Все до единого портреты директоров не спят, а внимательно вслушиваются в каждое слово.

Да, эта ночь – откровение, самый поворотный из всех этапов работы Директора. Если он сделает ошибку сейчас, если Гарри поймет его неправильно, времени исправить это у него попросту не останется.

Директор начинает постепенно и аккуратно. Он обращает внимание подростка на то, что уже в его возрасте Том отчаянно стремился стать бессмертным. Он особенно отмечает, что Реддла интересовало, «что случится с волшебником, полным решимости избежать смерти так сильно, что он готов убивать много раз, повторно рвать и рвать свою душу, чтобы заключить ее во множество отдельных крестражей». Ни один волшебник в мире еще «не разрывал свою душу более, чем вдвое».

Выдержав очередную паузу, Дамблдор переходит к следующему этапу знакомства Гарри с последствиями безумия Реддла, показывая парню сразу же, что он уже знает, как с этим справляться. Он рассказывает о дневнике, особо выделяя, что Реддл не слишком заботился о его сохранности, что со всей вероятностью может значить лишь одно – крестраж был не единственным, Реддл не был до смерти напуган его потерять, напротив, он хотел, чтобы его нашли, чтобы дневник действовал, как оружие, а не камера хранения. Но: «…данный конкретный осколок души больше не существует; ты способствовал этому».

Продолжая доказывать Гарри, что крестражей и впрямь не один (ибо Гарри с перепугу решает в это не верить), Дамблдор припоминает речь Тома на кладбище: «Я, который прошел дальше, чем кто-либо, по пути, ведущему к бессмертию», – и указывает, как заметно с годами в Реддле оставалось все меньше человеческого: «…и изменения, которые произошли с ним, казались мне объяснимыми, только если его душа была изуродована за рамками того, что мы можем назвать обычным злом».

Тут Директор, конечно, немного прокалывается, явно давая понять, что его подозрения возникли задолго до того, как в историю вклинился дневник Реддла (как изначально звучало), но ему это не слишком принципиально, да и Гарри, охваченный ужасом, ничего не замечает: «Так он сделал так, что его невозможно убить, убивая других?»

Пытаясь вырваться из тесной и горькой ловушки, Гарри спрашивает, почему Реддл просто не мог использовать Философский Камень. Дамблдор отрезает и этот выход: «Волан-де-Морт любит действовать в одиночку, помни. Я полагаю, он находил мысль быть зависимым, пусть даже от эликсира, недопустимой».

А после этого Директор решает, что направление ужаса пора сжимать, ибо Гарри до сих пор не совсем понимает… эм… степень проблемы – в очередной раз пройдясь по самолюбию подростка, отметив, как здорово, что ему удалось достать Это Самое Важное Воспоминание («Ну, раз уж ты с Горацием справился, то что тебе какой-то Волан-де-Морт?»), Дамблдор повторно отмечает: «Да, я думаю, идея разделения души на семь частей очень привлекла Лорда Волан-де-Морта» (и никакой лжи; что – разве не привлекла?).

Гарри (и портреты) находится уже в настоящем шоке:

- Он сделал семь крестражей? Но они могут быть где угодно в мире – спрятанные – невидимые –

- Я рад, что ты понимаешь размеры проблемы, – спокойно говорит Дамблдор, знающий, что главное в горящем здании – не паниковать.

Он последовательно снимает зашкаливающее напряжение (очень хороший прием: сначала напугать до смерти, а потом спокойно пояснить, что на самом деле все не так плохо, как он только что описал), сперва отмечая, что не семь, а шесть, ибо седьмая часть души находится в самом Реддле. Попутно Гарри прилетает подсказка в виде кирпича в лоб:

- Этот седьмой осколок души должен быть последним, который любой, кто хочет убить Волан-де-Морта, должен атаковать – осколок, который живет в его теле.

- Ну, тогда шесть крестражей, – в отчаянии соглашается Гарри. – Как мы должны их найти?

Мы. Не «кто-то», не «люди», а «мы». Гарри еще сам не понимает, что свернуть с пути уже не оставляет себе права.

