Все уроки приостановлены, экзамены – перенесены. В течение следующих нескольких дней некоторых студентов спешно увозят из замка их обеспокоенные родители – Парвати и Падму Патил, Захарию Смита… Однако, к примеру, Симус устраивает грандиозный скандал с матерью на весь холл, отказываясь покидать школу до похорон. Миссис Финниган с трудом находит себе место в переполненном прибывающими волшебниками Хогсмиде.

В пятницу, 13 июня, в замок вместе с некоторыми своими студентами и преподавателями в чудесной карете, запряженной гигантскими лошадьми с роскошными гривами, прибывает мадам Максим. Она бросается из кареты прямо в руки ожидавшего ее Хагрида.

Гарри, Рон и Гермиона проводят вместе почти все время, часто просто устроившись в креслах в гостиной и стараясь не думать совсем ни о чем. Это не всегда получается, но бывают блаженные часы такого затишья, когда ребятам удается поймать себя на внутренней пустоте. Как правило, в тот же миг она резко сменяется непрошенной горечью, и ребята затихают, вслушиваясь в то, как неумолимо тикают воображаемые стрелки часов отпущенного им мирного времени. Остается совсем немного. Последние вечера наполнены яркими отблесками летнего солнца, а впереди простирается мгла. И лучше не заглядывать в нее даже нечаянно.

Ребята навещают больничное крыло два раза в день. Невилла выписали, но раны Билла остаются прежними, впрочем, как и он сам. Флер счастлива, Билл много шутит, а Джинни крепится, зная, что теперь ей ничего не остается, кроме как смириться с тем фактом, что ее старший брат действительно женится на Флегме.

Все эти дни, готовясь к похоронам Дамблдора и не совсем понимая, как ему себя вести, немного волнуясь, как он будет себя чувствовать, ведь он никогда не бывал на похоронах прежде, Гарри тщательно избегает любых контактов с кем-либо из делегации Министерских во главе с самим Министром. Они разместились в замке, и Гарри, конечно, знает, о чем его может спросить Министр и чего попросить вновь. У Гарри нет ни сил, ни желания видеть его и говорить с ним. Впрочем, Скримджера состояние подростка интересует меньше всего.

Он нагоняет Гарри практически сразу после завершения церемонии, когда Гарри медленно плетется прочь от гробницы Директора. Ничего нового: что делал Дамблдор в ночь своей смерти; что делал Гарри вместе с ним; почему Гарри не такой сговорчивый и такой преданный, что очень раздражает Скримджера; неужели Гарри все еще не хочет стать рекламным мальчиком Министерства…

Разговор получается коротким и очень жестким. В жизни бывают ситуации, после которых начинают, мягко говоря, очень сильно раздражать человеческая глупость и трусость. Поэтому Гарри, не особенно церемонясь, упаковывает все свои мысли крайне недипломатично и засовывает их господину Министру куда следует.

Рон и Гермиона нагоняют Гарри под старым дубом у самой кромки Черного Озера – любимым местом трио в иные времена. Гермионе приходится силой останавливать Рона от того, чтобы он не бросился к Министерской делегации, поджидавшей Скримджера, дать Перси по лицу.

Хотя, на мой взгляд, лучше бы он порывался дать по лицу Амбридж.

Флоренс прогуливается подозрительно близко от Министерской компании. Амбридж бросает на него исполненные ужаса взгляды и пытается держаться в середине толпы коллег.

Может быть, Гарри сумел бы поладить со Скримджером – и даже простить ему ряд вопросов про очевидную фальшь интонаций и неумение подбирать правильные слова соответственно моменту и нежным подростковым ушам (в конце концов, не всем дано; да и назвать его… эм… совсем плохим язык не поворачивается). Может быть, они сумели бы пойти хотя бы на хлипкую мировую и договорились бы просто друг другу не мешать.

Но, притащив с собой Амбридж на похороны Директора, Скримджер совершил чудовищную ошибку, которую Гарри не может ему простить. Этой грязи не место рядом с Дамблдором. Должно быть, она стоит и ликует – живая, с черным бантиком на голове, бесчувственная к утрате, должно быть, считает себя победительницей. Но ни она, ни ее Министр так и не понимают главного.

- Такая преданность достойна восхищения, конечно, – сдерживая себя, говорил Гарри Скримджер, очевидно, подозревая, что сам подобной преданности ни от кого в жизни не удостоится, – но Дамблдора нет, мальчик. Он ушел.

- Он уйдет из школы только – и только – тогда, когда в ней не останется ни единого человека, который был бы верен ему, – Гарри заулыбался против воли. Этот урок он выучил слишком хорошо.
- Мой дорогой… даже Дамблдор не может вернуться из –
- Я и не говорю, что может. Вы не поймете.

И Гарри прав. Скримджер не поймет даже перед смертью. Амбридж так и будет ползать по миру в полном неведении много после окончания войны… Жаль ее.

Гарри признается своим друзьям, что не намерен возвращаться в школу, делится планами на ближайшее, одинокое и безрадостное будущее. Наступает очень долгое молчание.

А потом Рон произносит:
- Мы будем там, Гарри.
- Что?
- У твоих дяди и тети. И потом пойдем с тобой, куда бы ты ни пошел.
- Нет –
- Ты однажды нам говорил, – тихо произносит Гермиона, – что было время повернуть назад, если мы хотели. У нас было достаточно времени, разве нет?
- Мы с тобой, что бы ни случилось, – кивает Рон.

Трио замолкает, глядя на Озеро. Где-то за пределами их слуха незримые часы отсчитывают мирные секунды. Они ходят по самому краю и уже ощущают дрожь земли – скоро, скоро прыгать во тьму.

Джинни рядом нет – Гарри так решил. Едва закончилась церемония, он повернулся к ней и осмелился наконец сказать то, что мучало его все время, то, что он откладывал час за часом – что им лучше расстаться сейчас, потому что есть вещи, которые он обязан сделать один, потому что рядом с ним она будет в большой опасности, и потому что ему не все равно. И что же ответила ему Джинни?

- Ну… не могу сказать, что удивлена.

У девушки такт и способность находить нужные слова временами просто какие-то нечеловеческие. Один этот прощальный диалог чего стоит. Во-первых, она сразу догадывается, что ей сейчас прилетит – Гарри не успевает еще и рта раскрыть. Стало быть, все терзания Гарри в эти 10 дней она превосходно чувствовала – и ничем не выдала, что перспектива разрыва ее угнетает. Она дала парню возможность самостоятельно принять решение и разобраться.

