, кому директор поведал об этом» (полагаю, наряду со Слизнортом), и полагал, что допускать Тома в Хогвартс ни в коем случае нельзя – и он очень подробно объясняет Гарри, почему:

- Замок – цитадель древней магии. Несомненно, Волан-де-Морт проник во многие его секреты глубже, чем большинство иных студентов, – но не глубже, чем сам Дамблдор, ага, – но он мог чувствовать, что все еще остались неразгаданные секреты, нераскрытые резервы магии. И, в-третьих, как преподаватель, он мог бы иметь огромную силу и влияние на молодых волшебников и волшебниц. Возможно, он позаимствовал идею у профессора Слизнорта, преподавателя, с которым он ладил лучше всего, который демонстрировал, сколь значительной может быть роль учителя. Я ни на миг не поверю, что Волан-де-Морт рассматривал вопрос провести остаток жизни в Хогвартсе, но я действительно думаю, что он рассматривал школу, как полезное место вербовки сторонников, место, где он может начать создавать свою армию.

По-моему, нежелание доверять такому человеку хрупкие нежные души есть достаточно веская причина, чтобы всеми силами стараться не допустить его возвращения в школу. (Мимоходом отмечу, как изящно Дамблдор указывает Гарри на две, крайне важные в будущем, вещи: во-первых, Том Очень Хорошо Ориентируется В Хогвартсе И Его Секретиках. Типа всяких секретных комнат, ага. Во-вторых: «…очень важно: Волан-де-Морт был, я полагаю, более привязан к школе, чем когда-либо – к живому существу. В Хогвартсе он был самым счастливым; первое и единственное место, где он чувствовал себя как дома». Очень полезный намек Гарри на самый-самый последний Финал.)

Однако будем иметь ввиду: Дамблдор в 1944 еще не император Директор и приказывать Диппету не может, поэтому он ограничивается лишь советом и вовсе не принимать Тома, не поясняя причины так, как поясняет их Гарри, ибо Диппет был очень привязан к Тому и уверен в его честности.

Том уходит работать к Боргину и Берксу, параллельно крайне внимательно отслеживая, что происходит в Хогвартсе («…почему вы, – говорит он Дамблдору во время их встречи в 1969 году, – кого так часто Министерство просило о совете и кому дважды, кажется, предлагали должность Министра –»). Логично предположить, что он ожидает, когда пост преподавателя Защиты вновь станет вакантным, чтобы еще раз попроситься на работу.

В 1956 году преподаватель Защиты уходит в отставку (по неизвестным причинам, которые нам не слишком важны, может, даже умирает). Дамблдор, зная Тома очень хорошо, понимает, что за прошедшие 12 лет он ни капли не передумал добиваться вступления в должность. Понимает он и то, что, если Реддл сейчас вновь прибежит проситься, Диппет его возьмет. Поэтому Дамблдор быстренько предлагает свою кандидатуру. А преподавать трансфигурацию вместо него берут Макгонагалл, которая в ту пору тяжело страдала от разбитого сердца, не слишком любила Лондон и работу в Министерстве, а потому сама дала Хогвартсу о себе знать. Вот это – действительно совпадение, написанное свыше.

В качестве косвенного доказательства, что все это произошло довольно скоро, у нас есть слова самой Макгонагалл: «В декабре будет ровно тридцать девять лет». Разве тот факт, что Макгонагалл появилась в школе в середине учебного года, не намекает нам, что обстоятельства ее появления были не совсем обычными и играют какую-то роль?

Итак, на должности преподавателя Защиты внезапно оказывается тот единственный человек, против которого Том совсем ничего не может сделать. Даже просто прийти и попроситься на работу. Именно поэтому он не появляется в замке так долго – аж до зимы 1969 года, больше 20 лет.

В свете такого значительного события (сам пришел) Дамблдор не лишает себя удовольствия ударить Его Темнейшество пару раз по голове ладошкой. Ну, оно и понятно, ибо Дамблдор в противном случае был бы уже не Дамблдором.

