Отведав глоточек драгоценного зелья, Гарри, немало обеспокоив ребят, решает отправиться к Хагриду и, натянув на себя мантию-невидимку, следует вниз из спальни. А Рон и Гермиона спускаются за ним. Технически, вдвоем.

- Что ты делал там с ней? – вопит внезапно возникшая Лаванда.

Гарри решает не задерживаться и спешит к портрету Полной Дамы – который в момент, когда Гарри подходит, открывается с другой стороны – это заходят внутрь Джинни и Дин. Гарри спешит протиснуться между ними и случайно задевает Джинни.

- Не толкай меня, пожалуйста, Дин, – раздраженно выплёвывает Джинни. – Ты всегда так делаешь, я могу пройти внутрь самостоятельно и так…

Прежде, чем портрет закрывается, до Гарри доносится злой ответ Дина. Гарри тихонько улыбается.

Но все эти мелочи, положим, превосходно укладываются в действие Феликса, и к ним вопросов нет, хоть я и считаю ссору Джинни с Дином и разрыв Лаванды с Роном двумя неизбежностями, к которым Гарри просто случайно и лишь слегка подтолкнул всех четверых.

Что в моем сознании не укладывается в рамки действия зелья, так это абсолютное отсутствие людей в замке на пути Гарри и распахнутые настежь парадные двери (Гарри легким движением мозга решает, что виной тому – забывчивость Филча). Думается мне, что даже Феликс не смог бы организовать все таким удачливым образом, ведь зелье действует на людей, его принявших, а не меняет вокруг себя пространственно-временные кривые.

Я хочу сказать, вот Гарри может вдруг решить пойти к Хагриду и сделать это самым длинным путем – через теплицы. Ибо на его решения влияет Феликс, поскольку парень его принял. А куча наблюдателей, дозорных и охраны, отвечающая за усиленную безопасность в школе (Дамблдора в эту ночь какое-то время нет в замке, следовательно, охрана еще более усилена), не может просто так взять и коллективно вспомнить о работающих утюгах у себя дома и по волшебству унестись в поля, расчищая Гарри путь. Они-то Феликс не принимали.

Нет, эти совпадения – штука похлеще Феликса, ибо подстроены самим Дамблдором. Ведь мы уже столько раз наблюдали, как это работает – в определенное время в определенные классы, коридоры, Комнаты, дорогие коллеги, не заглядывать; лучше вам всем сегодня отправиться спать пораньше; а я говорю, что лучше; бессонница? почему бы всему Ордену не пойти охранять кабинет профессора Трелони, а мракоборцам – совятню? делайте, что хотите, но не отправляйтесь сегодня смотреть, какие замечательные цветы высадил в свое время профессор Диппет; если услышите что-то необычное или, Мерлин упаси, увидите, громко чихайте или на худой конец мурлычьте песенку; в любом случае, боюсь, ваши глаза и уши с 11 вечера до полуночи вас сегодня обманывают.

Парадные двери остаются открытыми благодаря не менее старой схеме: вот закрывает их Филч, а тут на него налетает старая симпатия Снейп, орет, шипит, плюется ядом и требует немедленно убрать потоп в его подземельях – и забудьте про это чертову дверь, Филч, я сам закрою! Дел-то.

Целиком положившись на Феликс, Гарри нисколько не удивляется, обнаружив в теплицах Слизнорта, беседующего с профессором Стебль. Разумеется, именно в этот поздний вечер Слизнорту внезапно захотелось собрать растения для третьекурсников, очевидно, так.

Расставшись со Стебль, Слизнорт поворачивается уйти – и Гарри, подначиваемый Феликсом, мигом снимает мантию, немало позабавившись испугом Слизнорта.

- Как ты выбрался из замка?

- Я думаю, Филч забыл закрыть двери.

Ага, или сам Слизнорт.

- Я буду жаловаться на этого человека, он больше озабочен мусором, чем нормальной охраной, если спросите меня… – Слизнорт хмурится. Мусором, потопом, взрывом котла – все едино. – Но что ты здесь делаешь, Гарри?

- Ну, сэр, это Хагрид, – Гарри принимается плести паутинку. – Он очень расстроен… но вы никому не скажете, профессор? Я не хочу, чтобы у него были проблемы…

Любопытство Слизнорта в сумерках сияет ярче солнца («Ну, наконец-то, мальчик, плетешь как-то поинтереснее!»).

