Гарри долго не двигается с места. Дрожащая на его плече рука Хагрида, его сдавленные просьбы не действуют. Гарри не хочет оставлять Дамблдора одного в этой шепчущейся, плачущей, вскрикивающей толпе. Только когда подошедшая Джинни берет Гарри за руку и тянет за собой обратно в замок, он бездумно ей подчиняется.

Макгонагалл приказала всем собраться в больничном крыле. По пути туда Джинни рассказывает об истерзанном Сивым Билле, ранении Невилла и ссадинах Флитвика – все живы и в безопасности. Феликс Гарри. Защита Дамблдора. Очевидно, никто из них особо не переживает за то, где Гарри бегает, пока идет сражение у Астрономической башни – ведь с Гарри, знают члены Ордена, Хагрид и… Снейп.

Когда Джинни приводит Гарри в больничное крыло, Гермиона бросается к нему на шею. Детям, конечно, сложнее. Для взрослых вторая война всегда немного скучнее первой. Взволнованный Люпин, который, конечно, подозревает, чем закончилась эта ночь, разумеется, отличается от наивного Рона, к примеру, который, вглядываясь в искалеченное лицо старшего брата, друг заявляет:

- Дамблдор должен знать что-то, что поможет. Где он? Билл дрался с теми маньяками по приказу Дамблдора, Дамблдор должен ему, он не может оставить его в таком состоянии –
Бедные глупые дети. Все они – каждый из них – так привыкли полагаться на Директора… они даже представляют, как это – жить без него.
- Рон, – перебивает Джинни, – Дамблдор мертв.
- Нет! – Люпин оглядывается на Гарри.

Гарри молчит. И его молчание, вероятно, становится последним, что забирает всякую надежду – Люпин знал, что будет так, он знал, что все к тому шло, но человек так глуп – и так силен надеяться до последнего… Люпин валится на стул, спрятав лицо в ладонях. Это страшное зрелище, лишенное всякой скромности, слишком интимное. Люпин любит его. Любит всем сердцем, Дамблдор был для него всем, что являл собою волшебный мир – мы помним его историю, мы помним, как Люпин попал в Хогвартс.

И эта безграничная преданность держала его все эти годы, ни разу не дав озлобиться или сломаться, последовав за Сивым и ему подобными тварями – он, оборотень, любит Директора так, как не всякий чистокровный способен любить. И сейчас он плачет обычными человеческими слезами и испытывает обычные человеческие чувства – в который раз доказывая, что в чем-то он намного больше человек, чем некоторые остальные. Вперед, любители определений, определяйте дальше. Способен ли хоть кто-нибудь из вас дотащиться до элементарной истины, которую очень хорошо понимал Директор – в горе и радости все одинаковы.

Тонкс просит Гарри рассказать, как это произошло, и подросток выкладывает все, как было, ибо он «был там. Я видел это». Ни Тонкс, ни Люпина, кажется, совершенно не смущают прямо-таки просящиеся на язык вопросы о том, откуда это Гарри вернулся с Дамблдором и при чем тут Малфой. У меня вообще создается впечатление, что Орден знал, что Дамблдор покинет школу вместе с Гарри – Люпин ищет подтверждение слов о смерти Дамблдора, оборачиваясь именно к Гарри.

Как и Хагрида, членов Ордена, кажется, убивает мысль о том, кто лишил жизни Директора. Дети, конечно, поражены поступком Малфоя. Гермиона закрывает рот руками. Рон рычит от бессилия. Губы Полумны дрожат.

Когда Гарри заканчивает свой скупой пересказ событий, и мадам Помфри начинает рыдать, в воздухе за стенами замка вдруг разливается мелодия, которую Гарри никогда прежде не слышал и, вероятно, никогда не услышит впредь – Фоукс оплакивает своего хозяина, и этот плач ужасающе прекрасен, он становится общей болью, вышедшей наружу и превратившейся в песню. Странно звенящие нотки и невероятные переливы каким-то образом проникают в душу и сочатся из души, напоминая всем, кто слышит, что душа у них есть. Музыка разливается в воздухе мягко и тепло, принося надежду и облегчение, превращая черное горе в светлую печаль, воодушевляя сердца, прощая грехи… Как жаль, что Снейп этого не услышит…

