Проходит еще пара печальных недель, в течение которых Гарри терпит неудачи и со Слизнортом, и с Малфоем («В последний раз говорю: забудь о Малфое!» – твердо увещевает совесть Гарри, пользуясь устами Гермионы). Однако наступает 21 апреля, и мирное течение жизни вновь нарушается Игрой.

Примерно за полчаса до того, как ребята должны были отправиться сдавать первый тест по трансгрессии, трио сидит в углу залитого солнцем двора, и к Гарри подходит девочка:

- Гарри Поттер? Меня попросили передать тебе это.

Перепугавшись, что «это» – письмо от Дамблдора, Гарри с подозрением пялится на заляпанное слезами неровное письмо от Хагрида (ну, не хочет команда Директора использовать сов в этом году, хоть ты убей):

«Дорогие Гарри, Рон и Гермиона, прошлой ночью умер Арагог. Гарри и Рон, вы встречались с ним, вы знаете, каким он был особенным. Гермиона, я знаю, он бы тебе понравился. Это значило бы для меня очень многое, если бы вы пришли на похороны вечером. Я планирую сделать это ближе к закату, это было его любимое время суток. Я знаю, вы не должны выходить из гостиной поздно, но вы можете использовать мантию. Я бы не просил, но не могу один. Хагрид».

Круто. Реакция команды, между прочим, с огромной точностью показывает, насколько круто: «О, ради всего святого», – недоверчиво бросает Гермиона; «Он с ума сошел!» – вопит Рон, ясно давая понять, что не очень хочет хоронить огромное волосатое чудовище, которое чуть не сожрало его четыре года назад; «Не только это, – говорит Гермиона, – он просит нас покинуть замок ночью, а он знает, что охрана в миллион раз строже, и мы попадем в огромную беду, если нас поймают».

Гермиона совершенно не может поверить в то, что предлагает коллега-Игрок: «Я знаю, что Дамблдор приказал всем не дергать вас по ночам, но давайте его ослушаемся, у вас же есть мантия». Саботаж! Какой ужас!

Но Гермиона – Игрок и впрямь юный и не видит всей перспективы. Стал бы Хагрид саботировать приказ Дамблдора ради какого-то мертвого паука («…но в конце концов, – совершенно верно замечает Гермиона, – Арагог умер. Если бы это был вопрос спасти его –»)? Да ни в жизнь. Если только… не получил приказ Директора саботировать предыдущий приказ Директора.

Арагог умер «прошлой ночью», а Хагрид собрался хоронить его этой. Почему? Зачем он напоминает ребятам про мантию-невидимку, если прекрасно знает, что, коль уж они куда и побегут, то и без него догадаются ее использовать? Если он нарушает приказ без ведома Директора, неужели он глуп настолько, чтобы передавать такое письмо через студенческие руки? Там же все пароли, явки и адреса – имена ребят, его имя, время и место встречи… Две войны и членство в двух Орденах его ничему не научили?

Наконец, что за приколы такие? Это ж кем надо быть, чтобы, находясь, по идее, в безмерной скорби по пауку, шутить в типично Директорском стиле: «Гермиона, я знаю, он бы тебе понравился», – «…это крайне необычно, но людей он чем-то привлекает; так же, как публичная казнь», ага.

Итак, мне очень сложно думать, что это не Игра.

Во-первых, потому что уж слишком сильно от упоминания о мантии (да и от шуточек тоже) пахнет Дамблдором.

Во-вторых, потому что Хагрид никогда в жизни не нарушил бы приказ Директора (он в Азкабан ради него отправился, о чем мы говорим, какой тут дохлый паук?!).

В-третьих, я обожаю такие случайные совпадения – хоть Арагог и умер вчера, хоронить его Хагрид будет сегодня, в день теста по трансгрессии, в понедельник, когда из-за этого теста на послеобеденных уроках (в случае трио – на Зельях) почти никого не будет. Это зачем же так сильно рушить учебный процесс? Что, воскресенья прекратили выпускать? По-моему, вырисовывается вполне четкая цепочка, которую ни Гарри с Роном, ни даже Юный Игрок не видят.

Блеснув благоразумием, Гарри отказывается идти к Хагриду – к вящему облегчению Гермионы, которая вновь возвращается к выполнению своих прямых обязанностей:

- Слушай, на Зельях будет пусто днем, пока мы все сдаем тест… попробуй смягчить Слизнорта немного!

- Пятьдесят седьмой раз будет удачным, думаешь? – горько спрашивает Гарри.

И тут ребята дружно становятся свидетелями божественного провидения в действии.

- Удачным, – внезапно брякает Рон. – Гарри, вот оно – нужна удача!

- В смысле?

- Используй свое зелье удачи!

- Рон, это – это оно! – даже Гермиона теряет самообладание от восторга. – Конечно! Почему я не подумала об этом?

Ну, почему-почему… потому что оно самым непосредственным образом связано с Принцем, а Гермионе он не нравится, а человеческий мозг обладает удивительной способностью выталкивать из себя все, что ему не нравится. Да и слишком ее мозг рационален и строг, в нем нет интуитской изобретательности.

Гарри же, напротив, обладает потрясающей смекалкой, каковая даруется людям… эм… только ну очень одаренным интеллектом. Феликс Фелицис всплывал в его голове исключительно в туманных и далеких мечтах о Джинни.

