Я рада сейчас приступать именно к этой части Игры, поскольку считаю ее не только одной из самых важных и поворотных во всей Большой Игре в целом и конкретно в этой Игре в частности, но самой важной в жизни Гарри.

Именно с этой ночи на 22 апреля 1997 года все кардинально меняется навсегда. Эта ночь важнее всего, важнее даже ночи Битвы за Хогвартс, ибо без этой ночи, вполне возможно, не было бы ни Битвы, ни Хогвартса, ни Гарри вообще.

До конца – и грандиозного начала – мне остается около пяти недель. И меня уже начинает бить мелкая дрожь, которая появляется всегда, когда Игра набирает обороты, неумолимо несясь к развязке. Я этого не люблю, но… по-моему, вся жизнь должна состоять из таких моментов – в процессе упрямого бега к цели.

Посему немедленно вернемся в Игру, где Гарри на пути обратно в гостиную умудряется разом втемяшиться в весь второй эшелон ушей и глаз Директора. Парень, разумеется, думает, что это Феликс выветривается, и он превращается обратно в неудачника, однако мне упорно кажется, что Феликс тут ни при чем. Зато очень даже причем Дамблдор.

Ну вот, например: парадные двери остаются открытыми. Объяснение тому требуйте со Снейпа, а то я уже устала смеяться («Профессор, можно я пойду проверю безопасность замка?» – «Нет». – «Но… профессор, уже очень поздно, а вдруг вернется Директор, а я…» – «Филч, не отвлекайтесь, вон там еще пятно вы пропустили!» Снейп, про себя: «Мерлин, почему так долго? Даже первокурсник смог бы уже сто раз с этим справиться… Я надеюсь, мальчишка не пьет там за компанию?!»).

На третьем этаже Гарри едва не влетает в Пивза, но успевает проскочить в один из потайных ходов. Что полтергейст-то делает рядом с ходом, которым подросток всегда пользуется? Уж не передает ли Кому Надо информацию, что мышка в домике, и можно перестать мучать бедного мистера Филча (разумеется, в своем неповторимом стиле – небось до подземелий внезапно доносится дикий ор полтергейста, что парадные двери не заперты, и Филч, роняя щетки, несется в холл. Что, само собой, служит для Снейпа весьма Однозначным Сигналом, что можно расслабиться)?

А на седьмом этаже Гарри находит Полную Даму в очень плохом расположении духа, которая по какой-то причине не спит. Можно, я не буду объяснять, по какой? Сначала она тормозит парня сообщением, что пароль сменили в полночь, что ожидаемо приводит подростка на вершину возмущения, а затем прямым текстом посылает Гарри… нет, не туда, а к Дамблдору:

- Если тебе не нравится, иди и разговаривай с Директором, это он усилил охрану.

Гарри, похоже, больше не подпитываемый Феликсом, вновь начинает вести себя так, что Когтевран тихо плачет от радости, что парень учится в Гриффиндоре:

- Да я бы пошел к Дамблдору, если бы он был здесь, потому что это он хотел, чтобы я –

Однако тут на счастье подплывает агент второго эшелона №3 (которому, полагаю, Пивз доложил о Гарри, как только закончил прикалываться над Филчем):

- Он здесь. Профессор Дамблдор вернулся в школу час назад, – говорит Почти Безголовый Ник, появляясь откуда-то из-за спины Гарри. – Это мне сказал Кровавый Барон, который видел, как он прибыл. Он казался, по словам Барона, в хорошем расположении духа, хотя, конечно, немного уставшим. – «Так что не вопи слишком громко, когда прибежишь докладываться, дружище».

- Где он? – восклицает Гарри под счастливые рыдания Когтеврана.

В самом деле, где еще может быть Директор в час ночи? Нет, ну, может, конечно, разглядывать коллекцию ночных горшков в Выручай-Комнате или за горячим шоколадом бежать, чтобы… кхм… встать на ноги – но в исключительных же случаях и уж точно не в эту ночь.

- О, – говорит Ник, очевидно, посчитав рыдания Когтеврана полностью оправданными, – стонет и лязгает цепями в Астрономической башне, это его любимое препровождение его –

- Не Кровавый Барон, а Дамблдор!