Чары, сотворенные музыкой, своим появлением разрушает профессор Макгонагалл, все это время, очевидно, решавшая возникшие задачи – успокаивая студентов, организовывая преподавателей, вызывая мистера и миссис Уизли («Молли и Артур скоро будут»), вместе с Хагридом перемещая тело… Разумеется, он рассказал ей, что услышал от Гарри, однако, как оно обычно у нее бывает, Макгонагалл до последнего отказывается верить в то, что слышит, пока не услышит это от того, кому доверяет больше всех на свете. Раньше таким человеком был Дамблдор. Только после его слов она поверила в смерть Джеймса и Лили в свое время. Теперь…

- Гарри, что случилось? По словам Хагрида, ты был с профессором Дамблдором, когда он – когда это произошло. Он говорит, профессор Снейп был как-то замешан –
- Снейп убил Дамблдора, – говорит Гарри.

Это очень легко. Даже слишком. Макгонагалл, спустя полную минуту осознав, что услышали ее уши, опускается на стул, подставленный ей мадам Помфри. «Снейп, – слабо говорит она. – Мы все не понимали… но он верил… всегда… Снейп…я не могу в это поверить…»

Она знает, кто такой Снейп, знает, сколько всего он сделал для Игры, она верила Дамблдору, который верил Снейпу, она сама, проработав с ним столько лет и ни разу в проблемной и серьезной ситуации не лишившись его помощи и поддержки, сама верила ему. Слезы текут по ее лицу – слезы не от потери Дамблдора, а из-за предательства Снейпа. Она не может в это поверить. И правильно делает. Зато ей помогают все остальные.

Непривычно резким тоном Люпин напоминает присутствующим о превосходных навыках Снейпа в Окклюменции (надо полагать, признавая Директора полным профаном в этой области магического умения?). Гарри рассказывает, что это Снейп передал Реддлу информацию, которая толкнула Тома на охоту за Поттерами. Люпин любезно подсказывает, что Снейп ненавидел Джеймса. И она верит.

Они все верят. Наверное, потому, что это кажется честным. Потому что хочется верить, потому что это хорошая, удобная история. Потому что стекло, если оно ярко блестит, будет похоже на бриллиант больше, чем настоящий бриллиант, как говаривал Терри. Потому что бриллиант, на который налипла пыль дорог, никто не купит, заподозрив подделку. А человек, который носит все черное, обладает тяжелым характером, великими умениями и острым языком, а также не всегда сдерживает себя и обижает маленьких студентов, походит на потенциального убийцу больше, чем увязший в крови по самые уши маньяк-психопат. В свое время они с той же легкостью поверили в виновность Сириуса.

И вот уже сама Макгонагалл, рассуждая о том, как Снейп преодолел барьер Пожирателей на пути в башню, предполагает самое идиотское из всего возможного: «Он, наверное, знал заклинание, которого мы не знали. В конце концов – он был преподавателем Защиты от Темных Сил…» Святой Мерлин, а ведь Шляпа всерьез думала отправить ее в Когтевран…

Ладно, я могу предположить, что они все пребывают в шоке от того, что случилось, ведь Дамблдор весь год убеждал их, что Снейп помешает Малфою его, Директора, убить – просто нужно довести мальчика до крайней точки, иначе он ничего не поймет.

Предположим, боль мешает им мыслить связно и логично, они чувствуют себя потерянными и одинокими, беззащитными и виноватыми, совершившими ужасную ошибку («Мы все были рады думать, что Снейп в пути…»). Их сознание предлагает им самый простой вариант из всех возможных, и они верят ему. Они не знают, что стоит задаться вопросом, почему Дамблдор, по словам Гарри, поверил, что Снейп раскаялся в том, что натравил Тома на семью Гарри. Что, возможно, он и ненавидел Джеймса – но ведь все (Макгонагалл, Слизнорт, Хагрид, Люпин) знали, что с Лили было иначе. И почему это Снейп убрал Флитвика и двух детей из опасной битвы, не тронув никого из них и пальцем (ну, только мужчину)? И разве он действительно мог, как утверждает Люпин, убить своих крошек-студентов, если бы они не освободили ему путь, ринувшись помогать Флитвику?

