Наиболее значительным заделом к самой возможности будущего оправдания Снейп в глазах Гарри, бесспорно, является книга Принца, книга, которая стала подростку и проводником, и другом – ни больше ни меньше.

Утром 13 июня Гермионе наконец-то удается найти две заметки в «Пророке», в которых сообщалось, что Эйлин Принц вышла замуж за магла Тобиаса Снейпа, а чуть позже родила мальчика. Гермиона сообщает Гарри об этом поздним вечером пятницы, трижды отметив, что она «вроде как была права» насчет того, что учебник принадлежал девушке.

Что это? Ее неубиваемое честолюбие, которое продолжает пульсировать даже в этот час, не обращая внимания на то, как Гарри нынче чувствует себя по поводу Принца, кляня себя за то, что не показал учебник Дамблдору? Как будто бы это послужило бы для Директора железным доказательством подлости Снейпа, право слово – вон, даже крайне предвзятая Гермиона до сих пор не может разглядеть в книге ничего подлого, максимум – неприятный юмор, ну так кто ж с этим спорит-то?

Я думаю, спинным мозгом Гермиона чувствует, что Гарри должен узнать об истории Принца все, что возможно узнать. Что его мать была чистокровной, а отец – маглом, что в отношениях с родителями не все было в порядке, что из-за крови ему пришлось трудно в Слизерине, что маму он явно любил больше отца, а интерес к Темным Искусствам родился из желания защитить себя, заставить себя уважать – Гарри очень хорошо это понимает.

Другое дело, что это понимание окрашено ненавистью и сожалением о том, что «Дамблдор не догадался» (как мог, скотина?!) – но пока и этого хватит. Эмоции – дело поправимое, их можно изменить в совершенно противоположную сторону. Были бы факты.

Благодаря Гермионе факты есть – хорошо, что ее стремление выдергивать найденную ниточку до конца не изменяет ей и в этот час. Дамблдор будет рад. Ибо это, без сомнения, все он, коварный старый манипулятор, подавший Гермионе кончик ниточки об Эйлин прямо в вечер Финала – Гарри должен был узнать, но должен был узнать после. Возможно, Снейп не должен был громогласно сообщать Гарри, что это он – Принц-Полукровка, и тогда открытие Гермионы произвело бы больший эффект, ну да вышло как вышло.

Ведь все пойдет туда же, в копилку оправдания, в специально отобранные воспоминания, которые, кроме «ужасного раскаяния» Снейпа, будут включать и обязательную линию о взаимоотношениях с родителями, способную пролить свет на рождение Принца-Полукровки, увлеченного Темными Искусствами, столь презираемыми Гарри, как такового. Ибо никакой он не фанат Лорда Волан-де-Морта, как мстительно думает Гарри, и того, что он полукровка, в отличие от Тома, стесняться перестал.

Но все это – потом, потом, сейчас для Гарри имеет значение лишь огромная горечь от предательства Принца, такого умного мальчика, которому Гарри верил, который так много ему помогал… Гарри не может простить себе эту слепую, почти Директорскую веру в него, он не может пережить предательство. И он уже никогда не сможет забыть, какие чувства испытывал к Принцу и как его полюбил. Принц в жизни и воображении Гарри занял место погибшего Сири. Какая ирония. Факт того, что Принцем оказался Снейп, этих чувств из Гарри не вырвет все равно.

Что происходит? Дверка для теплых чувств к самому Снейпу держится открытой именно чувствами к Принцу. Даже после того, как Снейп убил Директора. Ах, Дамблдор, ах, старый хитрый черт, экой гад, ну? Ведь гениально же и неизменно изящно: Гарри не слышал, что говорил ему Снейп. Он видел только его лицо. Но он отлично слышал, что говорил ему Принц, смутно, лениво гадая, кто это такой. За год учебы у Принца он сумел услышать больше, чем за 6 лет попыток Снейпа хоть чему-нибудь его обучить (будем честны, все-таки результативных).

Гарри его не любил, а после смерти Дамблдора начинает ненавидеть. Однако, когда он понимает, кем был Принц и что произошло, становится поздно. Гарри уже его – Принца – Снейпа – которого ненавидит. Капкан захлопывается, и Гарри не в силах это изменить. Такое не порвать.