- Ну, я не могу такое обещать, – говорит он. – Но я знаю, что Дамблдор полностью доверяет Хагриду, – «А я, зная его больше пятидесяти лет, самостоятельного мнения о нем ни разу не в состоянии составить», – поэтому я уверен, он не может замышлять что-то слишком страшное. – «А вот начет просто страшного, волосатого и клыкастого рядом с Хагридом никогда нельзя быть уверенным».

Отмечу в восхищении, как здорово и легко с Гарри беседует Слизнорт, несколько месяцев кряду срывавшийся с места в далекую даль каждый раз, когда понимал, что они снова остались наедине. Однако старый слизеринец в эту ночь манипулирует, подыгрывая, Гарри, ничуть не хуже, чем Гарри с помощью Феликса – им самим. И выходит это у него настолько виртуозно-непринужденно, что аж дух захватывает. Как Гарри долго, трогательно и намеренно очевидно ломается перед тем, как рассказать Слизнорту о похоронах Арагога, так Слизнорт не менее долго, но в сотни раз трогательнее якобы ломает себя:

- Но яд акромантула очень ценен… если чудище только что умерло, он мог не высохнуть еще… конечно, я бы не стал делать что-либо бестактное, если Хагрид расстроен… но, если есть какой-то способ немного достать… я имею ввиду, практически невозможно достать яд, пока акромантул жив…

Помнится, я уже отмечала потрясающую привычку Слизнорта якобы совершенно случайно, не контролируя себя, размышлять вслух, словно бы уговаривая себя на что-то. Так вот, это еще один пример ее умопомрачительного проявления. Ведь до сих пор вместо Гарри говорил Феликс. Но не мешало бы и самому Гарри понять, что к чему, как и для чего он действует. Поэтому Слизнорт в своем неповторимом стиле начинает Гарри подсказывать едва ли не прямым текстом.

Возникает небольшая пауза. Гарри молчит. Слизнорт, видимо, проверяет, не дошло ли до парня. Только многозначительных светлячков не хватает.

- …кажется ужасной тратой не собрать его, – вновь мягко намекает Слизнорт. – Можно достать сто галлеонов за пинту… честно говоря, моя зарплата не слишком большая… – «Слышал, да, Альбус? Мне вот за это все не доплачивают. Когда твой мальчик отвиснет наконец? Мерлин, а ты говорил, он умный…»

И тут до Гарри наконец доходит (хвала небесам! а ведь еще даже не рассвело!):

- Ну, – парень принимается тщательно изображать нерешительность, – ну, наверное, если вы хотите прийти, профессор, Хагрид, наверное, будет очень польщен… Арагогу будут лучше проводы, вы знаете…

- Да, конечно, – глаза Слизнорта начинают сиять. Исключительно из-за перспективы получить драгоценный яд. Ага.

Знаем мы эти сияющие глаза и подрагивающие усы, которые сами за себя красноречиво выражаются. Слизнорт с немалым удовольствием подыгрывает Гарри, следит, как парень подыгрывает ему, и веселится, что у Гарри это выходит одновременно до смешного очевидным, трогательно глупым и странно искренним (и еще имеет наглость требовать прибавки к жалованию за то, что так отлично проводит время).

Слизнорт на предельных скоростях скачет в замок довольным моржом сменить галстук, прихватить немного вина для проводов (они же – веселая попойка старинных знакомых и радостные приколы Игроков над несчастным Гарри), фиалов для яда и многозначительно подмигнуть какому-нибудь Снейпу, чтобы Филч чистил подземелья, забыв про двери, пока Гарри не вернется, а вернется Гарри довольно скоро, так что можно уже звать Дамблдора обратно, где бы он ни был (о последних пунктах Слизнорт при Гарри, естественно, не упоминает).

А Гарри топает к Хагриду.

- Ты пришел, – хрипло произносит тот, когда Гарри снимает мантию на пороге хижины, постучав в дверь.

Глаза Хагрида мокрые от слез, воспаленные и печальные, он постоянно всхлипывает и утирает нос. Впрочем, даже это не мешает ему прикалываться в лучших традициях Игроков.