Великий психолог Люпин, знающий предмет своей фиксации едва ли не лучше всех присутствующих, избавляет их от чувства вины, раз за разом твердо повторяя: «Это не ваша вина», – он, как и все остальные, не знает… не совсем так. Они все не спрашивают. Запрещают себе думать об этом.

Потому что это выглядит так просто, объяснимо и логично, потому что ненависть к предателю уменьшает боль потери – и собственную вину, груз которой разрывает на части даже железную профессора Макгонагалл: «Это все моя вина, – срывающимся голосом признается она, вертя в руках носовой платок. – Моя вина. Я послала Филиуса привести Снейпа этой ночью, я действительно послала за ним, чтобы он нам помог! Если бы я не поставила его в известность о том, что происходит, он мог бы так и не присоединиться к Пожирателям Смерти. Я не думаю, что он знал, что они были тут, пока Филиус ему не сказал, я не думаю, что он знал, что они идут».

И никто, конечно, не спрашивает себя, почему это Снейп не знал о готовящемся нападении Пожирателей и как это вообще могло быть, если убийство Дамблдора Снейпом было спланировано стороной Реддла – им нужно ненавидеть, им нужно страдать и каяться, клясться в отмщении, иначе у них не хватит сил идти дальше. Но поймет ли Макгонагалл, когда все закончится, что ее приказ позвать Снейпа на помощь этой ночью был вовсе не ошибкой, не страшной виной, а может быть, вообще самым величайшим поступком в ее жизни?

Когда прекращаются обсуждения и пересказы событий ночи, в больничном крыле вновь воцаряется молчание – только песня феникса занимает собой все пространство и все сердца.

Спустя долгое-долгое время – или, быть может, пару секунд – в палату врываются мистер и миссис Уизли и Флер. Миссис Уизли бросается к сыну, принимается целовать и обрабатывать его раны на лице зельем мадам Помфри. Судя по всему, слухи о смерти Дамблдора распространяются с ужасающей скоростью, потому что мистер Уизли специально переспрашивает Макгонагалл, правда ли это.

Когда она кивает, он в ужасе устремляет взгляд на противоположную стену. Кошмар воплотился в явь – величайший волшебник в мире мертв, а его сын лежит без сознания с изуродованным лицом, и никто не знает, чем обернется травма, нанесенная ему необратившимся оборотнем. Его худшие страхи.

- Дамблдора нет, – шепчет мистер Уизли, пытаясь осознать страшную правду.
Однако его жена, поливая слезами лицо Билла, может думать только о своем сыне.
- Конечно, не важно, как он выглядит… это не важно… но он был очень симпатичным маленьким м-мальчиком… всегда очень симпатичным… и он со-собирался жениться!

И тут случается настоящая магия. Флер, до того смотревшая на будущего супруга с застывшим выражением лица, вдруг громко выплевывает:

- И что это значит? Что вы имеете ввиду – он собирался жениться?
- Ну --, – миссис Уизли шокировано оборачивается к ней, – только то –
- Вы думаете, Билл больше не захочет на мне жениться? Вы думаете, из-за этих укусов он не будет меня любить?
- Нет, это не то, что я –
- Потому что он будет, – Флер выпрямляется в полный рост, тряхнув серебряными волосами. – Понадобится что-то большее, чем оборотень, чтобы Билл перестал меня любить!
- Ну да, я уверена, но я думала, возможно, учитывая, как – как он –
- Вы думали, я не захочу выйти за него? Или, возможно, вы надеялись? – брылы носа Флер трепещут от гнева. Вот и прилетает миссис Уизли и за лето в Норе, и за Рождество, и за отношение в целом. По-французски кратко, но точно в цель. – Какая мне разница, как он выглядит? Я думаю, я достаточно хорошо выгляжу для нас обоих! Все, что показывают эти шрамы, это то, что мой муж храбр! И я это сделаю! – добавляет она в ярости, отобрав зелье у миссис Уизли

Наступает долгая пауза. Все боятся пошевелиться, ожидая взрыва.

- Наша тетушка Мюриэль, – наконец произносит миссис Уизли, – располагает очень красивой тиарой – гоблинской работы – я уверена, что смогу убедить ее одолжить ее тебе на свадьбу. Ей очень нравится Билл, и тиара будет смотреться очень мило на твоих волосах.
- Спасибо, – натянуто произносит Флер. – Уверена, будет очень мило.