Во-вторых, потрясает сама ситуация: Джинни мечтала о Гарри много лет («Я никогда не прекращала думать о тебе. Никогда. Я всегда надеялась…»), почти половину сознательной жизни. Чуть не померла в середине. Через многое прошла на пути к. И тут, наконец, приходит к ней ее счастье, пару месяцев с ней гуляет – и вдруг в критический момент отчаливает в неизвестность (разумеется, по ну очень благородной причине, по-другому Гарри не может, как когда-то давно отмечал нашедшийся автор с «Астрономической башни»). И что Джинни? А ничего. Пускает слезу и кивает на прощанье.

Либо она никогда по-настоящему Гарри не любила, все последние годы мечтая о нем по привычке, либо она любит его так сильно, что готова простить ему даже это. Простить, понять, и терпеливо начать дожидаться снова.

Конечно же, второе. А значит, к 15 годам есть в ней откуда-то потрясающее, но невероятно страшное мудрое женское начало, серьезный актив чувственности. А такого ведь просто не может быть у девочки, которой не задали мощный вектор развития. У женщины к 35 годам, при наличии всех задатков и богатой личной жизни – возможно. Но не у пятнадцатилетнего подростка. Тут без подталкивания ни за что не обойтись – просто времени не хватит. Из событий у нас, как ни рассматривай сагу, опять только Тайная Комната. Том Реддл, во всем его школьном цвету.

О, какая ирония. И ведь, не переживи Джинни травму, нанесенную ей Реддлом, не было бы ничего – ни этого прощания с Гарри, исполненного понимания и любови, ни верности друг другу в период ожидания, ни воссоединения в совместной борьбе – сначала – с Реддлом, а затем и с демонами после войны – ни детей, ничего…

Была ли Джинни готова к тому, что она ответит на мольбу Гарри отпустить его с миром и одного? Было бы странно, окажись она готова, не вопи ее сердце, что нет. Это совсем не просто – так тихо и добровольно отпускать любимого человека. Еще сложнее, если знаешь, что он идет за смертью, которая идет за ним («Я знала, ты не будешь счастлив, если не отправишься за Волан-де-Мортом»). Но она делает, что должна, потому что понимает, что иначе ему будет еще сложнее. Пусть даже ей потом придется собирать себя по осколкам и рыдать целыми днями.

Однако, если кто-то думает, что Джинни Уизли собирается провести остаток времени до возвращения или невозвращения Гарри, делая мокрой подушку, он очень сильно ошибается и в Джинни, и в Гарри, который ее выбрал. Она – друг, она – любимая, она же – и соратница. У нее есть личные счеты с тем, что надвигается, и она постарается сделать все, чтобы приготовить Гарри удобный плацдарм для возвращения, и останется на нем вместе с ним – дайте время. Чудесная все-таки пара. Очень-очень сильные люди.

Гарри, конечно, сильно недоговаривает, объясняя Джинни причины, по которым не может взять ее с собой. Разумеется, он беспокоится о ее безопасности, но, к примеру, это не останавливает его от того, чтобы принять помощь Рона и Гермионы.

Главная причина, по которой им можно, даже если Гарри изведется от волнения за их жизни, а Джинни нельзя, состоит в том, что Гарри обещал Дамблдору. А обещания мертвым надо выполнять обязательно. Это штука страшная. Как и обещания любимым. Собственно, потому Директор и просил пообещать, что Гарри должен пройти через это, как проходил всегда – один, при поддержке Рона и Гермионы. Потому что, если он будет полагаться на десятки других людей, как же он сделает то, что должен будет сделать?

Был ли Гарри готов к этому, глядя на гробницу Дамблдора и пытаясь представить путь, который ему предстоит пройти? Вряд ли это так уж важно, ибо выбор Гарри сделал годы назад и менять его не собирается – слишком многое стоит на кону, слишком много людей, ради которых стоит хотя бы попытаться пройти этот путь. И, даже если попытки тщетны, умирать без борьбы ему не хочется. Слишком уж правильно его воспитали.

Там, на похоронах, Гарри отчего-то очень ярко вспоминает, как они с Дамблдором обсуждали победу и поражение в битве – и как Дамблдор говорил тогда, в конце Игры-1, насколько это важно – сражаться, и сражаться снова, и продолжать сражаться, потому что только так можно будет остановить зло, пусть даже искоренить его до конца никогда не удастся. Потому что это как иметь дело с многоголовым чудовищем – отрубишь одну голову, а на ее месте немедленно вырастут две, еще более жестокие и сильные. Однако значит ли это, что не нужно сражаться? Худшее, что можно сделать – это ничего не делать.

Там, на похоронах, борясь то со слезами, то со смехом, Гарри впервые ясно и твердо приказывает себе браться за дело. Впервые так четко признает тот факт, что он больше не может себе позволить прятаться за чужими спинами. Нет ни родителей, ни крестного, ни Дамблдора. Есть только он, Гарри, просто Гарри – и кошмар, от которого невозможно ни спрятаться, ни проснуться. Гарри запрещает себе от него убегать. С этих самых пор он больше не ощущает себя ребенком.

Гарри постоянно таскает поддельный крестраж-медальон в кармане – в качестве напоминания о том, чего стоило его добыть и что предстоит вынести. С самого 5 июня Гермиона, узнав от Гарри о подделке, перерывает библиотеку в поисках таинственного Р.А.Б. – конечно, она тоже понимает, что без информации о нем они окажутся не в состоянии двигаться дальше.

С кошмаром нужно покончить. Самостоятельно. Арена ждет, и Гарри с невероятно холодной головой движется к ней по красной дорожке, на которую ступил вместе с Дамблдором. На самом деле парень ничего не решает. Решение родилось задолго до того, как он начал хоть что-нибудь понимать, когда Директор впервые помог Гарри сделать выбор в пользу правильного.

«Гарри, ты хоть понимаешь, как мало волшебников смогли бы увидеть то, что увидел ты в том зеркале?..»

Гарри тогда совершенно не понял, какой выбор он сделал, но на самом деле именно он впоследствии и лишил парня любого иного выбора. Смерть Дамблдора Гарри тоже принимает потому, что выбора у него нет, раз уж на то пошло.