- Да – Рон и Гермиона не смогли, – говорит Гарри, – но им очень жаль.

- Не– не важно, – «Они все равно сейчас остро не нужны». – Он был бы тронут, что ты здесь, Гарри.

О да. Арагог был бы невероятно тронут. Точнее, Гарри был бы тронут до самых костей. Им и его семьей. Что для плачущего Хагрида, судя по всему, стало бы прямо невероятнейшим открытием («Другие пауки не хотят видеть меня рядом с их паутиной, когда Арагог ушел. Выясняется, только по его приказам они меня не ели! Можешь в это поверить?»). Конечно.

Спустя какое-то время приходит Слизнорт, превратившись по такому поводу в опечаленного моржа, и трио отправляется на задний двор хижины, где Хагрид уже выкопал яму. Само собой, ни Хагрид, ни Слизнорт не перестают говорить об Арагоге, ибо это действительно важно в такую минуту – ну, и еще потому, что иного особо говорить пока нечего.

Хагрид рыдает, Слизнорт умудряется отцедить достаточное количество яда и даже не скупится на очень хорошую прощальную речь в связи с этим («Я все понимаю, Гораций, но не находишь ли ты это несколько бестактным?» – «Альбус, во-первых, не забывай, что у меня маленькая зарплата. По моим меркам. Во-вторых, я – слизеринец, в-третьих… ты действительно считаешь, что этому Арагогу еще понадобится его яд?» – «Ну, ты бы мог дать ему шанс…»), под конец которой Хагрид с воем валится на свежеобразованную могилу.

Торжественная часть мероприятия на этом заканчивается. Вновь оказавшись в хижине, Слизнорт разливает вино по кружкам (точнее, ведрам), успокоив Гарри, что домашний эльф проверил все его напитки на предмет отсутствия яда, и провозглашает первый тост: «За Арагога».

Следует традиционное вспоминание всех значимых моментов из жизни умершего, начиная с его сотворения. Впрочем, Слизнорт быстро дает Хагриду понять, что историю Арагога надо подсократить (напомню, Слизнорту за это вот все не платят, так что он намерен наслаждаться, а не грузиться):

- Это же не волосы единорога, Хагрид? – он приглядывается к пучку волос под потолком («Друг мой, не будем вгонять ребенка в депрессию»).

- О, да, – безразлично соглашается Хагрид. – Вылазят из их хвостов, цепляются за ветки и все такое в Лесу, ну, знаете…

- Но, мой дорогой друг, вы знаете, чего они стоят? – Слизнорт приходит в подлинный восторг от этой мысли. Чуть вином не давится.

Хагрид пожимает плечами:

- Я использую их для бинтов и всего такого, если звери поранятся. Очень полезные… очень сильные, знаете…

С милейшей непосредственностью и в кратчайшие сроки Слизнорт приводит Хагрида в более-менее благодушное состояние расспросами о тонкостях ухаживания за обитателями Леса. Окончательно Хагрид берет себя в руки, готовый приступить к Игре, когда они со Слизнортом начинают обмениваться историями о незаконной торговле драконьими яйцами. Само собой, Хагриду есть что рассказать. Само собой, Слизнорт ни капли об этом не знал – равно как и о тонкостях обращения с существами, с которыми в том или ином виде всегда сталкивается зельевар.

Но время идет, Хагрид возвращается в строй, вино в бутылках заканчивается неимоверно быстро, ибо Слизнорт прилагает к этому все свои усилия, постоянно подливая в ведро себе и Хагриду. Под шумок Гарри впервые невербально использует Пополняющие чары. Само собой, парню кажется, что это Феликс его надоумил. Но разве Гарри не видел, как тем же самым занимался Дамблдор в воспоминаниях, общаясь с хозяйкой приюта Тома Реддла? Все и всегда откуда-то проистекает. И как парная трансгрессия с Директором научила Гарри трансгрессировать самостоятельно, так и Феликс слегка поддерживает окончательное формирование умения Гарри пользоваться невербальными заклинаниями. Директор, как обычно, убивает одним махом целое стадо зайцев.

Через час с небольшим у Хагрида и Слизнорта начинается конкурс на самые необычные тосты – и примерно с этого момента заканчивается все веселье ночи. Ибо Хагрид решает, что их со Слизнортом консистенция достигнута достаточно, чтобы без труда косить под пьяных идиотов.

