Безусловно, Гарри и Джинни очень повезло, что именно в этот период они совпадают по времени и степени своего развития – кто знает, начали бы они встречаться друг с другом в следующем году – по крайней мере, мы точно видим, что в прошлые годы Гарри не особо ею интересовался.

Глубинная эмоциональность Гарри всю дорогу колеблется между «совсем никак» и «болезненно как-то», и любые попытки пробудить в нем чувственность его либо пугают, либо вызывают неприятие и отторжение. А собственные чувства он там, где их следует решительно проявить, первым делом берет и прячет. Ибо мужик. Настоящий. А вовсе не травмированный ребенок, который у Дурслей быстро зазубрил подобную схему поведения, обеспечивающую наибольшую вероятность выживания.

Сильные, агрессивные женщины Гарри категорически не нравятся как возможные спутницы жизни (Петуньи Гарри откровенно боится, Макгонагалл внушает трепет, Гермиона, ввиду явного превосходства ее интеллекта, уважение, Рита Скитер начисто отбивает развившееся к 14 годам желание интересоваться противоположным полом (Флер, вейлы на Чемпионате), а Амбридж и Беллатриса доводят это желание и вовсе до отвращения).

Предполагаемая избранница Гарри, таким образом, изначально должна была быть по отношению к нему слабой, пассивной – однако степень слабости, коей обладала Чжоу – тоже сильный перекос. Гарри должен гордиться теми, кто идет с ним рядом (и собой любимым в центре их), а ревущая, находящаяся в глубокой депрессии, истерящая Чжоу – это совсем не то, чем можно гордиться.

Вообще, забавно, что, осознавая свой эмоциональный идеал как то, что можно найти в женщине, Гарри с 13 лет определяет свой эротический идеал, глядя на мужчин. Точнее, на одного конкретного Сириуса. И в 15 лет уже вполне сознательно это воспринимает.

Однако гибель Сири приводит к тому, что все зачаточные кустики чувственного, маскулинного начала в Гарри немедленно чахнут – и чахнуть быстрее им помогает внезапно обрушившееся на него внимание чуть ли не всей женской половины Хогвартса. Чему активно способствует новая политика «Пророка». Должна ли я говорить, что «Пророк» теперь навсегда ассоциируется у Гарри конкретно с агрессивной Ритой Скитер?

Не добавляет очков девушкам вроде Ромильды и их собственный агрессивный напор на Гарри, мальчик попросту закрывается ото всех и вся. Схлопыванию чувственности способствует и комплекс выжившего, что приводит к тому, что Гарри бессознательно отодвигает от себя всех новеньких (типа Ромильды) или появившихся в период, когда в его жизни появился Сири (практически полное отсутствие взаимодействия или даже чувственной связи с Люпином – при активном содействии последнего), и возвращается к тому, что считает безопасным – ко всем тем, кто появился до Сири, а потому о Сири не напоминают.

Происходит сплочение команды Гарри, что хорошо. Плохо то, что одновременно с этим Гарри с головой влетает в мощную фиксацию на Драко. Анекдотизм ситуации заключается в том, что именно в этот период мощная фиксация Драко на нем – в силу причин объективного характера – сильно ослабевает. Плюс к этому, конечно, фиксация на Джинни, которая, хвала небесам, появилась до Сири, а потому не опасна, но в памяти Гарри осталась воплощением крайней пассивности и слабости.

Однако Джинни неожиданно начинает проявлять гермионистые черты, да еще и делает это крайне подчеркнуто. Когда Гарри наконец соизволяет обратить на нее свое внимание, как парень из общего ряда он уже совершенно не выбивается. Она такая же, какой была с предыдущими ухажерами – спокойная, уверенная в себе и способная за себя постоять. Смущения нет и в помине – пару недель спустя после первого памятного поцелуя 15-летняя, замечу, девушка, сидя в компании парней (Гарри и Рон) и Гермионы, спокойно рассказывает, как на вопрос соперницы Ромильды Вейн о том, каков Гарри в костюме Адама, она, Джинни, ответила, что у него на груди татуировка хвостороги.

Нет, это не так уж и удивительно для той, которая выросла в толпе братьев и наверняка привыкла к около-пошлым шуткам. Это удивительно для Джинни, с ее-то изначальным размашистым и детским романтизмом.