- О – в своем кабинете. Полагаю из того, что сказал Барон, что у него есть дело, которому следует уделить внимание, прежде чем лечь спать –

- Да, есть! – в воодушевлении бросает Гарри и бежит прочь.

- Вернись! – вопит Полная Дама. – Ладно, я солгала! Я была раздражена, что ты меня разбудил! Пароль все еще «Ленточный червь»!

Вот, пожалуй, самый сложный вопрос из всех, на который я никак не могу найти ответ, состоит в следующем: это команда Директора, работая на него, хватает все эти приколы, или они потому и работают вместе, что одного поля ягоды?

В общем и целом, все ясно. Агент второго эшелона №2 (Полная Дама) задерживает Гарри ровно до того момента, как появляется агент второго эшелона №3 (Ник), получивший информацию о том, что Гарри вернулся к гостиной, от агента второго эшелона №1 (Пивз), который немножечко припозднился, прикалываясь над слепым агентом (Филч), вырвав его из рук агента первого эшелона (Снейп), который задерживал его ровно для того, чтобы Гарри удалось добраться до гостиной без приключений. Агент второго эшелона №3 (Ник) сообщает Гарри то, что передал ему агент второго эшелона №4 (Барон) по поводу Верховного Главнокомандующего (Дамблдор), которого жаждет немедленно увидеть его любимый ребенок (Гарри).

Между прочим, Барон передает Нику достаточно информации, чтобы мы очень точно поняли (пусть и сильно-сильно не сразу) всю схему передвижений Директора, а заодно и значительный кусок Игры в этой ее части.

Итак, по словам Ника, Дамблдор вернулся час назад. Почему именно час назад?

Потому, полагаю, что примерно в это время до него дошла информация о том, что Гарри вскоре заполучит воспоминания Слизнорта. Ибо вспомним, что прежде, чем явиться в хижину Хагрида, Слизнорт бегал в замок. Что ему стоило заглянуть к Макгонагалл (не к Снейпу – это я лишку дала, Снейп ведь с Филчем) и красноречиво подмигнуть? И что стоило Макгонагалл дать знать Дамблдору, что операция началась?

Зная, что у него в запасе есть некоторое время, Дамблдор спокойно доделывает свои таинственные дела и возвращается в замок примерно тогда, когда в хижине Хагрида начинают звучать экстравагантные тосты. Возвращается, само собой, в очень хорошем настроении, мурлычет песенки и очень четко объявляет Барону, что спать не будет, после чего менее четко добавляет, что эту информацию можно и даже нужно сообщить, кому следует, и неспешно уходит, продолжая мурлыкать песенки.

Причем, раз Барон на Астрономической башне (судя по всему, там дежурит – хотя Ник этого не говорит: «…это его любимое препровождение его –» – вряд ли он хотел сказать «вечности» или «посмертия», ведь Барону как-то более близки подземелья, а вот «дежурства» подходит больше – ибо кого еще можно пихнуть дежурить на продуваемую всеми ветрами башню ночью? Только привидение. Причем, замечу, факультета Слизерин), значит, Ник за каким-то гиппогрифом понесся к нему специально, раз знает такие подробности. Не за тем ли гиппогрифом, чтобы именно эти подробности и узнать?

Есть, конечно, иной вариант, при котором Дамблдор отпустил Барона с башни, и Барон, «случайно» встретившись с Ником, все это ему поведал. Но тогда вопрос состоит в том, зачем изначально Директору нужно было, чтобы Барон был в башне? Вопрос о том, что Барон случайно оказался там именно в столь удобное Директору время, я отметаю сразу и закрываю вообще – повторюсь, Барону ближе подземелья. Кроме того, усиливая патрули, покидая школу, Дамблдор просто не может не использовать привидений, потому что такого не может быть никогда.

Так вот: зачем Барон в башне на период всей ночи или до возвращения Дамблдора? Зачем вообще Дамблдору свидетели его возвращения? Я понимаю, зачем в эту ночь, но вдруг он вообще всегда их использует? И всегда ли он возвращается в башню? И если так, то что?