Великий человек Дамблдор. И какие прекрасные у него шутки. Наверное, хорошо, что в эту пору Гарри не понимает, во что и как он попался, иначе бы парень смело записал в предатели и его самого. Ибо это знание – тоже из тех, до которых надо дорасти.

Поэтому Гарри не в состоянии ответить на очень резонный вопрос Рона, почему Снейп никому не сказал, что Гарри пользуется его книгой. Гарри правильно догадывается, что Снейп узнал об этом даже раньше, чем сдетонировала Сектумсемпра («…когда Слизнорт все время говорил, каким блестящим я был зельеваром…»), но, когда Рон настаивает на вопросе, Гермиона находит лишь самый удобный и очевидный ответ: «Я не думаю, что он хотел, чтобы его ассоциировали с этой книгой». Это при том, что она сразу выдает все данные по Игре: Слизнорт знал почерк Снейпа, Дамблдор знал фамилию его матери, книга была найдена в кабинете Снейпа – и почему-то оказывается не в состоянии понять, что все эти данные указывают не на наивную доверчивость Дамблдора, не на его ошибку, а именно на Игру.

Шок слишком велик. Как правильно говорит Гермиона, завершая полный ощущения вины разговор, «никто из нас никогда бы не подумал, что Снейп… ну, вы знаете». Горечь мешает думать. У Гарри слишком мало информации, чтобы понять. У Игроков – слишком много проблем, чтобы остановиться и понять правильно.

Лично Снейпу в эту тяжелую пору, мне кажется, совершенно плевать, что по его поводу думают другие, которые просто не обладают всей полнотой информации. Единственное, что – пока – у него на уме – Дамблдор.

Дамблдор, который, в полном соответствии со своей натурой, как обычно, виртуозно использовал человеческие качества сотрудников. Из всех, кто любит Директора, только Снейп был способен его убить, облегчая ему страдания – именно из любви. Ибо, как я уже отмечала, есть такие вещи, которые надо делать через себя, их только и допустимо делать через себя – это единственное оправдание тому, что ты их делаешь.

Наверное, слова о том, что все кончено, еще долго бьются в его голове. Потому что заключают в себе все то невыносимое и огромное, чему ни он, ни я не можем подобрать подходящих слов. Потому что… какие слова могут быть, когда умирает самый близкий человек на свете? Никаких. Только внутри как-то… больно.

А спустя какое-то время он в первый раз переступит порог своего нового кабинета. В нем будет пусто, тихо и очень чисто. Дожидаясь нового хозяина, там будет спокойно стоять письменный стол с аккуратно разложенными книгами, стопками пергамента, новыми перьями. Мне нравится пририсовывать к этой картине трогательную деталь: в верхнем ящичке стола Снейпа дожидается записка, зачарованная так, чтобы ее мог прочесть только он. В ней будет значиться: «Дорогой Северус, спасибо. Альбус». Никаких доказательств тому, что так и будет, у меня нет. Равно как нет и доказательств обратному.

Конечно, он знал. Знал, когда еще ничего не происходило, знал, покидая замок в последний раз, знал, загоняя Снейпа в ситуацию с единственным выходом, знал, когда Снейп еще только несся по коридорам к башне, боясь опоздать – знал, что Снейп сможет. Верил в него так, как даже сам Снейп в себя никогда не верил. Ну, и на всякий случай – выбора не оставил. Потому что таким, как Снейп, как Гарри, выбор, хоть и существует, не дается. Они просто выбирают не выбирать.

Когда они встретятся на том свете, Снейп за подобную грандиозную наглость выдаст любимому папочке триста девяносто четыре страницы непереводимой игры слов и вынудит его спасаться в окопах от летящих проклятий и вазочек с дольками. А когда Снейп остановится, чтобы перевести дух, Дамблдор по обыкновению вежливо и с очень большой любовью скажет ему: «Я тоже очень рад тебя видеть, мой дорогой мальчик». Тогда Снейп, рыдая, бросится к нему на грудь и все простит этому отвратительному, сволочному манипулятору. Это очевидно так, что очевидней некуда. И Директор раскроет объятья.

Я совершенно и вслед за Анной уверена, что Снейп, хоть ему и снятся кошмары, а сердце рвется от боли, нежности и страха, после того, как убил Дамблдора, горько и навсегда счастлив. Такое жестокое и счастливое одновременно у него понимание, что он, всю жизнь страшно ревновавший и требовавший к себе любви со стороны Директора, был действительно Директором сильно любим. Уж теперь-то он точно это знает. Потому что последние слова Дамблдора – это еще и умное, хотя и сильно завуалированное объяснение в любви, демонстрация безграничного доверия.