С этого момента больше не смешно. Становится жутко.

После тостов за Хогвартс, Дамблдора, эльфийское вино и –

- За Гарри Поттера! – провозглашает Хагрид, и слезы вновь льются из его глаз.

Но даже я бы не назвала это странным, если бы еще спустя пару минут Хагрид и Слизнорт не затянули вдруг грустную песню об (ахтунг!) умирающем волшебнике Одо.

- Ааах, хорошие умирают молодыми, – выдыхает Хагрид, повалившись на стол, пока Слизнорт выводит куплет. – Мой отец рано ушел… как и твои родители, Гарри…

Смена темы получается превосходно. Оно и понятно, ведь Хагрид пьян и в трауре, так что Гарри воспринимает его невзначай даже проще обычного, совершенно ничего не замечая. Меж тем, заметить стоило бы – о ком он говорит? Явно не об Арагоге, того сложно назвать молодым. Между прочим, судя по его реакции, Слизнорт Хагрида прекрасно понимает.

Пока он продолжает петь, Хагрид, вновь обливаясь слезами, хватает Гарри за руку:

- …лучшие волшебник и волшебница их возраста, каких я когда-либо знал… ужасная вещь… ужасное дело…

- …и Одо-героя домой понесли, – слезно поет Слизнорт, – туда, где резвился он в малые лета. С ним шляпа навыворот рядом лежит, и сломана палочка, грустно все это…

- … ужасно, – подводит итог Хагрид и… засыпает!

Сильно храпя! Мерлин и его Моргана! Вы когда-нибудь пробовали заснуть, обливаясь слезами? Это невозможно даже после 15 ведер вина! Ко всему прочему, у меня огромное подозрение, что, раз они не свалили даже Слизнорта, то вино явно слабенькое (либо у Слизнорта имеется классное анти-винное зелье). Тем не менее, обладающий хорошей спортивной подготовкой по распитию спиртного, абсолютно непрошибаемый Хагрид берет и вырубается.

Причем вырубается не просто так, а подведя разговор к теме, всегда служившей одним из рычагов для Слизнорта. Складывается ощущение, что профессионалов Игры, если им это не нужно, не в состоянии вырубить даже чистейший спирт – без того, чтобы они предварительно не Поиграли.

- Прошу прощения, – икает Слизнорт. – Не могу вытянуть мелодию даже под страхом смерти.

Всякий раз, когда блестят глаза Дамблдора, кривятся губы Снейпа, ломается что-то в руках Хагрида, или икает Слизнорт, следует быть особенно внимательным. Разве Слизнорт не слышал слов Хагрида, обладающего отменным басом? Да ну вас.

- Хагрид говорил не о вашем пении, – тихо вступает Гарри. – Он говорил о смерти моих родителей.

- О, – молвит Слизнорт. – О, боги. Да, это было – в самом деле, ужасно. Ужасно… ужасно…

Слизнорт дает понять, что попался. Он замолкает, пополняя ведра, однако тут же продолжает разговор:

- Я не– не думаю, что ты это помнишь, Гарри? – неловко спрашивает он.

Стал бы он это делать, если бы не хотел развития этой темы? Нет. А с чего ему этого хотеть («Правда, Гарри, хватит… – попросит он, когда Гарри зайдет слишком далеко. – Я старый человек… мне не надо слышать… я не хочу слышать…»)? Иной причины, кроме как ради Игры, я откровенно и тотально не вижу.

Подталкиваемый Феликсом, Гарри довольно быстро соображает, как именно себя вести. Он беспощадно рассказывает Слизнорту о той ночи, когда погибли Лили и Джеймс, обращая его особое внимание на то, что Лили могла бы остаться жить – но встала между Гарри и Реддлом.

Слизнорт не выдерживает (я действительно не думаю, что в этом он Играет), и Гарри, извиняюсь, лжет:

- Я забыл. Вам она нравилась, разве нет?

- Нравилась? – глаза Слизнорта вновь наполняются слезами. – Я не представляю, кому бы она не понравилась… очень смелая… очень смешная… это было самое ужасное –

И тут Гарри бьет в десятку в первый раз:

- Но вы не хотите помочь ее сыну. Она отдала мне свою жизнь, а вы не хотите отдать даже воспоминание.