Однако Дамблдор пока не заостряет внимание на этом (хотя внутренне, небось, рыдает от счастья), а продолжает разгрузочную терапию, отмечая, что дневник уничтожил Гарри, а кольцо – он сам, пожертвовав рукой в попытке справиться с мощной защитой множества чар вокруг кольца в хижине Мраксов, и спасся лишь благодаря «своевременным действиям профессора Снейпа» (занятно, да? а какого лешего он пошел потрошить кольцо, если воспоминание Слизнорта получил только сейчас, м?).

При этом Директор вскользь отмечает, что «много путешествовал, навещая места, в которых он, – Том, – когда-то бывал» и «послеживал за следами магического сокрытия и маскировки» (что бы это ни значило), давая лично мне полное право сделать вывод, что Дамблдор приглядывал за Томом еще до того, как тот объявил войну; впрочем, об этом я уже писала.

Занятно вот что: Том выступил открыто в 1970 году. А спрятал медальон-крестраж аж в 1979 (год, когда умер Регулус). Почему именно тогда? Почему спустя 9 лет он забеспокоился о сохранности крестражей? Складывается подозрение, что он понял, что Директор не просто знает о крестражах, не только ищет их – но еще и близок к тому, чтобы найти. Поэтому Том (по крайней мере, частично) перепрятал свои драгоценности, множественно усилив их охрану. Не удивительно, что он все время боится Дамблдора, столь методично, хладнокровно и много лет, с упорством маньяка бредущего по следам его священно хранимых яиц осколков души.

В разговоре с Гарри, вновь отводя качели в сторону отрицательных эмоций («Тем не менее, мы не должны поздравлять себя слишком сильно…»), Дамблдор находит свое главное спасение в строго лингвистической честности:

- Ты уничтожил дневник, а я – кольцо, но, если мы правы в нашей теории о семи частях души, остается четыре крестража.

А если не правы? А о том, что не правы, Директор не говорит, а Гарри даже в голову не приходит переспросить – ведь Дамблдор дважды, курсивом процитировал: «…разве семь – не самое сильное магическое число?»

Перепугавшись, что части души Его Темнейшества могут быть спрятаны в консервных банках или пустых пробирках из-под зелий, Гарри вновь забывает то, что показывал Директор, и тот не упускает возможности это отметить – Том обожает собирать трофеи, исключительные предметы с исключительной историей, доказывающие знатность их обладателя…

Немного поскрипев мозгами, несметно радуя Дамблдора, Гарри громко кричит: «Медальон! Чаша Пуффендуя!» И Дамблдор переходит едва ли не к самому главному в подсчетах, а его речь, само собою, вновь наполняется разнокалиберными «очевидно, так»:

- Оставшиеся два крестража, опять же, если мы предполагаем, что всего он создал шесть, – ага, – составляют проблему побольше, но я рискну предположить, что, получив предметы Слизерина и Пуффендуя, он отправился на поиски вещей, принадлежавших Гриффиндору и Когтеврану. Четыре предмета четверых Основателей, я уверен, оказывали большое влияние на воображение Волан-де-Морта.

Тут, что называется, следите за руками – вернее, за языком:

- Я не могу ответить, – говорит Дамблдор, – смог ли он когда-либо найти что-либо от Когтеврана.

В переводе сие значит: «Я знаю о такой штуковине, о которой тебе ни за что не скажу».

- Тем не менее, я уверен, что единственная известная реликвия Гриффиндора остается в безопасности, – Дамблдор указывает на меч с рубинами на стене за его спиной.

В переводе: «Ты же мне доверяешь? В таких вещах я не ошибаюсь. Реликвию Гриффиндора можно даже не искать. Она – здесь. Других – нет. Понятно?»

Когда Гарри спрашивает, не для того ли Том объявлял войну просился работать в Хогвартс, чтобы поискать какие-нибудь вещи от иных Основателей, Дамблдор уворачивается похлеще Нео в Матрице:

- В точности мои мысли. Но, к сожалению, это не продвигает нас дальше, поскольку ему было отказано в доступе, или так мне кажется, без предоставления шанса обыскать школу.

В переводе: «Да, частично именно для этого он и хотел здесь работать. Мне кажется, ничего у него с крестражами в замке не вышло – ни найти их, ни спрятать. Но разве можно мне доверять? Я дедушка старенький, могу крупно ошибаться – ну, ты сам знаешь».

- Я вынужден заключить, – продолжает Директор, – что он никогда не исполнил мечту собрать вещи четверых Основателей.