А потом – Гарри не совсем понимает, как это произошло – обе женщины начинают плакать, обнимая друг друга.

А потом мир окончательно сходит с ума.

- Вот видишь, – напряженно молвит Тонкс, сверля глазами Люпина. – Она все еще хочет выйти за него, даже если его укусили! Ей все равно!
- Это другое, – Люпин едва шевелит губами. – Билл не будет полным оборотнем. Дела полностью –
- Но мне тоже все равно, мне все равно! – Тонкс хватает Люпина за отвороты мантии. – Я говорила тебе миллион раз…

Челюсть Гарри падает. Внезапно все становится ясно – и новый Патронус Тонкс, и цвет ее волос, и то, как она ринулась к Дамблдору, услышав, что Сивый напал на кого-то… так она любила не Сири, а он, Гарри, в очередной раз увидел то, что хотел увидеть, а не то, что было на самом деле… вот дела…

- А я говорил тебе миллион раз, – Люпин отказывается смотреть ей в глаза, – что я слишком стар для тебя, слишком беден… слишком опасен…
- Я все время говорила, ты относишься к этому нелепо, Римус, – произносит миссис Уизли поверх плеча Флер.
- Это не нелепо, – упрямо продолжает Люпин. – Тонкс заслуживает кого-то молодого и целого.
- Римус, молодые и целые мужчины вовсе не обязательно такими остаются, – немного улыбнувшись, мистер Уизли печально поводит рукой в сторону старшего сына. – И она хочет тебя.
- Это… не время обсуждать, – наконец выдавливает Люпин, вновь уставясь в пол.

Загнанный в угол Люпин, всегда готовый отбиваться и запираться до последнего, вдруг оказывается придавленным всеобщими усилиями и буквально поставлен носом в лоб необходимости признать свои чувства. Дальше убегать уже просто некуда, все аргументы разбиты в пух и прах. Кроме, пожалуй…

- Дамблдор мертв… – с трудом произносит Люпин и получает заключительное прихлопывание мухобойкой о поверхность виртуального стола:

- Дамблдор был бы счастливее всех, зная, что в мире прибавилось хоть немного любви, – отрывисто произносит Макгонагалл.

Похоже, все это время неизменным утешителем Тонкс была миссис Уизли, а вот загнанного Люпина, всю дорогу так по-сириусовски делавшего из себя несчастную жертву – любимая бывшая преподавательница профессор Макгонагалл!

И ведь так всегда бывает: когда дело касается чего-нибудь настолько настоящего и хорошего, как Игра, не выходит анализнуть кого-нибудь одного – все остальные постоянно вмешиваются.

Дамблдор, тень которого витает везде и всюду, и Макгонагалл.

Замечательные ведь люди и необыкновенная, прекрасная история их любви. Упоительно умный роман – такой, что можно только ахать, прижимать руки к груди, стонать в унисон с Анной: «Ах, какая пара!» – и добровольно отправляться в нокаут.

С самого начала, когда эти двое еще не были близки – в ночь после гибели Поттеров. В том эпизоде много всего, но, помимо прочего, есть совершенно потрясающая картина ухаживания, побивающая в полуфинале все возможные произведения типа Роман Женский.

Это когда Макгонагалл восхищается Дамблдором и явно влюблена по уши, а он тоже относится к ней очень нежно. А также, невзирая на грядущую невыносимо сложную работу по Большой Игре, которая займет всю жизнь и когда-то закончится его гибелью, ведя нелегкий разговор в ожидании спящего младенца-Гарри и испытывая большую печаль, Директор не упускает возможности мельком распустить павлиний хвост перед Макгонагалл (ну, так уж он устроен), весьма и весьма пококетничать и вообще по-джентльменски мягко соблазнить даму в конце длинного-предлинного дня.

Я, конечно, опять о шраме. Что есть фраза: «У меня, например, есть шрам над левым коленом, представляющий собой точную схему лондонской подземки», – как не знаменитый элемент флирта под названием Вы Не Хотите Посмотреть Мои Боевые Шрамы? «Ах, я так люблю смотреть на шрамы!» – «Так давайте я вам покажу!» Намек здесь содержится понятно на что и очень толстый – Директор прямым текстом говорит Макгонагалл, что готов предоставить ей доступ к своему колену и не только к нему. А его прощание? «Надеюсь, мы скоро увидимся, профессор Макгонагалл», – кланяется Дамблдор. Несомненный намек. И он проходит.