- Итак, Том… чем я обязан удовольствию? – «Сомнительному. Поторопитесь, молодой человек, мне еще кучу эссе проверять».

Том помолчал, отпив вина.

- Они больше не называют меня «Том». В эти дни я известен как –

Серьезно? 43-летний мужик с такими-то детскими закидонами? Даже не смешно. Хотя нет. Очень смешно. Одна из причин, по которой я называю его нынче исключительно по имени – очень уж хочется вслед за Дамблдором продолжать сквозь образ по-прежнему обращаться к сути, чтобы останки его души на том свете перетряхивало до скончания вселенной. Ну и… имя «Волан-де-Морт» уж слишком длинное, чтобы всякий раз тщательно выписывать его моей многострадальной рукой.

- Я знаю, под каким именем ты известен, – прерывает его Директор, приятно улыбаясь. Похоже, не только Том все эти 26 лет внимательно посматривал за своим старинным врагом. – Но для меня, боюсь, ты всегда будешь Томом Реддлом. Я боюсь, это одна из раздражающих вещей в старых преподавателях – они никогда до конца не забывают юношеские начинания своих подопечных.

Упс.

Дамблдор салютует Тому кубком («Один – ноль, друг мой. А ты по-прежнему все такой же крохотный, вредный, противный мальчик Томми, которого я по-прежнему не люблю»). Лицо Реддла остается нечитаемым (и потому читается предельно легко), однако атмосфера в кабинете мгновенно меняется. Даже Гарри понимает, что Директор таким образом отказывает Тому в праве диктовать условия встречи – но это лишь один из нюансов.

Во-первых, Дамблдор не просто с ходу сбрасывает (как вообще-то имеет привычку делать в каждом диалоге с Томом) маску Томми, глядя в суть, а не на форму, так еще и имеет наглость посмеяться в бороду над всеми его потугами выглядеть самым-самым и переплюнуть абсолютно всех!

Во-вторых, не видевший своего ученика 26 лет, Дамблдор не может первым делом при встрече не протестировать его на сдержанность и взрослость («Что-то ты как-то, мальчик мой, сомнительно проработал самоконтроль, не находишь?»), в которые он ни капли не верит. Оскорбление большей степени Его Темнейшеству нанести уже сложно. Но – дальше увидим – Директор умудряется.

Ну, и, в-третьих, Дамблдор довольно жестко тычет Тома носом в обстоятельства их знакомства и его поведение в тот день, за которое, я уверена, Тому стыдно и по сию пору. Мимоходом Дамблдор дает понять, что все прекрасно помнит и видит, что Том с тех пор мало изменился. Как и их отношения – ибо Директор по-прежнему значительно больше «сверху», чем бедный, несчастный, тужащийся Том: «Брысь под лавку, мал еще!» Не удивительно, что Реддла тут же начинает потряхивать.

Помедлив («Крепись. Ты сильный! Я сильный! Ты его не боишься! Я не боюсь его! Ты уже не тот маленький мальчик! Нет, не тот! Ты сейчас ему покажешь! Да!!»), Том замечает:

- Я удивлен, что вы остаетесь здесь так долго. – «Когда же ты наконец скопытишься, тварюга ты старая?!» – Я всегда недоумевал, почему такой маг, как вы, никогда не желал покинуть школу.

- Ну, – отвечает Дамблдор, все еще улыбаясь («Как мило, Том, ты уже умеешь немного придерживать себя в руках. Но пропустим глупую лесть и вернемся к главному. Я – человек занятой, видишь ли, умирать пока не собираюсь»), – для такого мага, как я, не может быть ничего более важного, чем передача древних умений, помощь в затачивании юных умов. Если я правильно помню, – «А то я дедушка уже старенький», – когда-то и ты видел прелесть в преподавании.