Хагрид продолжает храпеть на всю хижину («Ничего не слышу, нет, совершенно ничего! Продолжайте, не стесняйтесь меня»). Гарри смотрит Слизнорту прямо в глаза. Слизнорт не в силах отвести взгляд от Гарри. Или так кажется («Продолжайте в том же духе, юноша»), что, в целом, одно и то же.

- Не говори так, – шепчет он. – Это не вопрос... если бы это помогло тебе, конечно... но это не послужит никакой цели... – «А теперь скажи мне внятно и чётко, зачем оно тебе нужно, и я сломаюсь окончательно».

- Послужит, – послушно внятно и чётко отвечает Гарри. - Дамблдору нужна информация. Мне нужна информация. – «Ну, я ж не для баловства, а ради... кхм... общего блага. Имя Дамблдора вам о чем-нибудь говорит?»

Гарри чувствует себя спокойно, ибо Феликс учтиво подсказывает ему, что утром Слизнорт не вспомнит ни слова. Может, так оно и будет. Ну, создается, по крайней мере, такое впечатление.

Поэтому Гарри подается вперед и лупит в десятку во второй раз:

- Я – Избранный. Мне нужно убить его. Мне нужно это воспоминание.

Слизнорт бледнеет, по его лицу начинает струиться пот.

- Так ты – Избранный? – «А ну-ка еще разок повтори, чтобы мы все точно поняли, что ты это понимаешь. И, кстати, вход на арену вон в той стороне».

- Конечно, – спокойно кивает Гарри.

Ну вот. Ловушка захлопнулась, и зайчик попался. Так абсурдно легко и спокойно. Он сам, разумеется, пока не понимает этого, но маленькая и невероятно талантливая Игра Хагрида, Слизнорта и Феликса (читай: в общем и целом, Дамблдора) этим вечером приводит к тому, что то, от чего Гарри с раздражением и страхом бегал целый год, спокойно принимается им за две минуты наедине с товарищами алкоголиками. Гарри сам, разумеется, пока не понимает этого, но пути назад у него не остается именно с этого момента.

Причем Дамблдор обставляет все восхитительно правильным образом.

Он и Хагрид, а затем Слизнорт и вся общественность столько лет усиленно и по любому поводу напирают на Избранность Гарри (типа: «Не отделаться тебе, парень») – так, что у Гарри аж зубы стучат от праведного негодования, настолько ему все это надоело.

Одновременно с этим для уравновешивания положения Снейп всю дорогу любезно бьет Гарри кувалдой по лохматой голове, чтобы часть Реддла в парне ни в коем случае не проснулась и не начала по старой памяти и устами парня вопить, вторая общественности и газетам: «Я – Избранный!!» А то она с 10 лет, еще в приюте, усиленно порывалась, будучи целой еще в самом Реддле. В результате чего и случился в школе круг поклонников мальчика, изо всех сил стремившегося показать, какой он Особенный. Ни к чему хорошему это не привело.

Надо оно Дамблдору по второму разу? Вовсе нет. Однако ему необходимо, чтобы Гарри понимал свою исключительность – иначе как же он сделает то, что должен будет сделать? – но понимал ее очень правильно. Как этого добиться? Что ж, мне казалось, я уже больше пяти лет отвечаю на этот вопрос. Если вы до сих пор не поняли, советую вам перечитать Игру, начиная с первой. С карандашиком в руках и чистой бумагой для заметок. А я пока продолжу.

- Но тогда... мой дорогой мальчик... ты просишь многого... – лепечет Слизнорт. – Ты просишь меня, по сути, о помощи в попытке уничтожить --, – Тома? Нет-нет-нет! «Уничтожить крестражи Реддла», - хотел сказать Слизнорт, который, в отличие от Гарри, прекрасно понимает, что убивать Тома в задачи Гарри вообще не входит. Понимает он, как видим, и то, что входит в задачи Гарри – то есть то, что есть такое План Дамблдора. Не поэтому ли в его глазах столько ужаса?

- Вы не хотите избавиться от волшебника, который убил Лили Эванс? – как всегда не вовремя перебивает Гарри, демонстрируя, как превосходно научился манипулировать даже в деталях – Эванс. Не Поттер.