В переводе: «Нет… нет-нет-нет. Вещи всех четверых он не собрал».

- Он определенно обладал двумя – он мог найти третью – это лучшее, что мы можем заключить на сегодняшний момент.

В переводе: «Он нашел третью, но я тебе о ней не скажу».

Гарри, занятый подсчетами, все эти кружева Директорских речей игнорирует напрочь:

- Даже если у него есть что-то от Когтеврана или Гриффиндора, остается шестой крестраж. Только если он все-таки не получил обе вещи?

- Я так не думаю.

Перевожу: «В третий раз повторяю: реликвия Гриффиндора – одна. Это – меч. Меч – тут. Меч – не крестраж. Да, я уверен, что тут и что не крестраж».

Между прочим, все ведь довольно просто – раз Дамблдор уверен («В третий раз повторяю!! Понял? Точно понял?»), что остаются две реликвии, среди которых гриффиндорская точно-точно отпадает, ибо так Сам сказал, значит, логично предположить, что крестраж – когтевранская вещь. Дамблдор тут ходит по самому краю, однако должен дать эту подсказку – но если бы Гарри додумался поинтересоваться, что за реликвия принадлежала Когтеврану? как бы он выкрутился, учитывая, что ему необходимо, чтобы именно об этом подросток узнал лишь в самом конце?

Однако, хвала Мерлину, упомянутый подросток учится не в Когтевране, и Дамблдор мастерски умеет переключать его внимание:

- Я думаю, я знаю, каков шестой крестраж. Мне интересно, что ты скажешь, если я признаюсь, что мне уже некоторое время любопытно поведение змеи, Нагайны?

Ну, о том, почему, как и какое именно время оно ему любопытно, а также о том, каким способом он его, любопытство, удовлетворил, я долго и тщательно, обливаясь потом и кровью, рассуждала в анализе прошлой Игры. Сейчас лишь отмечу, что Дамблдор уверен в том, что, отправляясь убивать Гарри, Том имел на один крестраж меньше, чем планировал, приберегая его изготовление для чего-нибудь особо значительного. «Я уверен, – говорит Дамблдор, – что он собирался сделать последний крестраж, используя твою смерть». Что у него не получилось (а что, кстати, не получилось? убить Гарри? или сделать последний крестраж? Дамблдор, как всегда, максимально честен, но ни капли не откровенен), и годы спустя, использовав приобретенную Нагайну для убийства магла-смотрителя Фрэнка Брайса в старом доме его отца, Том создал новый крестраж.

Попутно Гарри получает еще две замечательные подсказки, однако обе пропускает мимо ушей: Том хотел использовать смерть Гарри для создания крестража; можно использовать живых существ в качестве крестражей, хоть это необычно и рискованно.

- Так, – говорит Гарри, – дневника нет, кольца нет. Чаша, медальон и змея все еще целые, и вы думаете, что может быть крестраж в чем-то, что принадлежало Когтеврану или Гриффиндору?

- Восхитительно сжатый и тщательный вывод, да, – Директор склоняет голову («Говорю тебе: забудь о вещи Гриффиндора!!»).

- Так… вы все еще ищете их, сэр? Это то, куда вы уходили, когда покидали школу?

- Правильно, – кивает Дамблдор. – Я искал их очень долгое время.

Ну… ну ладно, каков вопрос, таков ответ. В конце концов, Гарри же не уточняет в вопросе время, в которое Директор покидал школу – в этом году или в предыдущих. Вот и Дамблдор не уточняет, когда именно он искал крестражи «очень долгое время». Так что – в каком-то смысле – он действительно выполняет свое обещание рассказать, что случилось с его рукой и что он делает, когда покидает школу (пусть последнее рассказано в очень неполном виде). Поэтому теперь, я полагаю, настало мое время выполнить свое обещание и рассказать – гораздо более полно – что Директор делает и чем занимается весь этот год, покидая замок.

Кхе-кхе.

Во-первых, кто когда-либо хоть что-либо однозначно и приводя четкие свидетельства говорил о точной продолжительности отсутствия Дамблдора в школе? Он мог с тем же успехом просто прятаться у себя в кабинете, делая вид, что его нет, совсем нет. Для Малфоя, например. Или в качестве мер противодействия активности Трелони и Тонкс, кто знает.