Ведь Макгонагалл осталась в одиночестве после смерти мужа вовсе не потому, что старая дева и никто не захотел подобрать. Мне думается, она выбрала одиночество, ибо не нашлось человека, удовлетворившего бы ее высокие запросы.

А вот Дамблдор взял и все запросы удовлетворил. Тем не менее, при всем преклонении перед этим во всех смыслах великим человеком, Макгонагалл в высшей степени обладает чувством глубокого достоинства. Ковриком под Дамблдора она бы никогда не легла. Да ему бы и не было интересно. Он смог ее заполучить только тогда, когда она добилась равенства и даже стала соратницей.

Это очень хороший брак (и мне все равно – тотально и глубоко – что они не расписаны; отношения подобного уровня, длящиеся годами, и есть супружество). Конечно, доказав Дамблдору, что достойна быть его соратницей, Макгонагалл оказалась вынуждена разоблачать Игры старого хитрого коварного манипулятора пошагово и настойчиво, чтобы попасть на следующий уровень допуска. Но такой уж человек Директор, что стремится ни на кого не перекладывать ответственность. Даже на тех, кто очень хочет – из любви – с ним эту ношу разделить. И вообще предпочитает щадить чужие чувства. Особенно чувства своей Прекрасной Дамы. От чего Прекрасная Дама – на пару с Любимым Валетом, кстати – вместе усиленно бесятся, борясь с этой дурацкой привычкой Величайшего Короля.

Но даже через много-много лет Макгонагалл не устает проверять, был ли Дамблдор достаточно нравственен в тех частях Игры, которые от нее утаил. Ну, например, как в Финале Игры-2, где она спешит расспросить победительно вернувшегося из Тайной Комнаты Гарри и убедиться, что Директор действительно мальчика подстраховал, а не посылал легкомысленно на рандеву в Василиском и лозунгом: «А если он не выживет, значит, и не Избранный».

Я уже молчу про тот злополучный анекдот про тролля, ведьму и лепрекона, который Макгонагалл, вдруг зайдясь приступом кашля, так и не дала Директору рассказать детишкам.

А стоит ли вспоминать то, как Макгонагалл, врубившись, зачем ее благоверный допустил в школу Амбридж, стала на пару с ним по очереди выдавать мерзкой жабе сочных лещей на обе щеки?

Я думаю, им обоим было очень интересно в браке. А еще они были счастливы. Во всех отношениях. Вплоть до тонкого горячешоколадного момента.

Я уверена, что любовь Макгонагалл и возможность счастливого супружества с нею были дарованы Дамблдору в конце того самого тяжелого дня, как утешение и награда. После всего, что ему пришлось вынести и на что решиться, он вдруг понял, что может быть не один. Король, Дама… Валет. Есть события, пережив которые нельзя не проникнуться друг к другу симпатией.

Да, на мой взгляд, это дар небес. Макгонагалл стала для Дамблдора не только идеальной спутницей жизни, второй половинкой, верным соратником и вечным контролером. Она стала его преемницей во всех отношениях. После Игры-6 не видеть этого просто невозможно.

И все эти долгие годы романа и последний год умирания Дамблдора – и много после его смерти – умещаются в одну единственную фразу – в лучшие слова, когда-либо вообще сказанные о Директоре: «Дамблдор был бы счастливее всех, зная, что в мире прибавилось хоть немного любви».

Вот она – цель Большой Игры, сформулированная лично преемником великого Гроссмейстера. Что там песнь Фоукса. Вот он – замечательный реквием. Смешно, трогательно и грустно. В конце концов, даже ужасное ранение Билла оборачивается для всех… да, любовью, только и всего.

Стоило Макгонагалл произнести эту фразу, как в больничном крыле появляется трясущийся, заплаканный Хагрид с сообщением о том, что тело перенесено, дети возвращены в постели профессором Стебль, Флитвик чувствует себя хорошо, а Слизнорт успел проинформировать Министерство о событиях ночи.