- Я все еще ее вижу. – «Нет, погодите, не торопите меня, я еще не голов! Фух…» – Мне просто было интересно, почему вы, кого так часто Министерство просит о совете и кому дважды, кажется, предлагали должность Министра –

- Вообще-то, трижды, если считать последний, – любезно поправляет Дамблдор («Боюсь, ваши сведения несколько устарели, мой мальчик, вы работаете недостаточно хорошо, проверьте качественность своих информаторов. Может быть, уверенность Министерства и общества во мне должна была спустя столько лет немножко все-таки тебе намекнуть, что я не всегда дурачок?»). – Но карьера в Министерстве никогда меня не привлекала. – «Власть – это суета, мой дорогой. Любой бандит вроде тебя может ее захватить. Настоящее сокровище – это контроль. Нужно уметь верно отмерять усилия и свои действия. Это как с весами, чьи чаши ты пытаешься уравновесить касанием пальца. Ну, а всякий контроль начинается с самого себя. Не правда ли, Томми?» – Опять же, что-то, общее между нами, я полагаю. – «К делу же, к делу, мой мальчик, хватит бояться».

Том склоняет голову на бок, не улыбаясь, и делает еще один глоток вина («Дыши. Медленно, ровно, спокойно… Чертов Дамблдор, гореть ему вечным пламенем!!»). Дамблдор не разрушает натянутую тишину, ожидая, пока Том очухается и первым что-нибудь скажет («Дыши, мальчик мой, дыши. И рожай быстрее, я помогать тебе не собираюсь»).

- Я вернулся, – наконец выдавливает из себя Том, – возможно, позже, чем ожидал профессор Диппет… – «А тут вы!!» – но я, тем не менее, вернулся, чтобы вновь просить о том, для чего он однажды счел меня слишком молодым. – «Директор, я просто не смел предлагать свою ничтожную кандидатуру на должность, которую занимали вы!» – Я пришел к вам просить, чтобы вы разрешили мне вернуться в этот замок, чтобы преподавать. – «Я пришел к вам просить, Дамблдор. Так ниц же упадите!»

Явно видны и досада Тома на то, что Дамблдор так упорно отказывался покинуть место, на которое Том претендует, и то, что Директор прекрасно понимает истинный смысл его слов и вопросов. Но все это – лишь прелюдия, ибо следующими репликами Том дает Директору возможность ударить по сути.

- Я думаю, вы должны знать, что я видел и делал многое с тех пор, как покинул это место. – «Ну, и сколь качественно работают ваши информаторы?» – Я мог бы показать и рассказать вашим студентам вещи, о которых они не узнают ни от какого другого мага. – «Вы видели, как меня по телику показывали? Я крутой! Гордитесь мной! Любите меня! Я сильный и уникальный!»

Дамблдор несколько мгновений рассматривает Тома поверх кубка («Вот не надо мне угрожать»).

- Да, я определенно знаю, что ты видел и делал многое с тех пор, как покинул нас, – тихо произносит Директор («Да мои-то информаторы работают блестяще, но вопрос в другом. Видишь ли… вонь от твоих деяний разносится такая, что им и работать не надо»). Любопытно, что Дамблдор выбирает именно такое словосочетание: «покинул нас». Не «ушел из школы», не «покинул замок» или что-то еще. А именно «покинул нас» – будто умер. Отчасти так оно и есть. – Слухи о твоих делах достигли твоей старой школы Том. – «И все про тебя видно, и все понятно… только не злись опять, нервы побереги, мальчик». – Мне будет жаль, если хотя бы половина из них окажется правдой.

Упс.

Тому вновь удается сохранить лицо бесстрастным. Похвально – при такой-то внутренней нервной трясучке, что отрезонировала после очередного леща Директора.

- Величие вдохновляет зависть, зависть рождает злобу, злоба плодит ложь. Вы должны это знать, Дамблдор. – «Я ведь теперь тоже великий, как вы, мой кумир! Мы теперь на одной ступени! Признай меня себе равным!»