В конце концов, должна же была Макгонагалл после ЧП с Кэти иметь время прижать Директора к стенке и чуточку погромче задать нужные вопросы. Вряд ли она делала это в понедельник – там времени мало, ей следовало бы начинать где-то в воскресенье, чтобы Дамблдор начал отвечать.

Кроме того, что-то он сильно в курсе всего – и всегда – того, что происходит с трио. И, между прочим, тщательно дает Гарри это понять – из чего Гарри, кстати, что называется, впитывает в подкорку и прочно усваивает, что Директор О Нем Очень Заботится. Будет полезно в будущем. Однако, чтобы так хорошо ориентироваться в сложнейших деталях, необходимо время слушать тщательнейшие отчеты многочисленных ушей и глаз каждого эшелона. Поэтому я полагаю, что время его отсутствия в замке сильно преувеличено. Что вовсе не плохо – Малфою хотя бы дышится посвободнее.

С другой стороны, мы не можем отрицать, что замок Директор таки покидает (делая это так, чтобы все – Малфой – знали). Зачем? Я сильно сомневаюсь, что Гермиона полностью права в своем предположении, что он что-то делает с Орденом. Вряд ли в таком случае Хагрид, Макгонагалл и Снейп (и Тонкс, кстати) оставались бы в школе – им ведь понадобилось бы присутствовать на собраниях. И вряд ли бы об этом с такой скоростью распространялись бы слухи; Директор – не Скримджер, ему публичное признание не нужно, он, помнится, в прошлой Игре умудрялся собирать Орден тайно и весьма успешно – что ему мешает продолжать в том же духе? Ничего.

Орден, безусловно, собирается, но не так часто и только по особым поводам, каковых в этом году что-то маловато. В остальное же время каждый его член прекрасно знает, что ему делать, составляет отчеты Директору и, если что-то экстренное случается в поле его деятельности, связывается с Директором напрямую, дабы не дергать остальных по каждой проблеме. Иначе это был бы не эффективный Орден, а средненький рассадник хомячков-чиновников.

Нет, Орден, хоть и важен, не занимает все его время и не является главным в этой Игре. А что главное? Без сомнения, крестражи, которыми Дамблдор так или иначе занимается уже много-много лет (сбор информации, обработка, принятие решения искать, поиск, дальнейшее взаимодействие с найденным), отвлекаясь на всякие привходящие обстоятельства.

Еще в прошлой Игре Хагрид, знакомя класс Гарри с фестралами, отмечал, что Дамблдор использует Тенебруса, чтобы слетать куда-нибудь, куда не хочет трансгрессировать. А почему это не хочет вдруг? Либо просто испытывает желание покататься (и такое может быть), либо не уверен, что правильно трансгрессирует. Например, если место незнакомое (мы же не хотим расщепа Директора? Директор уж точно не хочет расщепа Директора). А Портал использовать опасно – вдруг кто-то засечет. То есть задолго до Игры-6 Дамблдор навещает всякие незнакомые места и людей, собирая данные, как он много раз отмечал, с огромным трудом – чтобы потом так легко и складно выложить их Гарри.

Ну, хорошо. После стольких лет и сил Директор находит все – подчеркиваю, все – крестражи. И что? Дуракам предлагается поверить, что он радуется, бежит к Гарри, все-все (ага) рассказывает и подмигивает – мол, иди, уничтожай, мой любимый ребенок, там, кстати, вокруг кольца было ужасное проклятье, с которым даже мы с Северусом еле справились, но ничего, я в тебе уверен, мальчик мой, ты умеешь любить!

Ага, щас. А обезопасить по максимуму любимого ребенка, зная, что совсем скоро он сам умрет, и Гарри останется (почти) один?

Ну вот рассмотрим по порядку те осколки душки-Томми, защита которых точно известна. Трудно не прийти к выводу, что Реддл хотя и во многих областях жизни есть абсолютный дуб болконский, как говаривала Анна, но Темную магию таки ж знает неплохо. Защита крестражей сформирована так, чтобы не остановить, но изощренно убить того, кто попытается до них добраться.

Медальон Слизерина – классический пример. Выпивший зеленую водичку обречен. Что Регулус, что Дамблдор. Да, Кикимер вернулся – но каким? И потом, он не волшебник, а домовой эльф, которых Том, как много раз и громко подчеркивается, недооценивает.