Его последняя встреча с Директором при его жизни стала седьмым уроком за год. Огромным, невероятно огромным и, пожалуй, самым важным. Он был целиком проникнут христианской идеей принесения своего тела в жертву. Причастия плотью. Чтобы победить, тело необходимо отдать, заплатить большую кровь, чтобы кто-то другой мог жить хорошо. Молох. Миф о пещере. Ключевой, между прочим, наряду с… понятием Общего Блага.

Я долгое время считала, что Директор продумал все так замечательно, и пусть только кто-нибудь попробует возразить что-нибудь против него – он всегда сможет ответить, что отдал за всех своих людей собственную жизнь, а потому прав.

Он действительно это сделал. Только вот отвечать не будет – в этом вся разница.

Ведь в конечном счете вся суть состоит в самом процессе труда, который и является жертвой, а не в оценке его теми, кому эта жертва приносится, и не в связи с ожиданием платы за труд или его качество.
Гарри должен принять свою чашу так же, как это сделал Дамблдор – совершенно сознательно и добровольно. С чувством любви, а не обиды, ненависти, яростного сопротивления, упорного отторжения и тому подобного. В этом суть седьмого – последнего прижизненного – урока Директора.

Попутно Гарри должен рано или поздно понять и то, что Дамблдор все эти годы вел его к испитию этой чаши не потому, что не любил, и не потому, что этого хотел.

Не случайно именно Гарри был выбран Дамблдором для того, чтобы многократно преподнести Директору его собственную чашу… Есть такие вещи, которые надо делать через себя, и подобные поступки, соответственно, только и допустимо делать через себя, и это – единственное оправдание тому, что ты их делаешь.

Манипуляторство? Бесспорно. Но манипуляторство – всего лишь метод, а метод, как известно, может быть направлен в любую сторону. В зависимости от того, кто направляет.

Если открыть широко закрытые глазки (на что истерические лирики резко не согласны) и проследовать мысленно за Анной, сразу станет видно, что Дамблдор всегда и везде манипулирует к добру. Да, не без удовольствия – ну так он человек такой. И правильно делает – от всего нужно стремиться получать удовольствие, иначе какой смысл что-то делать? Его наслаждение – наслаждение от хорошего владения методом, а не от того, что он получает от метода выгоду для себя лично. Для себя лично он как раз имеет массу головной боли. Но он просто по-детски и искренне радуется, когда после всех его усилий – получается хорошо.

Я проиллюстрирую. Взрослый столкнулся с проблемой заставить ребенка съесть кашу, или бросить наслаждаться взлелеянными комплексами, или принести себя в жертву ради того, чтобы перестать быть Волан-де-Мортом – и так далее. И вместо того, чтобы орать, лупить или задаривать и задабривать, начал искать другие способы, ибо ребенка любит, но при этом еще и думать умеет.

Можно, конечно, попробовать объяснить. Конечно. Вы когда-нибудь пробовали? Этот хороший метод имеет, увы, значительное ограничение по возрасту (ребенка) – есть вещи, которые в определенном возрасте не объяснишь. Очень люблю наблюдать, как очень ярые противники применения физического насилия к животным долго объясняют котикам и собачкам, какую непоправимую ошибку против правил гигиены и общежития те совершает, гадя по всем углам. Угадайте с одного раза, каков бывает результат.

Дети, конечно, не домашние животные, но соразмеряться со степенью взрослости их голов просто необходимо. И, если метод объяснения из-за невозможности объяснить отпадает, остается только с любовью Играть – или с любовью же манипулировать.

Чаша Гарри, правда, на вкус будет не смертельной, а несколько… э… ладно, об этом – когда придет время. В любом случае, результат этого последнего прижизненного урока Дамблдора таков, что Гарри оказывается просто не в силах забыть ни лицо этого человека, который был его самой большой надеждой, ни его поступки. И пусть подросток пока не совсем понимает (или совсем не понимает), что на самом деле Директор совершил, а потому мучается и страдает, переживая и его гибель, и его «ошибки», эта боль дает Гарри самую святую в мире глубину – и Гарри начинает чувствовать свою душу.

Впереди его ждет тяжелый и кропотливый труд. Почти такой же, какой ожидал Директора в ночь смерти Поттеров – только соответствующий возрасту и умениям Гарри. Каждый да получит цену… Поэтому я очень хорошо представляю, как чувствовал себя Директор в ту самую тяжелую ночь, когда выбрал самое правильное в своей жизни. Одиноким, напуганным, но полным смирения и решимости: единственный способ избавиться от кошмара – пойти к нему навстречу.

Гарри должен отринуть все, прекратить выжидать, убегать и прятаться, верить, что эта история – не про него. Он должен ступить на темную тропу, ведущую его к жертвенному алтарю, в одиночестве – он сам должен так решить. Он оказывается готов. Смог бы он вырасти, останься Дамблдор на этой земле?.. А Снейп бы смог?..

И ровно в тот миг, как Гарри становится взрослым, ему, как и 16 долгих лет назад Директору, даруется любовь чем-то свыше – Рон и Гермиона непреклонно заявляют, что не оставят его.

Ибо если Гарри в чем-то сильно и ошибается, так это как раз в том, что по темному и продуваемому всеми ветрами пути охоты на крестражи он должен идти один. Снова и снова повторяя про себя их названия (ожерелье… чаша, змея… что-то от Гриффиндора или Когтеврана… ожерелье, чаша… змея… что-то от Гриффиндора или Когтеврана… ну, да, от Гриффиндора… и кому только Дамблдор так толсто намекал и подсказывал?..), словно одно только это сможет приблизить их к нему, Гарри видит сны, и в этих снах один крестраж сменяет другой, но Гарри не может до них дотянуться, хотя Директор (ахтунг!) с надеждой протягивает ему веревочную лестницу, пытаясь помочь… В общем, подсознание Гарри в очередной раз работает гораздо лучше самого Гарри. И парню пора учиться не игнорировать его и не сомневаться в его силе.

Гарри ошибается в том, что одинок и должен сражаться в одиночку, ошибается в том, что Дамблдор ошибался, ошибается в том, что его смерть стала случайной трагедией, а дело, на которое Гарри отправился вместе с ним – бессмыслицей. И, наверное, хорошо, что пока Гарри этого не понимает – ибо чувствует себя целее. Это знание – как раз из тех, до которого нужно дорасти, иначе его не понять.