Однако от Дамблдора он подобного признания не дождется. По крайней мере, пока Дамблдор в своем уме. То есть никогда. Даже когда Том засунет остаток носа в гробницу с его телом, его будет трясти от нутряного бешенства – создается такое мерзкое ощущение, что даже там, даже мертвый – Дамблдор выше. Выше и не признает за равного.

- Ты называешь величием то, что ты делал, не так ли? – деликатно интересуется Директор («Ты очень гордишься этой вот фразочкой, не правда ли?»).

- Разумеется, – «Работал над ней целый день! Потом еще полдня учил!»

Глаза Тома, кажется, полыхают красным. Он с огромным трудом держит себя в руках – Дамблдор вновь отказался признать его! Дамблдор вновь показал, что не любит и за человека не считает! «Томми, Томми, Томми… плохая змейка».

- Я экспериментировал, – «Я крутой!» – Я продвинул границы магии дальше, вероятно, чем кто-либо когда-либо их –, – «Я очень крутой!!»

- Некоторых видов магии, – негромко поправляет Директор, прекрасно демонстрируя степень своей осведомленности. – Некоторых. В остальных из них ты остаешься… прости мне… прискорбно невежественным.

Упс.

«Нет, мой дорогой мальчик, ни капельки ты не крутой, а очень-очень маленький, глупенький и слабенький».

От леща такой силы Тома аж перекашивает, и он натянуто щерится. Выглядит весьма угрожающе, хотя в его понимании это, должно быть, похоже на ласковую улыбку уверенного в себе человека.

- Старый спор, – мягко произносит он. – Но ничто из того, что я видел в мире, не подтвердило ваших известных заявлений, что любовь сильнее любой магии, Дамблдор.

Ха-ха, как смешно, можно и поулыбаться. Глупенький старенький дедушка Дамблдор, ходячий анекдот, а не Тот, Кого Он Всегда Боялся. Но приходило ли этому идиоту и его слугам когда-нибудь в голову, что, возможно, Директор посмеется последним? И не насмешек, а наибольшей любви достоин человек, который, будучи самым могущественным, (почти) никогда не внушает страха.

- Возможно, ты не там смотрел, – вежливо предполагает Директор.

- Ну, тогда какое место подходит лучше, чтобы начать мои новые исследования, чем Хогвартс? Вы позволите мне вернуться? Позволите мне разделить мои знания с вашими студентами? – упаси Господь! – Я отдаю себя и свои таланты в ваше распоряжение. Я под вашим командованием. – «Возьми, ну возьми меня, я тебе пригожусь, я очень умелый и полезный! И крутой!!»

Дамблдор поднимает брови («Батюшки, спасибо, не надо»):

- А что произойдет с теми, кем командуешь ты? Что произойдет с теми, кто называет себя – или так утверждают слухи – Пожирателями Смерти?

Ба-бах.

Маски сброшены.

Брылы носа Тома трепещут, глаза вновь полыхают алым («Ничего себе у вас информаторы…»).

Прелюдия кончилась.

Дамблдор переходит в контрнаступление и популярно разъясняет Тому, почему не хочет видеть его в Хогвартсе никогда.

- Мои друзья, – после паузы перегруппировывается Том, – продолжат без меня, я уверен.

- Рад слышать, что ты считаешь их друзьями. Я был под впечатлением, что они больше похожи на слуг. – «О, я не сомневаюсь, что продолжат. По твоим же приказам. И вскоре окажутся здесь. Или, что гораздо хуже, станут встречать новоиспеченных выпускников прямо у ворот – с распростертыми объятьями».

- Вы ошибаетесь.

- Тогда, если я пойду в «Кабанью Голову» этим вечером, то не наткнусь на их группку – Нотт, Розье, Мальсибер, Долохов – ожидающую твоего возвращения? Преданные друзья, в самом деле – проделать с тобой такое далекое путешествие в эту снежную ночь, просто чтобы пожелать тебе удачи в попытке получить должность преподавателя.