Второй классический пример – Чаша в Гринготтсе. С первого года поступления в магическое сообщество Гарри мягко напоминают, что попытка взлома Гринготтса – провальное и смертельное занятие. Не будь у парня, так сказать, карманного помощника, выживание при штурме Гринготтса оказалось бы не более вероятным, чем после испития зелененькой водички. И с карманным-то помощничком несладко придется.

При этом нам точно известно, что Дамблдор, учитывая его многолетнюю дружбу с гоблинами, без всякого штурма может проникнуть в банк, прекрасно зная, где находится Чаша – ведь у него есть Снейп, которому абсолютно ничего не мешает два года усиленно рыть в ее направлении: «Люциус, мой скользкий друг, а что, только тебе Лорд давал что-то ценное на хранение типа дневника? Нет? Ах, Беллатрисе, ну, разумеется… как интересно…»

В общем, я абсолютно уверена, что абсолютно смертельную защиту крестражей Дамблдор там, где это возможно, взял на себя. Во-первых, потому что он никогда и ни при каких обстоятельствах не мог оставить Гарри с этим один на один. Во-вторых, я не верю, что он мог прийти в предлетальное состояние из-за одного только кольца. Он слабеет все больше в течение года – каждый его урок с Гарри он выглядит все более измученным – и это не проклятье кольца прогрессирует само по себе. Его усиливают проклятья иных крестражей. Более того, я полагаю, что Дамблдор заранее знал, что обезвреживание защиты крестражей будет стоить ему жизни. И, между прочим, не он один.

Есть такой до дрожи смешной и трогательно печальный момент – Снейп шипит и плюется ядом в Гарри еще до того, как он вообще успел открыть рот на первом курсе. А почему, собственно? Потому что он ненавидел Джеймса, – громким шепотом подсказывают нам Дамблдор, сам Снейп и все остальные.

Только вот, знаете ли, мне этой подсказки с 9 лет было недостаточно. Психологические мотивировки, которые встречаются в поведении окружающих на протяжении всех лет Игр, всегда безупречны. А тут как-то… э… ну вот как с песиком Хагрида, который в Игре-1 сидел и не трогал ворвавшихся к нему деток минуты три-четыре, и умному Гарри было совершенно ясно, почему – собачка, бедняжка, не знала, на кого первым кидаться.

А вот если предположить, что Снейп еще в нулевой Игре в курсе, что означает появление Гарри в замке для его любимого и единственного Дамблдора лет так через шесть-семь, то все аккуратно встанет на свои места. Почему бы Дамблдору, собственно, не знать, чего ему будет стоить обезвреживание мин Тома? И почему бы об этом не знать Снейпу, если слухи о томовых крестражах ходят еще в ту пору, когда Снейп на Дамблдора не работал? (Про Макгонагалл пока не будем.)

Вся история отношения профессора сэра Зельеварения к Гарри ювелирно укладывается в следующее: Снейп как будто все время оценивает мальчика – достоин ли он того, что для него делают? До уровня Гарри дотягивает в глазах всех, включая самого Дамблдора. Но далеко не всегда дотягивает до понятий Снейпа о должном уровне.

По-моему, именно так. Еще в ночь, следующую за смертью Поттеров, Дамблдор прекрасно знает, что теперь его жизнь взвешена, определена и рассчитана заранее. Финальная точка известна. Его смерть – единственная предусмотренная, отлично рассчитанная смерть в его Игре. Единственная жертва, на которую он согласен. Все остальные – вопреки его усилиям.

Но смерть – смертью, а профессионала Игры не оторвет от Игры даже это захватывающее приключение. Посему Дамблдор, покидая замок, тратит время не только на крестражи, но и на людей. Он встречается с теми, кто необходим ему для следующей Игры (например, с Элфиасом Дожем, который сделает свой ход едва ли не первым). Ибо Игра-7 должна быть механизмом, налаженным столь точно, чтобы он смог работать и без Гроссмейстера. Ему необходимы все ниточки – Дож, Ксенофолиус, Орден в целом, Аберфорт… Без сомнения, Дамблдор много времени проводит с братом («Я иногда предлагаю себя Розмерте, как клиента, или навещаю «Кабанью Голову»… или так кажется») – и обсуждают они не только и не столько будущую Игру.