Макгонагалл тут же берет себя в руки (ну, относительно) – предстоит много работы. Главы факультетов (Слизнорт – за Слизерин) и Хагрид приглашаются в Директорский кабинет перед тем, как туда же прибудет Скримджер. Макгонагалл просит Гарри присоединиться к ней прежде профессоров, и они вдвоем отправляются наверх, в кабинет Дамблдора, который совершенно не изменился с тех пор, как Гарри покинул его несколько часов назад – только нет Фоукса, который все еще поет свою песню, да в ряду портретов появился новый – Директор спокойно и невозмутимо дремлет за своим столом, прислонив голову к золотой раме. Ну, или делает вид, что дремлет.

А я-то по наивности своей раньше все время думала, что портрет появился сам по себе. Ага, щас. Чтобы он появился, надо, чтобы кто-нибудь его написал, принес, повесил… Магия не делается по щелчку, портреты не занимают свое место на отведенной стене, по волшебству узнав, что пришло их время. Нет, это Дамблдор – и Макгонагалл отправляется в его кабинет, чтобы его портрет оставался в курсе краеугольных и ключевых событий и, вероятно, надеясь на добрый совет.

Я уверена, что она знала о существовании портрета. Не уверена, впрочем, что она была готова к тому, что он будет на своем месте к моменту ее прихода – бросив на него суровый взгляд, Макгонагалл делает странное движение, будто пытается добавить телу жесткости («Альбус… давай сюда свою королевскую мантию и покончим с этим символическим переходом власти… и – да, я убью тебя!»), и поворачивается к Гарри:

- Гарри, я бы хотела узнать, что вы с профессором Дамблдором делали этим вечером, когда покинули школу.

Гарри готов к этому вопросу и знает, как на него отвечать.

- Я не могу вам сказать, профессор.

Здесь, в этом самом кабинете Директор сказал, что Гарри может посвятить в содержание их уроков только – и только – Рона и Гермиону. Гарри… обещал.

- Гарри, это может быть важно.
- Так и есть, – кивает подросток. – Очень. Но он не хотел, чтобы я кому-либо говорил.

Макгонагалл бросает на парня свирепый взгляд («Чертовы гриффиндорцы!..»). В чем-то она всегда будет собой, не допуская в эту область ни крупицы от Директора. За что, как говорится, и любим.

- Поттер, в свете смерти профессора Дамблдора, я думаю, вы должны понимать, что ситуация изменилась в некотором роде –

Она, конечно, боится, не до конца определившись с этой Игрой и паникуя перед следующей, о которой думает, что в ней отводится лидирующая роль именно ей. Ведь по всему выходит, что Дамблдор успел Гарри куда-то направить, ведь ей известно, что он весь год передавал парню информацию о крестражах, известно, что перед своей смертью Директор призывал верить в Гарри и надеяться на него – она просто никак не может понять, куда они все движутся и где во всем этом теперь быть ей, Игре и Ордену. Она не знает, что ей делать.

Забавно, однако подсказку дает ей даже не Дамблдор, дремлющий на портрете, а Гарри:

- Я так не думаю, – произносит подросток, пожимая плечами. – Профессор Дамблдор никогда не говорил, что я должен прекратить выполнять его приказы, если он умрет.

Шах и мат, старожилы-Игроки. Не считаете ли вы, что вам всем следует хорошенько подумать над этим? Неужели на последнем собрании Ордена Директор не намекал не распускаться?

Макгонагалл нечего возразить:

- Но –

Впрочем, она быстро запрыгивает в колею и к моменту, когда Гарри сообщает ей об Империусе Розмерты, уже вполне способна выдать очень убедительное недоверчивое: «Розмерта?» Не надо убеждать меня в том, что она не знала. Вот не верю и все тут, такого не может быть, потому что не может быть никогда, потому что это Макгонагалл. И ровно по той же причине она разыгрывает перед Гарри маленькое представление – раз приказы Директора не отменяются его смертью, Игра должна продолжаться.

Прерывая дальнейшее обсуждение темы, в кабинет входят Флитвик, Стебль, Слизнорт и Хагрид, который продолжает рыдать, сотрясаясь всем телом. И что же первым делом мы слышим от них?

- Снейп! – восклицает Слизнорт. – Снейп! Я учил его! Я думал, я знаю его!