А то, что Финал Игры Года пройдет не где-нибудь, а прямо там, в башне. И мне крайне сложно считать это счастливым стечением обстоятельств. За каким лешим Малфой с компанией решат сделать засаду именно там? Не потому ли, что будут знать, что Дамблдор всегда возвращается именно туда? И не потому ли будут знать, что Дамблдора всегда встречает Барон, привидение Слизерина – который в определенный момент может чисто случайно рассказать об этом одному из студентов своего факультета, Драко Малфою? Ну, я прямо не знаю…

В общем, цепочка срабатывает идеально, и Гарри немедленно несется к Директору, ибо Директору надо быть с парнем, когда он увидит это воспоминание (а то с Гарри станется самостоятельно его посмотреть), и, что очень важно, ему необходима динамика этого величайшего события.

Все должно происходить быстро: блестящий успех Гарри в окучивании Слизнорта, дикая радость от этого, откровение, выводы, катарсис – Гарри должен пережить все это единой волной. Иначе какой будет толк? Более того, Гарри должен пережить это правильно, под чутким руководством любящего педагога – иначе как же парень узнает, что ему думать насчет того, что он увидел?

Посему горгулья беспрепятственно пускает Гарри к кабинету Директора, ибо пароль почему-то остается неизменным с прошлого раза, хотя до этого его всегда меняли, и Гарри начинает барабанить в дверь.

- Войдите, – доносится до подростка измученный голос («Сибилла, если это вы, то я вам не завидую. Минерва, если вы, то, боюсь, мне сейчас даже горячий шоколад не поможет. Северус, если вы… что ж, проходите и просто будьте, но учтите, что вы рискуете встретиться с моим вторым любимым ребенком»).

- О Боже, Гарри, – произносит Дамблдор в удивлении, видимо, радуясь, что это все-таки Гарри, а не Трелони. – Чем обязан этому очень позднему удовольствию? – ну не может Дамблдор удержаться и не попенять на нарушение правил, что поделать. В конце концов, кто-то же должен выполнять обязанности Директора. Например, Директор.

- Сэр – я достал его, – выдыхает Гарри. – Я достал воспоминание у Слизнорта.

Гарри показывает Дамблдору фиал. На несколько мгновений графиня млеет («Какое воспоминание? Ничего не понимаю, нет, совершенно ничего!»), однако затем выражение ее лица сменяется с ошеломленного на очень радостное, и свет очей ее и блеск зубов начинают сиять на довольного Гарри.

- Гарри, это захватывающая новость! В самом деле, очень хорошо! Я знал, что ты сможешь сделать это!

Довольный сверх меры, Гарри спешит к столу, на который Дамблдор уже успевает водрузить Омут Памяти.

- Теперь, – драматично провозглашает Директор, – теперь, наконец, мы увидим. Гарри, быстро… – «…а то у тебя весь запал выйдет, да и я не железный, а время позднее».

…И вот молодой Слизнорт уже беседует с шестерыми мальчиками, в середине группки которых находится Том Реддл – с кольцом на пальце – не самый старший, но безусловный лидер компании. И вот он спрашивает Слизнорта о готовящейся к уходу с поста преподавательнице Защиты профессоре Меррисот, и Слизнорт хвалит его проницательность и пророчит ему пост Министра Магии: «…нет, вы пойдете далеко, Том, я еще никогда не ошибался в студентах». Ну, в каком-то смысле он и впрямь окажется прав.

И вот Слизнорт, наконец открыв для себя существование часов, распускает припозднившихся мальчишек, среди которых – будущие основатели династий Пожирателей Смерти Лестрейндж и Эйвери, и вот Том, оставшись наедине с мягко попенявшим ему Слизнортом, вопрошает главное:

- Сэр, мне было интересно, что вы знаете о… о крестражах?

Слизнорт замирает. Он превосходно и с первой же секунды чует, что что-то не так. Но с той же секунды он сам находит чудовищу оправдание:

- Проект по Защите от Темных Сил, не так ли?

Стоит отметить, что Том, как и Гарри, понимает, что Слизнорт понимает, что это не школьный проект, а потому не врет:

- Не совсем, сэр. Я наткнулся на определение, когда читал, и не совсем его понял.

- Нет… ну… затруднительно найти в Хогвартсе книгу, которая дала бы вам информацию о крестражах, Том. Это очень Темная вещь, в самом деле, очень Темная.