А вот Рон, кажется, очень продуктивно ударился головой, когда дергался в судорогах после медовухи, какое счастье.

Порешив, что Гарри попробует подобраться к Слизнорту на уроке, а, если не выйдет, вечером воспользуется Феликсом (ибо, как мудро замечает Гермиона, «что в мире может быть важнее этого воспоминания?»), ребята поспешают по делам. На глаза им попадаются сестры Монтгомери, и Гермиона вкратце рассказывает их историю. Девочки выглядят несчастными. Гермиона окидывает Гарри мрачным, очень серьезным взглядом.

- Гарри, ты должен достать это воспоминание, – говорит она. – Это все о том, чтобы остановить Волан-де-Морта, разве не так? Все эти ужасные вещи, что происходят, они все из-за него…

Лучшей мотивации для Гарри и не найти.

На уроке Слизнорта остается только трое студентов: Гарри, Эрни и Драко. Слизнорт пребывает в замечательно воодушевленном настроении:

- Ну, что ж, раз нас так мало, повеселимся. Я хочу, чтобы вы все сделали для меня что-нибудь занятное! О, удивите меня, – поясняет он радостно после недовольного вопроса Малфоя, уточнившего, какой именно смысл Слизнорт вкладывает в понятие «занятное». Судя по его лицу, Драко думает о том, что с гораздо большей пользой сумел бы провести время в Комнате.

Приободрившись и полистав учебник, Гарри останавливает выбор на Эликсире Эйфории, надеясь, что возможно будет уговорить Слизнорта его попробовать, и тогда… Впрочем, Слизнорт не дает парню ни единого шанса – в своем неповторимом стиле:

- …я правда не знаю, откуда у тебя эти озарения, мальчик мой… – счастливо заканчивает он расхваливать Эликсир. – Если только –

Слизнорт делает трагическую паузу. Гарри в панике заталкивает учебник Принца поглубже в сумку.

- …из тебя выходят гены твоей матери! – торжественно провозглашает Слизнорт, немало развлекаясь, глядя, как Гарри облегченно вздыхает.

И, разумеется, сообразив, что он остался наедине с Гарри после урока, Слизнорт убегает со скоростью снитча, бросив отчаянную фразу подростка: «Профессор – профессор, вы не хотите попробовать мое зель–» – в одиночестве грустно висеть в воздухе.

Что ж, он не оставляет Гарри выбора.

Но как здорово все складывается: Слизнорт категорически непреклонен, вынуждает Гарри использовать зелье вечером; тем же вечером Хагрид хоронит Арагога, о чем предупреждает трио заранее. У меня вообще возникает непреодолимое ощущение, что, не додумайся Рон о Феликсе, Слизнорт посвятил бы весь урок намекам на. Но ведь двор такой густонаселенный, и так много людей гуляет по нему в обед… никогда не знаешь, уши какого размера имеются у ближайшей к тебе стене…

Однако давайте сходить с ума осторожно: это вовсе не Дамблдор чихнул на Рона озарением, и уж точно он не убивал Арагога ради Игры. Игра терпит и любит случайности (иногда – даже счастливые), а одна из многочисленных прелестей Дамблдора в том, что он умеет виртуозно использовать все привходящие обстоятельства на пользу делу.

Полагаю, согласно изначальному плану, Слизнорт должен был намекнуть Гарри о Феликсе во время своего пустого урока, и Гарри должен был понестись к нему в кабинет позже вечером, окрыленный зельем и, возможно, с Каким-Нибудь Срочным Письмом Профессору Слизнорту От Какой-Нибудь Макгонагалл, Ибо Использовать Сов, Как Мы Выяснили В Этом Году, Это Прошлый Век, Я Вас Умоляю. С помощью Феликса и под сим благовидным предлогом и завязался бы нужный разговор с глазу на глаз.

Однако в ночь на 21 апреля умирает Арагог, о чем совершенно искренне страдающий Хагрид сообщает Дамблдору. С целью, возможно, развеять Хагрида (ибо работа – лучший лекарь), а во-вторых, сделать операцию «Уломай Слизнорта» еще более естественной и случайной на вид, а также крайне поучительной, Дамблдор вплетает Хагрида в Игру, разумеется, поставив в известность Слизнорта.

В кратчайшие сроки формируется новый план, и Хагрид высылает свое заляпанное слезами письмо – скорее всего, точно зная, где именно трио находится в обед. А раз знает он, знают и Уши Директора. Дамблдор, внимательно слушая ребят (ибо план серьезный, надо плотно держать руку на пульсе команды Гарри), сначала смахивает слезы, выступившие после того, как Гарри, проявив благоразумие, решает не нарушать правила и не идти к Хагриду (в кои-то веки – и то не к месту), а затем и вовсе рыдает, когда трио без всяких подсказок само догадывается о Феликсе (растут детки-то, себе на радость, другим – на зависть). Чувства Дамблдора всецело разделяет Слизнорт, отменивший подсказки о Феликсе и пребывающий в подозрительно превосходном настроении.

Таким образом никакая Макгонагалл ни с каким письмом Гарри не находит, и трио до вечера ругает экзаменатора, зарубившего Рона на трансгрессии («Половинка брови! Какая разница!» – ох, Рон, знал бы ты, какая…), а затем направляется в гостиную, концентрируясь на задаче со Слизнортом.

Меж тем, все задействованные Игроки Директора занимают свои позиции.