- Гарри, конечно, я хочу, но --

- Вы боитесь, что он узнает, что вы мне помогли?

Слизнорт не отвечает. А что тут скажешь? «Пока Дамблдор жив, чего тут бояться, а когда он умрет, мы все так или иначе будем по уши в-- В общем, не за себя я боюсь»? Нет, такое ему говорить не позволено, а ложь, как известно, недопустима.

- Будьте смелым, как моя мама, профессор...

Слизнорт прикрывает рот ладонью. В его глазах пляшет ужас.

- Я не горжусь... – шепчет он. – Я стыжусь того– того, что показывает воспоминание... я думаю, я нанес очень большой ущерб в тот день.

Слизнорт, будем откровенны, уже готов согласиться. Но – и это уже не Игра – ему необходимо покаяние. Он говорит абсолютно искренне и предельно откровенно – и говорит не потому, что того требуют условия Игры, а потому, что так просит его сердце. Ему действительно до смерти стыдно – перед человечеством в целом и Гарри в частности.

Гарри же тем временем демонстрирует чудеса дипломатии, такта и здравого смысла, заявив:

- Вы отмените все, что сделали, отдав мне это воспоминание. Это будет очень смелым и благородным поступком.

Хагрид дергается во сне («Боже правый, Дамблдор, вы это слышали? Кого вы воспитали? Он пробудит совесть и духовный порыв даже в камне. А ведь я помню его совсем крошечным и глупым… эх, счастливые времена…») и продолжает храпеть. Гарри и Слизнорт долгое время молчат, не разрывая зрительный контакт. Феликс подсказывает Гарри (да-да, он самый, очевидно, так), что больше не следует ничего говорить.

Наконец Слизнорт медленно достает палочку и один из пустых фиалов, которые он принес для яда Арагога (да, однозначно, исключительно для яда и ничего иного; захватил сразу три ящика фиалов, а потом долго удивлялся, что яда на столько склянок не хватило, и теперь ему приходится позвякивать пустой тарой весь вечер; благо, Хагрид глух). Не отводя взгляд, Слизнорт вытягивает тонкую прядь воспоминаний и опускает их в фиал. Трясущейся рукой он передает его Гарри.

- Большое спасибо, профессор.

- Ты хороший мальчик, – говорит Слизнорт. И, хотя это деяние, я уверена, наполняет радостью его сердце и зажигает свет в его душе, теперь по его щекам струятся горькие слезы. – И у тебя ее глаза… просто не думай обо мне слишком плохо, когда увидишь это…

И прежде, чем его успевает покарать богиня Чересчур, Слизнорт спешит уснуть, положив голову на руки и глубоко вздохнув («Ну, куда ему идти пьяненькому? Обрыгал, извините, простынки и заснул, раб Божий…»).

А пока Гарри вприпрыжку бежит в замок с заветным воспоминанием в кармане, я позволю себе сделать небольшое лирическое отступление.

Во-первых, зададимся вопросом, мог ли Гарри уломать Слизнорта без помощи Феликса? Думается мне, очень легко – тем более, что и с Феликсом-то Слизнорт парню активно подыгрывает, терпеливо дожидаясь, пока он со своими манипуляциями поспеет за его подсказками. Ведь по итогу оказывается, что бьет Гарри именно туда, куда ему всю дорогу активно предлагали бить – в любовь Слизнорта к Лили, в его заинтересованность в Избранности Гарри и в «лучшее в нем» в целом (совесть – если по-простому).

Феликс же… как бы сказать… лишь показывает Гарри, что человеческая природа – вещь удивительная, и самое главное – нащупать нужные рычаги, что настоящая магия, как с первого курса выяснил, но быстро забыл Гарри, и как все время твердит Снейп, вовсе не сводится к помахиванию палочкой и произнесению нескольких странных слов. Феликс помогает Гарри все это эффективно усвоить. Отныне и навсегда парень теперь будет знать, как этим пользоваться. Что, несомненно, входило в то стадо зайцев, которых Директор прибил одним ударом.

Во-вторых, и это очень важно, бросается в глаза, что Хагрид весь вечер (а особенно вторую его половину) ревет не только по поводу смерти Арагога, а Слизнорт в ужасе не от одной лишь своей вины за то, что произошло в его прошлом, заключенном теперь в драгоценное воспоминание. Нет, без сомнения, и это тоже есть, и в этих своих чувствах по данным конкретным поводам оба предельно искренни. Но это не все.