Том в лучших манипуляторских традициях, которые Гарри, новообращенный профессионал, оценивает крайне высоко, на максимально возможное близкое расстояние подползает к Слизнорту со своей лестью. Впрочем, не думаю, что Слизнорт этого не понимает. Однако по каким-то своим причинам он лучше всякого Тома принимается уговаривать себя:

- Ну… ну, это не повредит – дать вам беглый обзор, конечно. Просто чтобы вы поняли определение.

Вполне возможно, он действительно польщен в какой-то мере. Кроме того, Том всегда ему нравился. И Слизнорт немного выпивал в тот вечер – уж не знаю, принес ли вино ему Том, но засахаренные ананасы, которые Слизнорт употреблял в компании мальчишек, точно от Реддла («…и ваша осторожная лесть людям, которые имеют значение, – шутливо пенял ему Слизнорт пятью минутами ранее, – кстати, спасибо за ананасы, вы абсолютно правы, это мое любимое лакомство –»). В конце концов, кто знает, что Том туда подмешал?

Я не пытаюсь найти оправдание. Я просто пытаюсь понять, как мог столь умный человек с богатейшим опытом, как Слизнорт, попасться на откровенные уловки Реддла? Впрочем, мне легче, ведь я знаю, что такое Реддл – а Слизнорт в ту пору пребывал в самом счастливом неведении.

- Крестраж – это слово, которым называют предмет, в который человек заключает часть своей души <…>. Тогда, даже если на тело нападут или уничтожат его, человек не может умереть, поскольку часть его души остается привязанной к земле и неповрежденной. Но, конечно, существование в такой форме… – Слизнорт морщится («Некомфортно…»). – Не многие захотят этого, очень немногие, Том.

Однако лицо Тома уже оказалось сожрано алчным выражением, и он не в силах это скрыть.

- Как разорвать свою душу?

- Ну, – Слизнорту становится резко неуютно, – вы должны понимать, что душа должна оставаться целостной и нетронутой. Разорвать ее – значит совершить акт насилия, это против природы.

К его чести, Слизнорт, все еще надеясь, что перед ним нормальный человек, ясно высказывает свое крайне отрицательное отношение к процессу сотворения крестража, однако Тома уже не остановить. Он наседает («Но как это сделать?»), буквально ведя допрос, и Слизнорт рассказывает, что для этого необходимо совершить убийство («Посредством деяния зла – высшего деяния зла…»), однако не может назвать Тому заклинания, ибо не знает его («Я выгляжу так, будто пробовал --?»). Том мигом сдает назад («Простите… я не хотел обидеть…»), и Слизнорт тоже уступает – видимо, он и впрямь любит этого мальчика.

Впрочем, он по-прежнему ясно дает понять свое отношение: «Не обижаюсь, нет, ничего страшного. Естественно испытывать какое-то любопытство к таким вещам… волшебников определенного калибра всегда привлекала эта ветвь магии…».

Впрочем, волшебник «определенного калибра» еще только начинает. Ориентируясь на невольную подсказку Слизнорта, Том «из чистого любопытства» спрашивает то, что занимает его больше всего:

- …разве будет много пользы от одного крестража? Можно ли разорвать душу только один раз? Разве не будет лучше, не сделает тебя сильнее, если у души будет больше кусочков? Я имею ввиду, например, разве семь – не самое сильное магическое число, разве семь –?

- Борода Мерлина, Том! – кричит Слизнорт. – Семь! Разве это недостаточно плохо – думать об убийстве даже одного человека? И в любом случае… достаточно плохо разделить душу пополам… но разорвать ее на семь кусков…

Слизнорт смотрит на Тома так, будто впервые его видит. До Тома явно не доходит, чего тот так распереживался, но Слизнорт уже сожалеет о том, что вообще согласился на эту беседу. Думаю, потянуться за палочкой и произнести заклинание Забвения ему мешает лишь тот факт, что с человеком, столь превосходно владеющим учебной и не только программой и не видящим проблемы в массовом убийстве стоит, наверное, быть осторожнее. Поэтому Слизнорт делает то, что кажется ему наиболее разумным – прикидывается идиотом (а заодно отчаянно старается поверить в свой идиотизм):

- Конечно, это все гипотетически – все, что мы обсуждали, не так ли? Все теория…

- Да, сэр, конечно, – быстро говорит Том. Слишком быстро.