И еще Снейп так хотел быть единственным – и он действительно единственный. Без Гарри. Без кого бы то ни было. В ту ночь на башне между ним и Директором никого иного действительно не было. Жаль только, что для понимания того, что так всю жизнь было, ему пришлось пройти через такое… Другой, выцарапав себе счастье подобным образом, мог бы и повеситься. Но ведь Снейп… это Снейп. Он из тех, кому в любви объясняются, привлекая к объяснению саму Смерть. И только такого рода признание является для людей его типа необходимым и достаточным. С его комплексами вообще бесполезно бороться словами. С ними способны справиться только Большие Поступки действительно Большого Человека.

Чтобы Снейп начал становиться другим, Дамблдору пришлось умереть. Я даже думаю, что умирал он почти в первую очередь ради этого – Гарри, Драко и Реддлу не стоит быть слишком тщеславными. Снейп – вот кто имел для него значение наивысочайшее.

Он ведь его не пустил в похожий на свой капкан, куда Снейп так активно всю дорогу рвался по примеру любимого супруга: «Я сделал все, что мог, и даже надорвался, умываю руки, в Ордене и без меня много народу, умереть спокойно дайте и воистину отстаньте…» И совершенно верно сделал. Снейп еще должен старые грехи искупить. Для него все только начинается, ибо до этого он никак особо не работал над своими ошибками – максимум какой-то период перед развоплощением Реддла и два с небольшим года – конец Игры-4 и промежуток времени между Игрой-5 и Игрой-6. Сейчас самый момент брать себя в руки и топать чистить там, где насорил – и пойти в этом процессе ему следует до конца.

Хотелось бы, чтобы ему все-таки хватило духу. Учитывая, сколько всего он сделал к концу Игры-6 и сколько времени был правой рукой Директора, у Дамблдора есть все основания надеяться, что до Снейпа все-таки дойдет, что надо бы перевоспитаться. И делать это быстро. В Игре-5 все его комплексы еще плодоносят с завидной продуктивностью, да и в Игре-6 я не вижу особых сдвигов – хотя Нарциссу он жалеет вполне почти даже по-взрослому, но на известие о предстоящей смерти Дамблдора реагирует еще очень даже индийскивдовно. То есть вполне по-детски.

Но то – о предстоящей. А вот реакцию на свершившийся факт мы с Гарри не видим – пробежка по территории Хогвартса в маловменяемом состоянии не считается. Хотя даже тут он делает именно то, что надо – Гарри прикрывает, Защите доучивает. Я бы сказала, у него первая фаза шока, и эмоционально он еще никуда не перестроился. В отличие от второй, в подобном состоянии человек на адреналине, очень быстро думает и очень продуктивно действует почти на автомате. Это потом уже, когда уходит адреналин, могут случиться какие-то подвижки в мозге, но, опять же, как правило, через весьма заметное время после выхода из второй фазы, которую человек переживает, находясь в крайне окоченелом состоянии, ни на что не жалуясь, не принимая ни в чем участия и ничего не требуя – либо же, напротив, сильно истеря. На второе у Снейпа сейчас права просто нет.

Жизненный урок после такого надо переварить, а у него времени очень мало, чтобы за год это сделать – дабы доперевариваться до такого, ему надо переварить всю натуру, включая часть фундамента. Конечно, после этой Игры он должен как-то сдвинуться с места – все ж такая ступень – но как и насколько? Даже при его потенциале нельзя быть уверенным, что пищеварение выдюжит – вон он как все шесть Игр только что не тащится от того, какой он плохой. Ну каково ему, бедняге, будет стать хорошим? Не слишком ли Дамблдор на него давит?

Нет, я так не думаю. По моему мнению, он совершенно правильно вынуждает Снейпа не дезертировать, а закончить процесс искупления. Ибо любит.

Когда Директор умирает, Снейп остается один на один с данными ему обещаниями. Даже если бы он очень захотел, он не смог бы валять дурака. Ему надо закончить Большую Игру. И быть ему новым Директором в Хогвартсе, из которого побег для таких, как он, невозможен, что, учитывая все, что произойдет в будущем учебном году, хорошо воистину.