Короче, оба прошли крайне долгий путь друг к другу.

Гарри к почти 17 годам понимает, что ему нужен кто-то средний между полным пассивом (Чжоу периода Игры-5 и Тонкс периода Игры-6) и не менее полным агрессором (по возрастающей: Петунья – миссис Уизли – Гермиона – Макгонагалл – Скитер – Амбридж – Беллатриса); кто-то, кто был бы «сверху» по отношению к другим, но «снизу» по отношению к нему самому – но при этом даже в отношениях с ним не терял бы самоуважения, в разы большего, чем у гусеницы, и примерно таким же уровнем интеллекта (в отличие от Ромильды Вейн). Кто-то типа Тонкс периода Игры-5, но его возраста и свободный от отношений. Или кто-то типа Гермионы, только менее агрессивный и чуть более смешной. И – обязательное условие – чтобы этого человека принимала вся команда Гарри. Ох и запросы у мальчика.

Джинни же к 15 годам успевает нахвататься истинно мужицкого (в самом хорошем смысле слова) отношения к жизни от братьев, прокачать свою чувственность до запредельно мудрого, опытного уровня с помощью Реддла (мутная-премутная история с дневником; чем таким Том ее поманил? что такое он с ней делал?), преодолеть все развитые им комплексы, видимо, с помощью адекватных профессоров и матери, которые обладают удивительной зрелостью, понахвататься у Гермионы (сила, интеллект), Тонкс (юмор, здоровое отношение к трудностям, неубиваемый оптимизм) и Полумны (спокойствие, мудрость, рассудительность, эмпатия и чувственность) и попрактиковаться во всем этом с разными типажами парней.

Кончается тем, что Гарри решительно возвращает себе «свое», а Джинни не менее решительно подстраивается под отведенную ей роль отражения Звезды и боевой подруги. Он влюбляется в нее очень закономерно и – очень закономерно – именно в этот период. Он влюбляется в девочку, которая пережила полную одержимость крестражем Реддла в 11 лет, которая безоговорочно поверила ему, что Реддл возродился, несмотря на практически полное отсутствие общения с ним в предыдущие годы, в возрасте 13 лет, которая пошла с ним на суицидальный план по спасению жизни его крестного, когда ей было 14, которая еще задаст жару многим Пожирателям и режиму Реддла в целом в 15 и 16 лет. Вот в такого человека влюбляется Гарри.

Сейчас очень легко лажануть, предположив, что это стало закономерным итогом всего развития событий, но, ошибись Джинни хоть в одном своем выборе (каждый из которых, между прочим, требовал львиной отваги), и Гарри бы не был с ней. У него невероятно высокие запросы к отношениям любого рода.

Короче, слава Мерлину, за месяц до Финала разнокалиберные детки наконец поступают так, что чувствуется работа мозгом, а посему май проходит исключительно счастливо и безмятежно. Что не может не радовать Дамблдора (и не только из-за Игры), о чем нам позволяет судить реакция его Игроков.

Слизнорт, например, не устает шутить, что плохие результаты Гарри на Зельях (книгу Принца подросток так и не рискует забрать) обусловлены исключительно тем, что Гарри заболел любовной горячкой. Ага, щас. А то он не знает, где валяется теперь одна такая интересная книжица. Но ему ж надо как-то поддерживать свое слабоумие, а заодно и прикрывать Гарри от подозрений сокурсников. Ну, а кроме того… Джинни действительно нравится Слизнорту, и он искренне рад за выбор Гарри.

Не устает шутить и Снейп, задерживающий Гарри по субботам все дольше и дольше и отпускающий прозрачные намеки о хорошей погоде и возможностях, ею даруемых. Фу, какая язва. Интересно, он хоть сам-то понимает, что в душе рад за Гарри (но немного ревнует), что и проявляет такими вот сугубо мужскими приколами? Еще один Поттер и еще одна рыжая, да, как знакомо и как предсказуемо.