Однако удивительны взрослые, продолжающие себя относить к очаровательным детям лет этак 12-16 и рассуждать соответственно. А ведь в списке обязанностей нормального взрослого человека есть пункт, где говорится про рассуждать по-взрослому. Он, на мой взгляд, должен быть обведен тремя яркими и обязательно разноцветными фломастерами. Детский лепет во взрослых мозгах много некрасивее детской же одежды на старческом теле.

Иллюстрирую, повторяя рисунок, созданный Анной: имеются Дамблдор, пещера с ее богатым антуражем, крестраж, оказавшийся ненастоящим, и Финальная смерть Дамблдора.

Как станет рассуждать дитя? Подобно 16-летнему Гарри, оно сочтет, что бедный Директор ни капельки не знал о подлинности крестража, напился, глупенький, зеленой водички и умер, оставив магическую общественность, Орден и лично Гарри круглыми сиротами. Какой же Директор, право слово, дурачок, вот это ошибка так ошибка (ведь он и сам признает, что способен ошибаться, не так ли? ах, обожаю, когда выдергивают откуда-то одну Директорскую фразу и носятся с ней, как с Библией, совершенно позабыв про Нюансы).

Годиков до 19 я, признаться, именно так и думала. За что очень над собой теперь иронизирую. Ведь взрослый же на то и взрослый, чтобы знать, что жизнь – не простенький алгоритм, но, правда, и не черный ящик, неизвестно что выдающий, а скорее сложнейшая система равновесий, и при анализе подобного поступка никак нельзя опираться только на то, что лезет в глаза, и обойтись без учета важных факторов, что в глаза лезут не так настырно.

Ну, например, во-первых, Дамблдор слишком много знает о мелочах пещерного антуража. Делать из этого вывод, что ему твердо известно про неподлинность медальона, конечно, рановато, но утверждение, что он, дескать, в пещеру сунулся вслепую и абы как (с ребенком-то в качестве балласта), уже не слишком подходит.

Во-вторых, Дамблдор отлично понимает, что после пещеры проживет недолго, о чем почти напрямую и говорит – это Гарри так отчаянно желает ему жизни, что не слышит и не видит ничего иного, никаких свидетельств безнадежности своих надежд. Получается, пещера – в лучшем случае предпоследняя схватка Дамблдора. Ну, и какой для взрослого человека, между прочим, превосходнейшего стратега и тактика, смысл в том, чтобы выпускать предпоследний или даже последний патрон по не самой важной цели, а просто так, оставив более важные цели тем, кто придет после (если придет)?

В-третьих, Директор – все-таки человек чрезвычайно умный, а не придурочный дедушка со слабым слухом и в туфлях на каблуках, что бы там ни думали на этот счет простаки. А потому предпоследний (и особенно последний) выстрел такого человека должен быть особенно значимым и значимо особенным.

В-четвертых, формально Дамблдор оставляет Гарри цепочку крестражей, которые вроде как Гарри должен обезвредить.

В-пятых, Гарри – любимый ребенок, бросить которого на произвол судьбы умирающий целый год Директор ну никак не может.

Посему довольно сложно при наличии взрослого мышления не сделать несколько иные выводы, нежели детки 12-16 мозговых лет.

Дамблдор, величайший волшебник мира, закадрово помирает всю Игру-6 не просто так и не от одного обезвреженного кольца, а потому, что обезвреживает последовательно всю цепочку крестражей. Вот умереть, все крестражи максимально разминировав – это да, это более соответствует исключительному уровню Директора. И отдать Гарри в руки безопасную вещь – это куда более логично, если пытаться думать в нормальную сторону, учитывая замечательную личность Дамблдора.

Он все равно смертник. Его смерть может быть лишь более или менее лишенной смысла. Своей смертью Директор решает извлечь максимум выгод из ситуации: запустить для Гарри Финальный квест; преподать ему очень важный урок о том, что иногда приходится совершать буквально убийственные действия совсем по другим причинам, нежели ненависть (камешки в фундамент будущего оправдания Снейпа, между прочим); ну, и, конечно, спасти шкуру упомянутого Снейпа, например, от Непреложного Обета, им же данного. А также еще масса всего и кое-что, о чем чуть позже.

Взрослые, в отличие от детей-логиков и детей-худинтуитов, они же неумеренные фантазеры, должны научиться сводить эти стороны своей личности и с тем же самым цинизмом, с которым они подходят к окружающей действительности (ибо модно), относиться и к собственным суждениям (ибо полезно). Как говаривал Эко, следует вовремя вбегать в логику и вовремя же из нее выбегать. То же самое и с худинтуицией. У нормального человека должно быть и то, и другое, и оба качества – в разумных пределах.

И тогда станет ясно, и логически, и интуитивно, что Директор, если он действительно нравственен, а он глубоко нравственный человек, и ведет Большую Игру, а он, знаете ли, действительно ее ведет, даже я в этом уже не сомневаюсь – должен уйти из жизни лишь после того, как действительно сделает все по максимуму, где только можно подстелив Гарри соломки перед уходом.

В чем же эта соломка состоит?

В принципе, все элементарно просто, если вышелушить из полифонии, устроенной Дамблдором, простые ноты, и посмотреть, что выйдет.

В-главных: Гарри – крестраж Волан-де-Морта. Дамблдор сразу же после гибели Поттеров берет Гарри под малозаметный, но жесткий контроль. С 11-летнего возраста Гарри воспитывается под личным наблюдением Директора, и воспитывается заботливо, с огромной любовью, изобретательно и всесторонне.

В процессе воспитания до Гарри поэтапно доносится информация о том, что ему предстоит схватка с Реддлом. Не менее осторожно, по маленькому кусочку, Гарри готовят к тому, чтобы он узнал правду о себе.

Главное оружие Гарри в борьбе с Томом – не меч, и не магия, и не рукопашный бой, и даже не умение командовать армией, но понимание Тома, а также замечательное и сильно недооцененное Томом чувство – любовь.

Дамблдор очень давно знает про крестражи и в Игре-6 занимается их почти полным обезвреживанием.