Слизнорт трясется, обильно потея, и он очень бледен. Как и для всех остальных Игроков, членов Ордена, потерять Дамблдора, чью смерть он уже успел оплакать много раз до того, как она случилась, было для него меньшей болью, чем узнать о предательстве Снейпа. Он ведь любил его.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что он любил Снейпа явно больше, чем весь остальной Орден (в котором формально он не состоит, да-да), и едва ли не столь же сильно, как Дамблдор: «Я учил его!» – это самое меньшее, что может выразить его чувства к Снейпу, но достаточно и этого – он гордился им – как зельеваром, деканом, воином и Игроком, как любимым человеком своего друга. Я до сих пор помню, как поразило меня, что он обнимал Снейпа за плечи на своей рождественской вечеринке. И то, что Снейп, между прочим, совершенно не возражал против руки Слизнорта на своих плечах. Там вообще огромное уважение и признание с обеих сторон – конечно, Слизнорту больно.

Однако тему не дает развить появившийся на своем портрете Эверард с сообщением, что Скримджер только что трансгрессировал из Министерства (кто, отчаянно дрыхнущий аки Люпин в поезде на пути в школу под аккомпанемент возгласов, вздохов и рыданий остальных, отправил Эверарда посматривать за Министром в отсутствие Макгонагалл в кабинете, думаю, пояснять не надо; следует полагать, этот кто-то аки Люпин вдруг восстанет ото сна, только когда дементоры Скримджер вломится?).

По этой причине Макгонагалл спешит скорее обсудить с профессурой два очень важных вопроса.

Вопрос первый состоит в том, стоит ли оставлять школу открытой, в чем лично Макгонагалл сильно сомневается. Мешает ей сосредоточиться и воспоминание о том, что Дамблдор все-таки рассматривал возможность закрытия школы, когда по ней ползал Василиск, чье присутствие в школе она и близко не считает настолько ужасным, как смерть Директора.

Понятно, что она в панике. Судя по тому, что говорил Хагрид еще 1 марта, разговоры о закрытии школы в отсутствие Дамблдора велись в команде уже очень давно. Не удивлюсь, если, как и в случае с Тайной Комнатой, после нападения на студентов в дело стал пытаться влезть новоиспеченный Министр – надо же ему было как-то показать себя перед упорно игнорирующим его Директором. В свою очередь, Дамблдор, полагаю, не пресекая подобные разговоры, все-таки мягко подсказывал команде, что в таком случае делать, если его не станет.

Однако сейчас Макгонагалл просто не в состоянии мыслить в должной степени ясно, а потому в страхе заводит длинные размышления на в общем-то давно решенную тему: Хогвартсу – быть. Очень хорошо, что она пригласила на помощь профессуру и Гарри, иначе кое-кому пришлось бы проснуться раньше времени.

А так сначала Стебль заявляет, что школа должна оставаться открытой, даже если в ней захочет учиться один единственный студент, затем Слизнорт, отметив, что понимает родителей, которые могут не захотеть отпускать своих детей в замок, тем не менее признает, что лично он не думает «что мы в большей опасности в Хогвартсе, чем где бы то ни было» (эк как быстро человек меняет мнение о защищенности замка! помнится, при живом Директоре он тщательно кричал ему, что его не заманишь в эту опасную трясину с чокнутыми детишками и некоторыми Директорами…), потом Флитвик, гордость Когтеврана, отмечает, что необходимо проконсультироваться с попечителями, следовать установленным процедурам и не принимать решения второпях (мол, Прекрасная Дама, успокойтесь, глотните водички, остудите голову).

Наконец, нашедшая какое-никакое успокоение Макгонагалл обращается к Хагриду – как к Игроку («Профессор Дамблдор всегда ценил твое мнение. И я тоже»).

И Хагрид, глотая огромные слезы и с трудом выдавливая из себя слова, вновь и снова оправдывает любовь Дамблдора, который «доверил бы Хагриду свою жизнь» – он заявляет, что никуда не уйдет и, если кто-то захочет у него учиться, будет продолжать обучать. Очень спящий портрет Директора, который, как помним, по-настоящему покинет школу тогда – и только тогда – когда в ней не останется ни единого преданного ему человека, должно быть, сейчас распирает от гордости.