Еще одной ниточкой в точнейшем механизме станет Рита Скитер со свей мечтой всей жизни – написать книгу о Дамблдоре. Что ж, похоже, пришла пора исполнить эту мечту.

На вечеринке у Слизнорта мы в точности узнаем, сколько времени необходимо для написания биографии – «несколько интервью, скажем, по четыре-пять часов каждое, мы могли бы закончить книгу в течение месяцев». У Дамблдора, конечно, жизнь займет страниц побольше, чем жизнь Гарри, но учебного года для ее описания вполне хватит.

Этим Дамблдор убьет сразу стадо зайцев, как обычно, один из которых состоит в том, что его портрет, который он, без сомнения, начинает готовить, услышит все, что надо, одновременно с Ритой, и Директору не придется повторять дважды. А все, что Рите слышать не надо, для своего портрета Директор, так и быть, проговорит отдельно. А что? Кто-то думал, что он оставит всех без прикрытия? Мерлин…

Разумеется, все это отнимает силы, которые и без того иссякают – до такой степени, что Директору приходится сдваивать темы на уроках с Гарри, чтобы вытерпеть и успеть. Поэтому, конечно, чем ближе конец, тем больше времени требуется Дамблдору, чтобы передохнуть и немного отлежаться.

Я абсолютно уверена, что весь этот год Дамблдор только тем и способен так быстро двигаться, что разнообразными зельями Снейпа – который, соответственно, потому и не покидает свои подземелья в угоду Слизнорту (который, соответственно, потому и не настаивает), что там имеется приличная лаборатория для производства зелий, необходимых как Дамблдору, так и Люпину, между прочим, тоже. Собственно, именно там, внизу, корпя над зельями, Снейп и пропадает все время (помимо стана Пожирателей), пока детишки гадают, где взрослые и все ли в порядке.

Да ничего не в порядке. И я не в порядке всякий раз, как представлю, что Дамблдор, пошатнувшись, оступается, и Снейп подхватывает его на ходу, как он помогает ему усесться в кресло, поддерживая за локоть, когда тому нужна помощь – а она ведь однозначно ему нужна, это он перед Гарри демонстрирует, какой он сильный, отказываясь даже от помощи в откупоривании фиала с воспоминаниями – но он не может это делать круглосуточно. А кто еще у него есть? Макгонагалл – дама, с ней тоже следует быть сильным. Только Снейп, только он один – любимый взрослый сын заботится об умирающем отце…

- Правильно. Я искал их очень долгое время, – говорит Дамблдор, заходя на второй вираж нарезания кругов вокруг несчастного кролика. – Я думаю… возможно… я должен быть близок к обнаружению еще одного. Есть знаки, внушающие надежду.

Бла-бла-бла. Ну, Дамблдор славится умением читать знаки, ага. Вон, в Игре-4 так уж их читал, так читал… Но Гарри попадается немедленно:

- А если вы его найдете, можно пойти с вами и помочь избавиться от него?

Дамблдор очень внимательно смотрит на подростка («Что, неужели сам все понимаешь? И даже лекцию читать не надо?»), прежде чем ответить:

- Я думаю, да.

- Можно? – Гарри в шоке.

- О да, - Директор едва-едва улыбается («Такой юный, такой чистый… я бы на твоем месте так не радовался»). – Я думаю, ты заслужил это право.

Гарри здорово воодушевляется, впервые в жизни не услышав ничего по типу: «Сиди, малыш, тихо, взрослые сами все сделают». Портреты, детским разумом не обладающие и знающие Директора много-много лет, радость подростка не разделяют. Некоторые качают головами. Финеас Найджелус самым натуральным образом фыркает («Заслужил, Дамблдор, как же… тем, что должен потопать на заклание, вторя вам? Гриффиндурки…»).

- А Волан-де-Морт знает, когда крестраж уничтожают, сэр? – спрашивает Гарри, игнорируя портреты. – Он чувствует это?