Наконец, имеем любопытный факт: если до Игры-6 Том спит и видит, как бы уничтожить одну ненавистную очкастую занозу в больном месте, то в Игре-6 всем Пожирателям трогать Гарри запрещено. Объяснение со стороны Тома – «Это Моя Добыча!» (очень в его духе и совсем не убедительно, однако позволяет сохранить авторитет в глазах Пожирателей).

Из всех этих посылок вполне легко и непринужденно делаются следующие простейшие выводы.

Если Гарри – крестраж, и Том наконец об этом узнает (должно же даже до него хоть что-то доходить быстрее, чем до Гарри), Гарри привлечет к себе пристальное внимание Его Темнейшества. Потенциально Гарри – часть Реддла, то есть весьма и весьма опасен.

Может ли Дамблдор, решив оставить Гарри в живых, не уделить ему все свое внимание? Ни в коем случае. Эта часть Тома должна быть воспитана так, чтобы из нее не просто не вышел Волан-де-Морт, и не просто вышел человек, которого Тому не удастся использовать в своих интересах – нет, Гарри должен стать оружием против Тома.

Воспитание в Гарри ответственности, нравственности, жертвенности на основе любви, добра, скромности, храбрости и всех тех качеств, олицетворением коих для Гарри являются его родители – одна из главных задач Большой Игры. В момент Финальной схватки Гарри должен сделать нечто такое, что уничтожит Реддла.

И это – не убийство. Дамблдор нигде и никогда не говорит, что Гарри должен Волан-де-Морта убить. Уничтожить – да. Но не убить. О том, что Тома надо убить, всегда говорит или очень ожесточенно думает Гарри, который, как всякий подросток, далеко не все и не всегда понимает. Директор его попросту не поправляет.

Непременное условие всех этапов Большой Игры – Гарри всегда так или иначе страхуют. Не верю, чтобы Директор мог отправиться в мир иной, оставив Гарри круглым беззащитным сиротой. А что нужно сделать Директору, чтобы Том Гарри не только не трогал, но всячески берег?

Ну, во-первых, Том должен узнать, что за его крестражами ведется весьма эффективная охота. Во-вторых, он должен узнать, что Гарри – его крестраж. Чем больше крестражей окажется под угрозой скорого уничтожения или и вовсе уничтоженными, тем ценнее для Тома станет Гарри. Косвенная, но очень сильная защита.

Поскольку Том постоянно пересекается со Снейпом, у Дамблдора всю Игру-6 имеется безотказная возможность донести до Тома нужную информацию в любой момент. Ну, например, что дневник уничтожен. Ведь должна же быть причина, по которой Драко весь год так клинит при виде Снейпа. То, что он якобы считает, что Снейп «хочет забрать себе славу» Драко – на мой взгляд, детская отговорка, за которой скрывается кое-что поконкретней и посерьезней. Например, нехилый донос на Люциуса и кратенький пересказ истории с дневником в Игре-2. Не удивительно, что Реддл резко тормозит всех Пожирателей, и ни одна собака Гарри даже не пытается тронуть (а те, что в порыве эмоций все-таки пытаются, быстро нарываются на привет от Снейпа): «Так, я сказал, что крестражей будет семь, значит, их будет семь!! Минус дневник, зато плюс Поттер!! Всем не двигаться!! Разве семь – не самое мощное магическое число?!?!»

Кроме прочего, после смерти Дамблдора мгновенно оказывается, что очень много людей знают или догадываются о нахождении Гарри рядом с Директором во время, когда он прибыл в Хогвартс подозрительно ослабленным. Сомневаться не приходится – Том занервничает, размышляя над тем, чем занимался Дамблдор в свои последние часы.

Более того, Дамблдор за год умудрился так наследить, то демонстративно пропадая из школы на сутки, то отказываясь использовать сов, а вместо этого отправляя свои сообщения Гарри через студентов, что даже до Тома должно дойти, что Директор, плотно и лично взявшись за обучение Гарри, делает это с очень конкретными целями. Поэтому, когда до Тома наконец совсем дойдет, с какими конкретно конкретными целями, он очень быстро поверит в то, что такое вообще возможно – 17-летний юнец и впрямь охотится на его крестражи, продолжая дело Дамблдора.

Если крестраж-квест и все, с ним связанное, задумано заранее, а оно задумано заранее, Директор должен предусмотреть важный момент: Том обязательно попытается привлечь Гарри, свой драгоценный крестраж, на свою сторону.

И Директор его предусматривает – тому есть железное свидетельство в виде воспоминания Снейпа об их ссоре с Дамблдором у Леса, которую послушал Хагрид где-то в конце февраля 1997 года: «Он не станет пытаться завладеть Гарри вновь, я в этом уверен, – говорил тогда Директор. – Не таким способом». Ну, а какой еще может быть способ завладеть Гарри, если не тот, к которому сдуру прибегнул Том в Министерстве в Финале Игры-5? Только попытка переманить, соблазнить и договориться.

Однако одна из задач Большой Игры – сделать так, чтобы переход Гарри на сторону Реддла был в принципе невозможен. Попробуйте сами представить себе, чтобы после трех последних Игр Гарри вошел в число союзников Волан-де-Морта. Ага. Абсолютно невозможно. И это – результат воспитания методами и средствами Большой Игры.

Дамблдор уходит из этого мира, оставляя перед Гарри крайне строго очерченную извилистую тропу Игры-7, которая к концу жизни Директора оформилась окончательно.

Шагом первым по этой тропе станет возвращение к Дурслям, о чем Директор попросил Гарри еще в самом начале Игры-6 и что Гарри очень хорошо помнит – так необходимо для продления действия защиты крови.

Следующим шагом Гарри намеревается сделать исполненное символизма посещение Годриковой Впадины, однако это немного не то, чего хотел бы от Гарри Дамблдор. Благо, Рон быстро напоминает другу об этом.

- Но, Гарри, тебе надо будет заглянуть в дом моих родителей перед тем, как идти куда бы то ни было, даже в Годрикову Впадину, – произносит он, когда ребята обсуждают свое будущее у Озера после похорон.
- Почему?
- Свадьба Билла и Флер, помнишь?

У Гарри светлеет на сердце – свадьба и само ее существование в мире без Дамблдора кажутся чем-то нереальным – но все-таки невероятно прекрасным. Конечно, Гарри соглашается с тем, что не может этого пропустить.