Том на пару мгновений улетает в аут. Информированность Дамблдора явно поражает и напрягает его.

А он-то! он-то думал, что он инкогнито! что умеет скрываться! а это дед… этот старый… он знает не только с кем Том путешествует, но и, похоже, откуда!..

- Вы как всегда всеведущи, Дамблдор, – только и остается выдавить Тому.

- О, нет, просто дружен с местным барменом, – блестит глазами Директор.

Он, конечно, по обыкновению не лжет, но и не откровенничает. Он не просто дружен с Абом (Аб как бы его брат, и никакое прошлое не мешает им нормально общаться даже до первой войны – кто бы что ни говорил по этому поводу), и Аб случайно поведал ему о своих новых посетителях. Директор довольно плотно ведет всю томову банду с самого начала («…такое далекое путешествие…»), знает их имена, название банды, вероятно (чего и пугается Том), точные данные всех участников и… цель их возвращения в Англию, без сомнения.

А потому…

Дамблдор ставит на стол пустой кубок и сводит вместе кончики длинных пальцев.

- Итак, Том… давай поговорим открыто. Зачем ты пришел сюда сегодня, окруженный приспешниками, просить о работе, которую ты, мы оба знаем, не хочешь? – «Или ты готов вздрагивать и морщиться от каждого моего леща до скончания времен? Потому что, знаешь ли, я не перестану их раздавать».

- Работа, которую не хочу? – Том позволяет холодному удивлению отобразиться на так называемом лице. – Напротив, Дамблдор, я очень ее хочу.

«Давай говорить открыто, Том, как взрослые мужчины». – «Нет, давай потянем время, как юные кисейные барышни, я хочу, чтобы ты одумался…» Мерлин мой, а ведь этому ребенку 43 года…

- О, ты хочешь вернуться в Хогвартс, но ты хочешь преподавать не более, чем хотел в восемнадцать лет. – Дамблдор любезно и вновь демонстрирует Тому, как сильно от того фонит, и как он, Дамблдор, все это чует. – Зачем ты здесь, Том? Почему бы не попросить открыто на этот раз? – «Ну давай, не будь трусливым мальчишкой».

Том усмехается (эк его колбасит-то):

- Если вы не хотите дать мне работу --, – «…то я… то я… я вас так… я вам покажу!»

- Разумеется, не хочу. И я не думаю, что ты ожидал, будто я захочу. Тем не менее, ты пришел сюда, ты попросил, у тебя должна была быть цель. – «Ну же, мальчик мой, не трусь».

Том поднимается на ноги. Его так называемое лицо искажено яростью («Я не трус! Вон, смотри, я сейчас тебе прямо в лицо вот так вот драматично как все-все скажу!!»).

- Это ваше последнее слово?

- Да, – произносит Дамблдор, тоже поднимаясь.

- Значит, нам больше нечего сказать друг другу. – «Значит, война».

- Нет, нечего, – на лице Директора появляется великая печаль («Значит, война. Видит Бог, я этого не хочу…»).

Да, это явное объявление войны. Мы знаем, что Том сделал после этого разговора – он отправился мобилизовать сторонников и вскоре выступил открыто. За 11 лет до своего исчезновения. Таким образом, все сходится с точностью до года.

Ну и за каким волан-де-мортом Том таки ж приходил?

Ведь и он, и Дамблдор знают, что не затем, чтобы попасть в должность. Грубо говоря, закомплексованный по макушку Том, для которого получить отказ в физиономию – вещь крайне болезненная, тем не менее приходит просить (это он-то! просить!), причем заранее знает, что ему откажут. Так зачем?

Том, стану утверждать я вслед за Анной, держался и не демонстрировал свою сущность и свои планы до тех пор, пока все-таки лелеял надежду проникнуть в Хогвартс официально-мирным путем. Поэтому он аж до 1969 где-то странствовал, и о нем ничего толком не было известно. И, скорее всего, ему ничего нельзя было инкриминировать с точки зрения закона, ибо он хорошо шифровался.