Неубиваемый черный юмор Снейпа с сарказмами, понятными только ему одному, распускается во всей своей страшной красе тем больше, чем ближе Финал. В конце мая-начале июня Снейп с нескрываемым удовольствием начинает намекать, что, если Гарри не закончит все ящики до начала летних каникул, отработки ждут парня и в следующем году. Ах, как упорно человек пытается выжить и надышаться перед концом! Даже иронизирует над тем, что через несколько недель не будет ни Хогвартса, ни Дамблдора, ни самого Снейпа…

В последний месяц перед Финалом, я думаю, он очень много размышляет и рефлексирует, что, несомненно, дается ему крайне тяжко. Мучительно медленно, отчаянно сопротивляясь он приходит к осознанию своей заботы об окружающих его людях в целом. Мне почему-то кажется, что, близясь к жертве самого любимого человека, близясь и к собственной жертве, Снейп думает… о студентах, о Макгонагалл и Флитвике, о Гарри, о его проблемах, взаимоотношениях, особенностях и отличиях, он постоянно обращается к Лили, не прекращается подтрунивать и полемизировать с Директором – хотя бы мысленно.

Признание Дамблдором того факта, что Гарри должен будет умереть, наверняка выбивает у него почву из-под ног. С тех самых пор, как он услышал это, я подозреваю, он больше не может не думать о Гарри, не может не посматривать за ним, не вспоминать прошлое, не анализировать. Он постоянно чувствует свою вину за то, что, вопреки клятве Лили, считает себя неспособным защитить Гарри. Он начинает понимать подростка.

Еще, думаю, его шокирует, когда он понимает, что остается рядом с Гарри не только ради Лили и не только потому, что так просит Дамблдор. Потому что того хочется ему самому. Потому что Гарри есть Гарри, он дорог ему хотя бы тем, сколько нервов было потрачено на его воспитание. Когда смерть так близко, волей-неволей начнешь ценить любое живое. Особенно то, которое все время находится рядом, злостно сопит и перебирает карточки.

Снейп не может смириться, не может перестать бояться – за замок, за его обитателей, за Гарри и за то, что будет с подростком. Я думаю, он больше не может сопротивляться ничему. В какой-то момент он принимает в себе все это – все свои теплые чувства к Макгонагалл, замку, некоторым студентам – да нет же, всем.

Я думаю, Снейп признает, что проиграл. Слишком многое было отдано, слишком многим было пожертвовано, чтобы теперь он мог так легко презреть и отказаться от своих теплых чувств к жизни, которая окружала его все эти годы. Я думаю, в душе Снейп с неизменным юмором виртуально салютует воображаемому Дамблдору, отбивающему воображаемую чечетку на своем воображаемом столе. Он-то выиграл.

Реальный же Дамблдор, полагаю, пребывает в непозволительно, по мнению Снейпа, хорошем и спокойном настроении, всячески подпитываясь от оскорбляющих Снейпа парочек, среди которых – и Гарри с Джинни, и крайне благосклонно наблюдая за витающей в воздухе любовью, молодостью, жизнью и мечтами юности. А Снейп наверняка полагает недозволительным людям, обреченным на страдания и, возможно, смерть в будущем году, наслаждаться счастьем и жизнью в конце этого. Нет, всем – особенно тем, кто знает, что ждет впереди – полагается сидеть, страдать и отказываться от всех прелестей жизни, включая пищу.

Меня забавляет представлять, как пару раз Директору приходится стучаться к Снейпу в кабинет и напоминать об ужине – заодно проверяя, не умер ли тот от голода. А Снейп наверняка в ответ на это ехидно предполагает, что Дамблдор беспокоится, кто ж его убьет в таком случае. А сам Дамблдор мудро признает, что есть что-то сладостное в стремлении умереть молодым и голодным, но упорно отказывает Снейпу в желании отделаться так легко.

Я думаю, Директор все чаще рассуждает о смерти вслух – то ли успокаивая себя, то ли подбадривая Снейпа: «Если был день, когда я родился, – должно быть, то и дело начинает он, как писали в одном из самых трогательных фанфиков, что я читала, – настанет и день, когда я умру. Эта смерть может лишь быть более или менее бессмысленной».

Мне кажется, Директор много подшучивает над Снейпом в общем и сложившимся положением дел в целом, и они вдвоем – подозреваю, неоднократно – развлекаются составлением этих чертовых эпитафий.