И, разумеется, именно на это и рассчитывал Дамблдор. Стоит ли давать длинный-предлинный ответ на вопрос о том, почему Билл и Флер так за целый год и не поженились? Почему Флер, приехавшая в Нору погостить якобы только на лето, чтобы всего лишь познакомиться с родственниками будущего мужа, остается в доме и до Рождества, и до следующего лета, а дело о свадьбе не движется с мертвой точки? Самостоятельнейший и упрямейший взрослый мужик (по-другому не назовешь) Билл, которого уважают даже гоблины и который прекрасно умеет отвечать матери твердым отказом на просьбу и мольбы подстричься и вынуть серьгу из уха, вдруг побоялся идти против маминого мнения по поводу любимой женщины? Не верю и не поверю никогда.

Отложить свадьбу Билл может только в одном случае – если так приказывает высшее начальство, ибо это пойдет на пользу Делу. А оно непременно пойдет – Дамблдор не хочет, чтобы Гарри куда-либо спешил, потому лучше подростку будет все-таки остановиться в Норе.

Ну, и шаг третий из первых оформившихся в новой Игре – это, конечно, Гриммо, проблему охраны которого Дамблдор, как Хранитель, тоже успел решить перед смертью. Гриммо дает ответы на многие вопросы, среди которых главный, пожалуй, это Р.А.Б. Сие есть ключ к тому, что делать дальше, и даже Гарри это понимает – найдет Р.А.Б. – сможет продвинуться в квесте. Больше цепляться не за что, и это тоже не случайно.

Последним крестражем задумано оставить самого Гарри. Местом Финальной битвы выбран Хогвартс, куда Гарри должны в итоге привести все его дороги. Ну, хотя бы потому, что там запрятан крестраж, о котором Дамблдор намеренно практически ничего не говорит – диадема Когтеврана, которую Гарри, очевидно, по счастливой случайности, мельком уже удалось увидеть в Выручай-Комнате, когда он прятал учебник Принца от… Принца.

Там же, в Хогвартсе, должны однозначно выстрелить меч четвертого Основателя – Годрика Гриффиндора – который так подозрительно часто попадается Гарри на глаза и на язык в этой Игре, как и кольцо Мраксов, ибо Дамблдор, невинно блестя глазами, для чего-то сделал все, чтобы это кольцо буквально въелось Гарри в память – а потом вдруг пропало с радаров.

Там же, в Хогвартсе, должен оказаться и Том, которого рано или поздно приманит к себе не что-нибудь, а волшебная палочка Директора. Распространяться о том, что это за палочка такая, сейчас не буду, иначе придется тут же открывать Игру-7, сосредоточусь лучше на том, что без ошибки в Финале Игры-6 не обошлось – Гарри очень не ко времени узнал правду о том, кто подслушал пророчество. Впрочем, косяк сей можно исправить, например, нужными воспоминаниями – и извлечь из него много пользы, так что в целом он совершенно не смертелен. Напротив.

Возможно, конечно, так не должно было быть. Но все вышло так, как вышло. Впрочем, так, как вышло, тоже хорошо. Сыграно ведь блестяще, прямо как в далеком 1991\1992 году. Все цели Игры Года достигнуты. Взяв себя в руки после шторма и колебаний векторов в Игре-5, Дамблдор весь год ведет уверенную борьбу «сверху» (хоть бедному Томми и кажется, что она как минимум позиционная). Игра, отыгранная как по нотам, завершается продуманной и этически безупречной жертвой – Дамблдор сам ложится на амбразуру, отчего Игре максимально хорошо.

Окончательно оформляются три фронта сопротивления: команда Гарри, Орден и Хогвартс, где внезапно ключевая роль отводится вовсе даже не взрослым (у них свободы меньше), а детям – на передний план выходит ОД в полном составе во главе с Джинни, Невиллом и Полумной – единственными из ОД, кто откликнулся на призыв Гермионы, единственными, кому так сильно не хватало собраний, единственными, возможно, кто каждый день проверял свою зачарованную монету, надеясь, что она потеплеет вновь.

Серебряное трио выходит из Финала правопреемниками Золотого. Они были там. Они видели. Они сражались и имеют почти прямое отношение к смерти Дамблдора, ибо были рядом. Это полностью отсекает им путь назад (в моральном плане). Они просто не смогут не участвовать дальше. Не смогут быть в стороне. Таким образом, в будущем году они уже в Игре – и готовят удобную площадку к возвращению Гарри. Очень приятно, знаете ли.

Однако в замке есть и другая сторона. Есть большая часть слизеринцев, которые с восторгом принимают пришествие Реддла и тотальное изменение сложившихся порядков как в школе, так и за ее пределами. Есть студенты вроде Гойла и – особенно – Крэбба, которые найдут в этом себя и быстренько сделают жестокость своим призванием, совершенно искренне получая от этого удовольствие.

Есть, наконец, так до конца и не определившиеся детишки типа Драко Малфоя – мальчика, который сначала сделал неправильный выбор, а затем оказался лишен какого бы то ни было выбора в принципе. Мальчика, который выжил после той ночи исключительно и только потому, что его прикрыл презираемый им декан, солгав Тому, что Драко опустил свою палочку в связи с его, Снейпа, появлением на башне, а также сделав упор на то, что именно Драко удалось провести Пожирателей в школу и загнать Директора в угол. Мальчика, перед которым лежит период, в сотни раз худший, чем весь прошедший год, в конце которого его доводят до состояния непрекращающейся истерики – и Том, и Дамблдор, между прочим.

От хваленой малфоевской маски не остается ничего, как метко выразился автор с «Астрономической башни» – ошметки полетели в стороны, когда Снейп за шиворот вытаскивал его, провалившего свою великую миссию, которой он так гордился и хвастался в начале года, с поля боя. Да еще и всячески прикрывал спинку. Дальше по мере сил тоже прикрывать будет – куда его теперь такого.

И трусость, и отсутствие личной этики, и полное несоответствие собственным же понятиям об интересах семьи встают перед Драко в полный рост. Куда и как ему жить дальше, мальчик просто не понимает. При этом не стоит думать, что, убедившись в собственной трусости, Драко получит возможность осмелеть. Ему придется жить с этим, зная, что он – такой. Равно как и с черной дырой на месте внутренней этики личности. Привет его малфоевской гордости, зацикленной на семейных традициях.