- Но все равно, Том… держите в тайне, что я сказал – точнее сказать, что мы обсуждали. Людям не понравится думать, что мы болтали о крестражах. Это запретная тема в Хогвартсе, вы знаете… Дамблдор особенно лютует по этому поводу…

- Я не скажу ни слова, сэр.

Том поворачивается, чтобы уйти. На его лице пляшет выражение того же дикого, животного счастья, какое появилось в день, когда он узнал, что он волшебник.

Какое, как-то так получается, делает его менее человеком.

Фух. Мерзость какая.

Мне неприятно даже писать об этом – а Слизнорт стал непосредственным участником той отвратительной и судьбоносной беседы. Сколько лет он жил один на один с этим знанием? Сколько лет прошло прежде, чем он решился открыться Дамблдору, и тот рассказал ему, что уже успело натворить это чудовище?

Том убил Миртл. Он убил своего отца и своих бабушку с дедушкой. Узнав после этого о крестражах, откопав где-то нужное заклинание, он при первой же возможности (вероятно, на зимних или летних каникулах, вдали от Хогвартса и особенно Дамблдора) использовал их смерти для создания двух крестражей и заключил два осколка своей души в единственные ценные для него вещи, которыми обладал на тот момент – дневник, доказывавший его родство со Слизерином, и кольцо Мраксов.

Очевидно явное отсутствие у Тома какой-либо информации относительно способа создания крестражей до беседы со Слизнортом. Равно очевидно и то, что он очень стремится ее достать. Что, полагаю, не укрывается от внимания Дамблдора, который сразу понимает, к чему это может привести – потому и лютует на сей счет. Однако Слизнорт к другу не прислушивается, полагая, что Том – это… ну… милый, талантливый, скромный сирота Томми.

Можем ли мы его винить? Даже 16-летнему Гарри не приходит такое в голову. Ошибка Слизнорта лишний раз доказывает, что даже хорошие люди могут придерживаться неправильных взглядов. Можно представить себе его чувства, когда он понял, что натворил. Но он раскаялся, чувствует свою вину до сих пор и делает все, чтобы исправить ее – начав давным-давно, с признания Дамблдору. Какие к нему могут быть вопросы?

Я много и долго в начале Игры-5 говорила о том, что такое Том Реддл, но сознательно упустила тогда одну крайне важную деталь – то, что с ним сделали крестражи. Теперь, я думаю, все становится на свои места благодаря тщательно отобранным Дамблдором воспоминаниям о том, что убило в себе Тома Реддла, ведь Гарри едва ли не сначала наблюдает, как разрушались и его личность, и его самообладание и интеллект, его силы и его тело – тем больше, чем больше он разрывал свою душу – как страдали от этого не только тело, но и психика.

Вытянув себя за уши в новую плоть, Том вообще потерял все общее с собой прежним. Более того, даже Волан-де-Морт получился из него не тот, не такой, каким он являлся до своего падения. Это – полная деградация и затяжная, длящаяся десятки лет агония разлагающегося… нет, не человека. Нет.

…Кстати, о тщательно отобранных Дамблдором воспоминаниях – что, у кого-то еще остаются сомнения, что Директору было известно содержание воспоминания Слизнорта? Это ж каким таким магическим образом каждое из пяти воспоминаний до мельчайшей детали самым точнейшим пазлом без швов укладывается в это, шестое, создавая у Гарри в голове четкую, единую, структурированную и очень узконаправленную цепочку? Счастливое совпадение? Вот не верю я в счастливые совпадения подобного рода. Зато очень верю в возмутительную лапшу на ушах и охотно ею любуюсь, если она развешана с особым изяществом.

Так, вернувшись в настоящее, усевшись за стол и выдержав положенную драматическую паузу, Директор, щедро сыпля театральными троеточиями, произносит:

- Я надеялся получить этот кусочек свидетельства очень долгое время. – И никакой лжи. Он же не говорит, в какое именно время. Сейчас – или, скажем, лет сорок назад. – Он подтверждает теорию, над которой я работал, подтверждает, что я прав, а также как очень далеко еще идти…

И, к сожалению, уже не ему. В ночь, когда состоится этот долгий, тяжелый, но очень светлый разговор, Директору остается жить около двух месяцев.