«В осеннем лесу мертвые медвежата собирают говорящие подснежники», – мог предлагать Дамблдор в типично своем стиле. А Снейпа могло кидать (в зависимости от его настроения, шуток Дамблдора, фазы Луны, яркости Марса, поведения Гарри и того, с какой ноги Снейп встал утром) от «Здесь похоронен Альбус Дамблдор. Он совершал ошибки» до «Он умер из-за собственной глупости». В особо плохие дни Снейп мог бы прямо-таки настаивать на: «Здесь похоронен Альбус Дамблдор. Ну и радуйтесь, что похоронен».

А Директор все хихикает, да. Он знает Снейпа слишком много лет, чтобы обижаться на его колкости, а самому Снейпу становится гораздо легче, когда он выпускает яд. Они очень много времени проводят вместе с этот последний месяц, без сомнения. Я представляю себе, как они сидят друг напротив друга и болтают о чем-то отвлеченном, болтают о ерунде вроде экзаменов и прошлого урока Защиты, о том, что Макгонагалл сказала Стебль, о шутке Слизнорта, которая особенно понравилась Дамблдору – и Снейп ловит каждое его слово, каждый выдох и каждый вдох, любое движение, каждую улыбку и каждый взгляд. Он старается впитать в себя все.

Наверное, милосерднее было бы не привязывать Снейпа к себе так сильно в это последнее время, но… умирать ведь страшно, верно? Когда внезапно понимаешь, что пережито так много, но в то же время – совсем ничего. И хочется побыть рядом – за все те моменты, когда рядом побыть не получалось. Ведь Снейп нужен ему не меньше, чем он, Дамблдор, Снейпу, и это так… чертовски сладостно и больно.

Я уверена, что именно в этот период они понимают друг друга лучше и полнее, чем когда-либо. Вокруг них происходит Хогвартс, который бурлит так, словно находится на пороге грандиозного события (любовного пожара или убийства, например), а между ними на Директорском столе поблескивают сахаром лимонные и ананасовые дольки в вазочках, чай остывает в чашках, и где-то рядом мелодично напевает Фоукс.

Дамблдор и Снейп принимают друг друга до конца, ведь любовь – это не какой-нибудь буфет или столовая. Нельзя сказать, мол, будьте добры, подайте мне Любовь с гарниром из божественного благословения, но не переборщите с вот этими и этими особенностями, уберите из этой головы тараканов, откачайте яд, меня от всего этого пучит, и, пожалуй, чужих потребностей тоже не надо. В меню все или ничего. Иначе получается просто глупо. Дамблдор понимал это с самого начала их прекрасных, трудных и долгих отношений. Снейп, я полагаю, осознает это именно перед Финалом.

Особенное чувство предполагает особенных людей. Только подумать, с каким терпением, трепетом, нежностью и любовью Директор столько лет воспитывал своего супруга, чтобы тот стал лучшим, более достойным человеком, и вот к своей смерти все-таки воспитал, превратил, дождался и получил любовь сторицей…

Тут бы выпить бренди и закусить лимонной долькой – за то, чтобы всех и каждого на планете любили так терпеливо, трепетно, страстно и верно, как эти двое любят друг друга. Хотя нет – не всех, а только тех, кто этого заслуживает. Кого попало такие мужчины – тем более так – не любят.

За всем этим утекает неумолимое время, и наступает 4 июня. Объявленная дата Финала.

За полчаса до начала Финала Гарри и Рон расслабляются в гостиной, Гермиона проводит время в библиотеке, и уже все готово, и все расставлены по своим позициям. Главные действующие лица вечера собираются с духом.

Сейчас… сейчас…

Я ведь тоже умираю. С каждым слово, с каждой последующей буквой я приближаюсь к его концу. К концу Дамблдора, Снейпа, своему собственному и к началу грандиозного Финала Большой Игры. Знаю это – и продолжаю. Так что, в каком-то смысле, мне понятны чувства Дамблдора. Забавно, но и моя правая рука после каждого такого сеанса работы над очередным эпизодом Игры чувствует себя омертвевшей и болит, болит, болит…

Надо посмотреть этому в лицо. Всегда смело смотреть этому в лицо. Это – единственный способ преодоления, – советовали мне, когда я собиралась с силами, чтобы решить: это случится завтра. Финал Игры Года. Дальше тянуть просто некуда.