Возможностей научиться чему-либо у Драко сейчас ни на грош больше, чем всегда. Разве что стоит учесть доведенную до полного коллапса чувственную сферу – здесь еще возможны сдвиги. Сомневаюсь, что после года прессинга, сцены на башне и бега с препятствиями по ночной территории Хогвартса Драко продолжит отрицать свою чувственность и эмоциональные качества. Впрочем, их признание сейчас ему мало чем поможет.

Поведение он изменить не в силах – внешняя среда в виде вцепившегося в мальчика всеми клешнями Волан-де-Морта ему этого не позволит. А потому бегать Драко из одного лагеря в другой, обливаясь слезами по поводу своей несчастности, пока родители или тот же Снейп не вытащат окончательно на какую-нибудь сторону. Причем, если эта сторона будет стороной Реддла, мальчик повесится быстрее, чем его убьют (свои или чужие) от количества творящейся там жестокости.

Именно так – найти третий выход из угла, в который он активно помогал загонять себя обстоятельствам, Драко не сможет. Как он себя такого выносит всю дорогу, я не знаю.

Единственное хорошее для него в этой ночи – и единственное, что он пока способен ясно осознать – это то, что не он убил Дамблдора. И, наверное, это лучшее «прощай» Директору, одно из самых искренних, что можно сказать ему вслед. Да, хорошо. Ни Дамблдором, ни Снейпом та ночь не прожита зря, и даже Снейп должен это понимать в данном конкретном пункте. Душа Драко Малфоя, какого бы невысокого мнения я о ней ни была, все-таки стоила двух других, потрепанных, истерзанных этой войной, душ и одного старого-старого тела. А значит, можно повторить: да, хорошо.

Как бы Драко ни ненавидел его по примеру отца, ему повезло учиться под началом Дамблдора, который в свой последний выстрел сумел вложить еще и нужный толчок души Драко в правильную сторону, оставив подготовленное поле для действий Снейпу и дальнейшей жизни. Что-то значительное из этого по-прежнему имеет шансы вырасти – даже вопреки всему тому, что мальчик сделал; возможно, с помощью того, чего он не сделал.

Однако на данном этапе ничего особенного для своей души лично Драко не добился. Он просто оказался не таким плохим, каким мог бы быть. А, чтобы иметь право называться человеком, ему предстоит пройти долгий путь, по которому он еще, между прочим, не сделал ни единого шага – он пока что только не шагнул в пропасть, которая бы его от этого пути отрезала, соглашусь с Анной. Есть ведь определенный порог допущения в себя плохости, за которым ты становишься уж совсем навозом. Дамблдор со Снейпом, помимо прочего хорошего, не дали Драко переступить этот порог. А ведь он мог бы. Вот пусть теперь с этим и живет.

Малфою повезло в самом начале школьных лет встретить Гарри. Мысленное сравнение с ним на протяжении шести лет все-таки заставляет его душу хоть как-то развиваться – это важно, ибо без этого пинок Директора его души стал бы пустым выстрелом в воздух. Пожалуй, пика это сравнение достигает в Игре-5, когда Драко становится старостой факультета, любимчиком нового директора, получает власть над всеми студентами школы как член Инспекционной Дружины, завоевывает благосклонность Министра и ощущает за собой уже не только силу отца, но и тень могущества Реддла… а Гарри, не имея ничего из этого, вновь выходит победителем.

Взлетевшему высоко Драко опять приходится больно упасть вниз по цепочке «Сравнение себя с Гарри – зависть – агрессия – внутреннее опустошение», а последующее вступление в ряды Пожирателей, темное задание Тома и нависшая над семьей реальная опасность заставляют его голову все-таки хоть немного поработать. Детство Драко заканчивается с Игрой-6, в Финале которой Гарри, который давно уже выучил все эти уроки жизни, искренне жалеет его, понимая, в какую ситуацию его ставит Волан-де-Морт, грозя убить и его, и его родителей. Гарри не верит, что Драко сможет убить и, продолжая презирать мальчика, все-таки не забывает, что там, на башне, палочку Драко успел опустить.

Это хорошо. Это очень хорошо. Может быть, для души Гарри даже лучше, чем для души Драко. И, без сомнения, не случайно – Дамблдор всю Игру оставлял Гарри на линии Малфоя именно для того, чтобы Гарри все осознал и кое-чем себя наполнил. Например, сочувствием даже к такой подленькой трусоватой мерзости, как Малфой. Ведь сострадание и сочувствие есть основа нравственности, а нравственность охраняет душу – которую Гарри так неимоверно важно в себе сберечь.

А от этого не так далеко и до милосердия – кто знает, когда и как мальчиков еще сведет судьба? Гарри будет к этому готов, ибо Дамблдор успел и сумел даровать ему едва ли не самое важное – понимание. Гарри понимает Драко и этим пониманием возвышает себя. Он жалеет его и совершенно искренне не держит на мальчика зла как на Пожирателя – он просто продолжает его не любить как бывшего соученика.

Вся злость и ненависть Гарри направлены только и исключительно на Снейпа. Он не желает прощать. Не хочет понять. Он желает мстить. Да что там – того желает весь Орден и половина магического сообщества. Ведь благодаря Гарри теперь все вокруг твердо и четко знают, Как Именно Все Было там, на башне.

Я не думаю, что сделано это было случайно. Засвидетельствование произошедшего именно Гарри было изначально предусмотрено Дамблдором еще и потому, что ему нужно было предоставить самое точное доказательство лояльности Снейпа Тому. Когда Реддл, имеющий с Гарри тесную связь, считает с Гарри информацию, он более ни на секунду не усомнится в том, что Снейп, уничтоживший главного врага Его Темнейшества – его и только его, Тома.

В результате чего на должности любимейшего и драгоценнейшего сотрудника Волан-де-Морта оказывается правая рука Дамблдора.

Том Снейпу ни за данный Обет, ни за исполнение задачи Драко за Драко даже слова не скажет. В его глазах Снейп становится абсолютно идеальным последователем – умелым, хитрым, послушным, верным и невероятно умным, что выгодно выделяет его из кучки идиотов-Пожирателей. Слепое повиновение из страха – это, конечно, всегда приятно, но иногда ведь и поговорить с кем-то хочется.

После Финала Игры-6 Том доверяет Снейпу так сильно, как в принципе только способен доверять человеческому существу. Можно, я не буду расписывать, почему это так здорово для Директора и очень скверно для самого Тома?