В конце концов, Арагог – это паук, и ведь нельзя же так переживать из-за смерти паука («…нельзя обменивать друзей на метлу и крысу», – да, Хагрид?). И, если присмотреться, становится ясно, что Хагрид это прекрасно понимает. Он вновь начинает сильно плакать после тоста за Гарри. «Хорошие умирают молодыми», – произносит он сквозь слезы. По-моему, очевидно, что то, что доставляет ему боль, связано с Гарри. Но прежде, чем это становится понятно самым откровенным образом, вмешивается Слизнорт, и оба Игрока затягивают грустную песню про Одо. Умирающего волшебника. Песню, которая расстраивает и Слизнорта.

Связаны ли эти слезы? На мой взгляд, лишь отдаленным образом, ибо это слезы о разных людях. Смерть Арагога, впрочем, является своеобразной каплей, выше которой чувственный Хагрид не выносит и позволяет слезам делать свою работу (то есть течь), имея вполне сносное прикрытие. Ведь Гарри так привык, что Хагрид трепетен, когда дело касается чудовищ, что даже не заподозривает, что, поминая Арагога, Хагрид плачет о другом.

Ибо очень уж легко перенести ассоциацию из мира животного в мир человеческий. Арагог – старый, мудрый, поддерживавший Хагрида со времен истории с Тайной Комнатой король арахнидов Запретного Леса, о котором было известно, что он сильно болеет с самого лета.

А кто у нас старый, мудрый, спасший Хагрида от Азкабана и полного изгнания из Хогвартса и именно в тот период ставший его другом, когда Тайная Комната оказалась открыта, что привело к смерти Миртл, импера– прошу прощения, Директор замка, находящегося рядом с Запретным Лесом, человек, о котором было известно, что летом он получил смертельную травму?

У них с Арагогом даже имена на одну букву начинаются – по-моему, ассоциация у переживавшего все эти долгие месяцы за обоих Хагрида должна была сложиться моментально, очень четко и даже непроизвольно.

Хороня Арагога, Хагрид не может отделаться от мысли, что совсем скоро будет так же хоронить Дамблдора. С той только разницей, что Дамблдор – не паук, и, следовательно, пережить его смерть будет в миллион раз сложнее. Их со Слизнортом песня об Одо – это песня о Дамблдоре и крик души его старых друзей, которые знают, что финал уже близок. Впрочем, Слизнорт, будучи старше и мудрее Хагрида, относится к смерти чуть-чуть проще – потому и способен не только дольше держать себя в руках, но еще и подшучивать.

Но это еще не все.

Они пьют за Гарри. Хагрид вспоминает Лили и Джеймса (понятно, что отчасти для того, чтобы Гарри имел удобную платформу для начала разговора со Слизнортом, но это – отчасти). Плачет, ибо «хорошие умирают молодыми». Слизнорт позже в натуральном ужасе, хоть и рад, что скоро уже может сломаться и согласиться отдать воспоминание, когда Гарри признает свою Избранность и готовность конкретно и целенаправленно бороться с Волан-де-Мортом. Наконец, отдав Гарри воспоминание, он шепчет: «Ты хороший мальчик», – и по его щекам струятся слезы.

Я полагаю, оба, и Хагрид, и Слизнорт, с самого начала прекрасно понимают, догадываясь о деталях крайне близко к тексту, какую жуткую дорогу откроют Гарри своими действиями этим вечером. Потому и рыдают так, словно находятся на тройных поминках – но, в сущности, так оно и есть.

Получив приказ утром, Хагрид, до того не состоявший в этой линии Игры, пишет Гарри письмо, приглашая его к себе в хижину на похороны – и слезы, хоть он и скорбит по Арагогу, покрывают лист пергамента потому, что он думает о Дамблдоре – и о том, на что обрекает Гарри, соглашаясь с переиначенным планом умирающего Директора.

Слизнорт, дважды умоляя о прощении, отдавая воспоминания, думает о том, что то, что он сделал в прошлом, в конечном итоге и привело к тому, что родители Гарри мертвы, Дамблдор умирает, а вскоре и Гарри должен будет добровольно отправиться к смерти.