- Очень интересный вопрос, Гарри, – «И нечего фыркать, Финеас, никакие мы не гриффиндурки, вон какие вопросы мальчик умные задает». – Я полагаю, нет. Я полагаю, что Волан-де-Морт теперь столь погружен во зло, а эти главнейшие его части были отделены так долго, что он не чувствует так, как мы. – Впрочем, Дамблдор тут же предупреждает: - Возможно, в шаге от смерти он осознает потерю… но он не знал, например, что дневник был уничтожен, пока не вытащил правду силой из Люциуса Малфоя.

Дамблдор не зря пускается в очень долгий монолог относительно Люциуса и его взаимоотношений с дневником и вернувшимся Реддлом, «чью злость, как мне говорили, было жутко вынести», завершая его типично Дамблдоровской фразой: «Ах, бедный Люциус… учитывая ярость Волан-де-Морта по поводу того, что он выкинул крестраж ради собственной выгоды, и фиаско в Министерстве в прошлом году, я не удивлюсь, если он в тайне рад быть в безопасности в Азкабане в настоящий момент».

Раз уж подвернулась такая возможность, ее необходимо использовать – показать Гарри свое отношение к старшему Малфою (вполне сострадательное, кстати), показать, что он, Дамблдор, понимает и прощает Люциуса, дать понять Гарри, что с первой войны тот изменился, а во вторую уже натерпелся достаточно… как и его семья… Очень, знаете ли, впишется все это в единую картину, которую рисуют для Гарри насчет семьи Драко. В свое время.

Причем взгляните, как правильно Директор подает информацию: «…как мне говорили» – это однозначно о Снейпе, но Дамблдор, уже отметив, как он спас его после кольца, не хочет портить впечатление и лишний раз напоминать Гарри, кто там с кем у Пожирателей дружит.

Меж тем, не знаю, конечно, когда именно Снейп стал свидетелем головомойки Люциуса (впрочем, можно предположить, что где-то в лето между Игрой-4 и Игрой-5, ибо ж надо было Тому, возродившись, аккуратно поинтересоваться, как там поживают его крестражи), но абсолютно уверена, что в тот момент Снейп разрывался между искренним желанием громко проржаться и не менее искренним желанием пожалеть своего скользкого, но старого друга. Бедный Люциус? Бедный Снейп!

Снова поскрипев мозгами, Гарри выдает:

- Так… если все его крестражи будут уничтожены, Волан-де-Морта можно будет убить?

- Да, я думаю, так. Без своих крестражей Волан-де-Морт будет смертным мужчиной с искалеченной и уменьшенной душой.

(«…Да, кстати, пока ты, умный ребенок, не начал спрашивать о, собственно, Едва Ли Не Самом Главном – как уничтожить крестражи – давай поговорим о чем-нибудь другом. Я, видишь ли, дедушка старенький, забываю многое… Тю, какая мелочь, ну что, я должен помнить, что тебе надо рассказать, как уничтожать осколки души? Ничего не знаю. Нет, совершенно ничего».)

Дамблдор, решив, что Гарри может, еще раз скрипнув мозгом, выдать Неудобный Вопрос, а также что время подошло и подросток готов, резко сдвигает качели в сторону, огорошив парня по самые кочерыжки:

- Но не забывай, что, хотя его душа и повреждена без возможности восстановления, его ум и магическая сила остаются нетронутыми. Понадобятся незаурядное мастерство и сила, чтобы убить такого волшебника, как Волан-де-Морт, даже без его крестражей. – «Поэтому хватит вопить, что его надо убить. Не надо тебе его убивать».

- Но у меня нет незаурядного мастерства и силы, – брякает Гарри, прежде чем успевает себя остановить.

- Есть, – твердо обрубает Дамблдор. – У тебя есть сила, которой никогда не было у Волан-де-Морта. Ты можешь –

- Да знаю! – нетерпеливо восклицает Гарри тоном Тоже-Мне-Большое-Дело. – Я могу любить.

- Да, Гарри, ты можешь любить, – отвечает Директор, на которого, судя по всему, в этот миг глухота вовсе не обрушилась, так что тон он прекрасно услышал. – Что, учитывая все, что с тобой случилось, великая и замечательная вещь. Ты все еще слишком молод, чтобы понять, насколько ты необычный, Гарри. – «Намекаю еще раз: тебе необходимо учиться не убийству, а –»

- Так, когда пророчество говорит, что у меня «будет сила, которой Темный Лорд не знает», – немного обескураженно уточняет Гарри, – оно просто имеет ввиду любовь?