Макгонагалл соглашается с тем, что финальное решение будет приниматься советом попечителей, а затем переходит ко второму вопросу, предлагая организовать развозку учеников по домам хоть завтра. Тут уж Гарри не выдерживает и громко вклинивается, вопрошая о похоронах.

- Ну… – голос Макгонагалл дрожит. – Я – я знаю, что желанием Дамблдора было покоиться здесь, в Хогвартсе –

Прямо представляю эти долгие вечера, полные долек и горячего шоколада, когда Дамблдор, веселясь от вида закипающей Макгонагалл, вслух выбирал местечко для своей гробницы. Интересно, а эпитафию он с ней тоже обсуждал, или это только Снейпу такое счастье выпало?

- Тогда так и будет, разве нет? – яростно интересуется Гарри.
- Если Министерство посчитает это соответствующим. Ни один другой директор или директриса никогда –

Знаете, я думаю, Дамблдор в лимбе сейчас делает активный фейспалм, глядя, как перепуганная свалившейся ответственностью соратница пытается уползти под крыло Министерства после всего, что было, и уже готова закрывать школу. Как его портрет удерживает себя от того, чтобы крикнуть нечто вроде: «Соберись, женщина!!» – я не знаю.

Благо, женщина, существо слабое, но умное, собрала вокруг себя советников, тут же напомнивших ей, что ни один иной директор не сделал столько для школы (и мира в целом), а значит он останется здесь, на территории замка, и его студенты останутся с ним, чтобы проводить его в последний путь и отдать дань уважения – разъехаться можно будет и позже.

Выглянув в окно, Макгонагалл обнаруживает приближающегося к парадным дверям Министра в составе целой делегации (эк человек дрожит за свои седалищные нервы; или он хочет задавить Макгонагалл числом?) и, понимая чувства Гарри, немедленно разрешает подростку покинуть кабинет.

Самое главное уже сказано. Деканы трех факультетов, Хагрид и Гарри готовы отстаивать ее, школу, студентов и память о Дамблдоре до конца. Ничего не изменилось – все по-прежнему вместе, а Скримджер может таскать в замок хоть все Министерство – сейчас Дамблдор, картинно вздрогнув в духе Финеаса, проснется, и всем станет резко мало места. Хогвартс останется открытым, ибо нужен в следующей Игре, и никакой Скримджер этого не изменит – внимательно спавший Директор знает, что его профессура остается на его стороне.

Максимум, что может сделать Министр – состроить скорбное лицо, принять решения тандема Дамблдор-Макгонагалл такими, какие они есть, и организовать дополнительную защиту замка хотя бы до тех пор, пока его не покинут дети (а то Макгонагалл аж трясет от мысли, что Реддл полезет брать Хогвартс вот прямо сейчас). Все остальное уже давно решено за него – Дамблдор просил Снейпа о защите студентов, когда в школе появятся щупальца Тома, еще прошлым летом.

Более у взрослых не происходит ничего интересного. Может быть, закончив орать и смирившись с поражением, Скримджер еще топает осмотреть башню да просит Перси поскорее составить бумаги о розыске Снейпа. Не думаю, что Макгонагалл сообщает Скримджеру о Розмерте, это было бы слишком опасно. Хватит со Скримджера и возможности заявить, что Министерство мгновенно стало предпринимать активные меры по поиску непосредственно причастных к смерти Директора – Розмерту вообще следует вычеркнуть из истории, иначе она рискует присоединиться к Стэну Шанпайку, и будет это плохо воистину.

В общем, пока Хогвартс разбирает формальности с Министерством, Гарри беспрепятственно достигает переполненной гостиной, проход в которую открывает рыдающая Полная Дама, даже не спросив пароль (эта тоже держалась до тех пор, пока Гарри не подтвердил), и мчится в спальню, не желая видеть никого, кроме ожидающего там Рона. Гарри кратко рассказывает ему о подделке крестража, сунув записку Р.А.Б. – полная история может подождать, ничто не имеет значения, ничто не вызывает интереса, нет сил говорить, нет сил думать ни о чем другом.

Фоукс перестал петь. Замок и его территория молчат – Гарри не знает, как долго. Но, сам не понимая, откуда, подросток знает, что феникса больше нет, что он покинул Хогвартс так же, как покинул школу его хозяин, как покинул он этот мир… как покинул он Гарри.