А когда Дамблдор стал Директором, Том понял, что это все, и в Хогвартс ему при живом Директоре не попасть. Осталось только скинуть маски и начать вооруженную борьбу, что он и сделал («Умру, но отомщу этому, меня не любящему!»). Он искал повод. Casus belli. В его-то среде отказ от принятия на работу («Ах вы меня не хотите? Вот я вам сейчас отомщу!») за повод очень даже считается. Именно поэтому он вернулся в Англию не один, а стянув туда за собой своих Пожирателей – он изначально шел к Директору, зная, что разговор окончится объявлением войны.

Следует отметить, Дамблдор соглашался на эту встречу, тоже прекрасно все зная.

Именно этого Директор пытался добиться от Тома. Ну, в качестве второго слоя дивной беседы. А ведь есть еще и третий (но тут, можно не надеяться, Том бы не признался, даже если бы Дамблдор пытал его дольками) – в том, что Том навсегда так и остался маленьким злобным пацаненком, жаждущим признания Директора. Он попытался его припугнуть (что очень многое говорит о его умственных способностях) – вдруг все-таки Дамблдор в конце концов кинется к нему на грудь с обещанием любить вечно…

Дамблдор ведь однажды произвел на него впечатление, и он с тех пор мечтает произвести впечатление на Дамблдора. Однако через стенку Директора ему не пробиться даже в этот последний раз.

Ну, раз не получается по-хорошему, он будет делать по-плохому. Но в основе этого лежит все-таки желание добиться внимания к себе. Стремление уничтожить того, кто не ответил взаимностью, во все это вполне вписывается.

Вообще, истерика совершенно детская (еще и почти при свидетелях-Пожирателях): ты меня не любишь, я знаю, что ты меня не любишь, я тебе за это сейчас как дам больно, вот у тебя будет последняя возможность остановить мою страшную мстю, и я знаю, что ты ею не воспользуешься, потому что меня не любишь, так вот, я гордо уйду, а ты пожалеешь, ох, как ты пожалеешь! это не ты меня отвергнешь, это я вынудю тебя еще один, последний, раз меня отвергнуть – и за это накажу, а еще место прокляну, на которое ты меня не взял, и вот тогда ты умоешься кровавыми слезищами, и мы до конца дней вселенной будем решать земельный вопрос – кто кого быстрее и надежнее закопает! и, само собою, это буду я! (Дамблдор, вежливо: «Хотелось бы немножечко помучаться».)

Мерлин. Первый класс, вторая четверть. Ну, может третья.

Взрослые люди так не делают. Они бывают плохие, хорошие и вообще разные, но они – взрослые. И поэтому не ударяются при каждой возможности в длинные рассказы о том, какие они крутые и как перед ними все падают ниц. Они просто идут по жизни. А перед ними все просто падают. И они не приходят с объявлениями о том, что начинают войну. Они ее просто начинают. Длинную речь перед каждым значительным шагом (типа убийства) захочет толкнуть разве что вот такой испорченный, гадкий и страшный ребенок, как Том Реддл.

Я уже молчу о том, что никакое разумное существо не станет жить ненавистью. А вот Том почти всю свою жизнь (не считая первые 11 лет – но уверена, в те годы он умудрялся ненавидеть кого-нибудь другого; миссис Коул, например) ненавидел Директора такой всепоглощающей ненавистью, на какую способны только абсолютные идиоты и бездари. Какая жалость. Это ж надо столько десятилетий угробить на то, чтобы что-то там такое этакое доказать Дамблдору, которому все равно… Кошмар.

Меня поражает мысль о том, что всего через пару месяцев после этой беседы в школе появятся Мародеры, Лили и Снейп. Мысль о том, что всю их – и их детей – жизнь решил этот короткий разговор двоих людей.