- Да – просто любовь. – «…а любить. А ты чего ожидал? манны небесной в виде пушек и какой-нибудь Силы Четырех Стихий? Мерлин, каково современное поколение…»

Сдавшись и решив (пока) оставить этот разговор (подрастет Гарри – поймет; ох, поймет…), Дамблдор немедленно переключается на тему попроще:

- Но, Гарри, никогда не забывай, - «А то вот я умру - что будешь делать?» - что то, что говорит пророчество, значимо лишь потому, что его сделал таковым Волан-де-Морт. Я говорил тебе это в конце прошлого года. Волан-де-Морт выбрал тебя как человека, который будет наиболее опасным для него – и, сделав это, он сделал тебя человеком, который станет наиболее опасным для него! – «Ты – Избранный им самим, а не пророчеством. Что выбираешь, то и получаешь – вселенной все равно, какое твое желание исполнять. Так что то, что ты Избранный – головная боль и результат усилий исключительно самого Тома».

- Но все идет к одному --, - «А я точно тот Избранный, которого вы ищете? Пророчество говорило еще и о Невилле –».

- Нет, не идет! – нетерпеливо прерывает Дамблдор, указуя на Гарри перстом черной руки (каков знак-то, а? он-то точно понимает, кто назначает избранных). – Ты придаешь пророчеству слишком большое значение! – «В такие времена подойдет любой Избранный, которого назначит против себя сам Волан-де-Морт!»

- Но, – Гарри волнуется, – но вы сказали, что пророчество значит --, – «Но ведь пророчество же выбирает!»

- Если бы Волан-де-Морт никогда не слышал пророчества, было бы оно выполнено? Значило бы оно что-нибудь? Конечно, нет! Ты думаешь, что каждое пророчество в Зале Пророчеств было выполнено? – «Знаешь, я теперь понимаю, почему ты не в Когтевране».

- Но… но в прошлом году вы сказали, что кто-то из нас должен будет убить другого – - «Убить! Растерзать! Расчленить, да! Точно манны из пушек не предвидится? Тогда, боюсь, я не достоин!»

- Гарри, только потому, что Волан-де-Морт совершил серьезную ошибку и стал действовать, согласно словам профессора Трелони! Если бы Волан-де-Морт никогда не убил твоего отца, смог бы он наделить тебя яростным желанием отомстить? Конечно, нет! Если бы он не заставил твою мать умереть за тебя, дал бы он тебе магическую защиту, которую не может преодолеть? Конечно, нет, Гарри! – «Запасайся-ка достоинством побыстрее. И мозги не забудь». – Разве ты не видишь? Волан-де-Морт сам создал себе величайшего врага, как делают любые тираны! <…> он не только выбрал себе человека, наиболее способного покончить с ним, но и дал ему в руки однозначно смертельные оружия!

О, таки не любовью единой… впрочем, ни Гарри, ни Дамблдор этой проговорки не замечают. Директор поднимается на ноги принимается бродить туда-сюда перед Гарри, невероятно возбужденный. Он знает, что это последний шанс, знает, о чем говорит, знает, что после этого ничто не сможет измениться, ему важно, чтобы Гарри его понял – так важно, что он перестает замечать, как проговаривается:

- Пытаясь убить тебя, Волан-де-Морт сам выбрал замечательного человека, который сидит здесь передо мной, – «И умного и сообразительного, ну же! Я в тебя верю!» - И дал ему инструменты, - ага, таки ж не единой… – для работы! Это ошибка Волан-де-Морты, что ты мог видеть его мысли, его желания, что ты даже понимаешь язык змей, на котором он отдает приказы, – так близко… вот спроси Гарри сейчас, мол, и как же так по волшебству вышло-то? – и Дамблдор бы сел в очень большую лужу; но Гарри, благо, слишком внимательно слушает его, чтобы все слышать, – и все-таки, Гарри, несмотря на то, что ты обладаешь привилегией доступа в мир Волан-де-Морта (что, между прочим, дар, за который любой Пожиратель Смерти убьет), – «А тебе убивать не надо!!» – ты никогда не был совращен Темными Искусствами, никогда, даже на секунду, не показывал ни единого желания стать одним из сторонников Волан-де-Морта!