А у Снейпа, тем временем, зависшего без протекции Дамблдора ровно на середине между Пожирателями и Орденом, врагов вдруг резко становится вдвое больше.

Орден делает такую же ошибку по отношению к нему, что в свое время сделал по отношению к Сири (о, ирония). Тогда, чтобы поверить в предательство Сири, Дамблдору, например, оказалось достаточно вспомнить об одном единственном случае проявления его жестокости в запале злобы. Снейп же в свое портфолио умудрился напихать подобных случаев с десяток – да еще и Гарри громко вопит (ну, Снейп – не Сири, он все-таки сам про себя такое вопить не будет, поэтому проказнице-истории необходим рот Гарри): это он! он!! он убил Дамблдора! Я все видел!!! – куда уж тут не поверить, тем более, если очень хочется.

Однако я мягко замечу, что в принципе не верю, что Дамблдор способен послать Снейпа на верную смерть – не от тех, так от этих. Какая-то возможность оправдания Дамблдором для Снейпа предусматривалась с самого начала, а к концу Игры Года таковых оправданий накапливается очень приличная масса.

Первым и самым главным является… опять же, свидетельствование Гарри. Не зря, не зря подростка всю дорогу так активно подпихивают в малфоевскую линию Игры, теснейшим образом связанную с самим Снейпом. Все или почти все, о чем Гарри узнает в процессе наблюдения за этой парочкой, так или иначе доносится Гарри же до более взрослых и умных людей. И все становится теми самыми камешками информации, которые позже лягут в фундамент оправдания Снейпа. Прежде всего, в глазах Гарри.

Понять, что произошло и как (хотя бы примерно), членам Ордена ничего не мешает уже сейчас. У них есть вся информация, абсолютно вся, чтобы сложить головоломку Игры в той ее части, которая их весь год не касалась. Уже там, в больничном крыле, сразу после того, как закончился ночной аврал, им следовало лучше бы думать, а не продолжать красиво говорить.

Ну, например, задаться скромным вопросом, кто же снял с Гарри Петрификус Тоталус. А Хагрид мог бы сопоставить детали беседы Снейпа и Дамблдора у Леса в конце зимы, когда они ссорились, с тем, что Дамблдор откровенно знает о действиях Малфоя с самого начала года, и с поведением Директора как таковым.

Да и общий посыл хотя бы той же душещипательной беседы Дамблдора с Драко на башне в ту ночь, от которого так и фонит лобовым: Да Я Вообще-То Все Время Был В Курсе Того, Что Вы Делали, Мальчик Мой – та же Макгонагалл просто не может не догадаться, что в этой истории по меньшей мере не все – совы. А те совы, которые совы, вовсе не те, кем кажутся.

Опомнившись, и Люпин мог бы пораскинуть мозгами, например, вспомнив об услышанной от Гарри информации о Непреложном Обете Снейпа, и подойти к рассмотрению ситуации с другого угла – и даже дойти до мысли, что Дамблдор был бы не очень рад, начни Люпин громко всех посвящать в результаты своих мозговых раскидываний.

Понятное дело, они все – и Макгонагалл в первую очередь – немедленно бросаются пытать портрет Дамблдора на предмет того, что хотел сказать автор Альбус, но я не думаю, что у них получается многого от него добиться – это может навредить Игре. Скорее всего, он лишь запутывает их еще больше, таинственно улыбаясь в ответ на многочисленные выпады, мол, как он, старый дурак, мог позволить Снейпу обвести себя вокруг пальца.

Но, с другой стороны, кто когда-либо утверждал, что в вопросе лояльности Снейпа им необходимо окончательно и однозначно распутаться раньше, чем наступит развязка Большой Игры? Самые приближенные к Директору Игроки – хороший индикатор. Уж если они верят в сказки про мечту Снейпа преподавать Защиту и безмерную любовь его же к Реддлу, то что говорить о Его Темнейшестве?

Так что ослепленность Ордена – по крайней мере, поначалу – не только простительна, но и желательна. У них сейчас другие задачи – например, попытаться не раскачивать корабль, курс которого так любовно выверял Дамблдор, и идти дальше по тропе войны, по тропе Игры – изо всех сил надеясь, что тропа последней сохраняется. Гарри, как было громогласно объявлено на последнем при жизни Дамблдора собрании Ордена, занимает на ней центральное место. Поэтому ото всех требуется не мешать парню и прикрывать фланги, веря, что он знает, куда идти и как.

Ибо почти все Игроки в той или иной мере догадываются, чем для Гарри может закончиться Финальный квест Директора. Можно себе представить, в какой фрустрации находятся те же Макгонагалл, Люпин и Хагрид с Грюмом, не решаясь менять механизмы в нововыстроенной Игре, но до колик переживая за своего любимого ребенка. Само собой, страх мешает им мыслить ясно; неопределенность ведет к смятению; анализировать некогда – надо воевать.

Но хоть кто-нибудь – кто-нибудь – из них на досуге хотя бы попытался доползти до осознания, что последние речи Директора на его последнем собрании были словами прощания? И – даже больше – звучали как Предсмертное Напутствие Человека, Который Подозрительно Точно Знает, Когда Именно Он Умрет? «Работайте, ребята. Следуйте за своим сердцем», – вот все, что он мог им сказать, вот все, что мог подмигнуть им его портрет. Неужели ни у кого из них не щелкнуло совершенно ничего при анализе поведения Снейпа?

Не верю. Слишком много неувязок и слишком много совпадений. Люпин, видящий Снейпа лучше всех оставшихся, Слизнорт, любящий своего талантливого ученика – они должны были понять. Хоть что-нибудь. Даже Гермиона после смерти Дамблдора не особо спешит поливать Снейпа грязью – что говорить о взрослых и более близких Снейпу Игроках?

В общем, когда наступит время, Снейпу оправдаться будет гораздо легче, чем ему самому, вроде как защищенному клятвой Дамблдора Ничего Никому Не Рассказывать О Лучшем В Нем, кажется. Дамблдор оставил всем широкий простор для размышлений о Снейпе, ни на один из правильных вопросов не предоставив однозначный ответ, но и не молча – все время обходясь намеками и многозначительными подмигиваниями. И, без сомнения, он сделал это специально.

Хотя бы потому, что не только Снейп всегда и сильно любил Директора, но и наоборот.