Снейп ведь обещал Дамблдору, что сделает все, что в его силах, чтобы защитить детей от Реддла и Пожирателей. Он свое обещание выполнит, потому что это он. И перевыполнит – потому что кроме детей любит еще и своих коллег. Пусть даже они изо всех сил желают ему самой мучительной смерти. Они просто не обладают всей полнотой информации.

Я абсолютно уверена, что, не будь в школе Снейпа, поддерживавшего фундамент, на котором будет стоять ОД, поддерживая плацдарм для Гарри, никакая Игра не сложилась бы. Но, верный своему слову, Снейп остается и тоже решается на длинный и темный путь, на который они с Дамблдором ступили вдвоем, но который ему придется закончить в одиночку.

Он тоже знает, что иного способа справиться с этим кошмаром просто не существует, и, делая все, чтобы Гарри отыскал свою смерть, изо всех сил надеется, что Дамблдор знает, как быть. Он до последнего верит Директору, жертвуя на волю его даже Гарри. Ничего иного ему просто не остается, но ничто иное не ранит так чертовски больно.

Однако мне нравится думать, что крик Гарри: «Fight back, you coward, fight back!» – брошенный в агонии в минуту, когда их пути расходятся, скрепленные кровью человека, которого они оба любили так сильно и верно, все-таки тащит его вперед в те моменты, когда становится… слишком.

Впереди его ждет еще более жестокий и трудный год. Позади него лежит ряд выполненных обещаний, одна разорванная душа, умирающая от любви, возрождающаяся в ней же.

Я обещала себе ни при каких обстоятельствах не называть его героем, потому что наверняка ему это вряд ли понравилось бы – я сдержу это обещание. К чему обелять человека против его воли, когда от так отчаянно и упрямо настаивает? Да и не он ли научил меня, как невероятно ценен и прекрасен человек, когда его слова совпадают с его действиями? Не он ли научил меня, что никогда не следует обещать возможного, ибо возможное могут сделать все? Следует обещать невозможное, потому что иногда, если правильно к нему подступиться, оно возможно – и, уж во всяком случае, всегда можно расширить границы возможного, как говаривал Терри. А если ничего не выйдет… что ж, это ведь было невозможно.

Выполнив данное Директору обещание и убив его, Снейп совершил именно невозможное. И это действительно мог сделать только он. Я горжусь им. Правда, Снейп наверняка никак не мог бы понять, отчего… Но вот Дамблдор бы меня понял. Скажем так, только очень нравственному человеку можно поручить сложное дело собственной смерти.

Вообще, с теоретической точки зрения свой поступок мог бы посчитать геройским даже он сам. Справедливо и то, что он считал, что выхода у него, к несчастью, не было – потому что напротив стоял и умолял Дамблдор, который, откажись Снейп геройствовать, весьма недвусмысленно поднял бы брови и покачал головой. Жуть какая.

Наверное, это и есть храбрость – своего рода усовершенствованная трусость, когда понимаешь, что каждый шаг вперед чреват трагедией, но вместе с тем осознаешь, что это всего лишь увеселительная прогулка по сравнению с гарантированным кошмаром при жизни и наяву, ожидающим тебя, если ты отступишь.

И я никогда не посмею назвать его словом, которое характеризовало бы его, как человека, убившего другого. Хотя бы потому, что это слово в нашем обществе предполагает его автоматическую вину, а в этой проклятой войне им всем пришлось стольким пожертвовать, что ставить в вину эту жертву по меньшей мере недостойно. И еще потому, что как же мне тогда нужно будет назвать Гарри, поившего Дамблдора смертоносным зельем?

Мы сами определяем, в какой степени вредят душе наши поступки. И за то, что он сделал, совесть Гарри, например, спокойна. И моя тоже. Потому точно так же спокойно я могу думать о Снейпе. Может быть, потому, что они оба делали то, что приказывал Дамблдор. Или даже потому, что совесть приближает человека к Богу больше, чем любые богословы и их вердикты. Или и вовсе потому, что поступок Снейпа напоминает мне, почему воинов в былые времена причисляли к лику святых – не потому, что они храбро бились за свое Отечество, за это дают медали и ордена. Нет. Потому, что они убивали за людей своего Отечества. Знали, что берут на себя грех – и грех огромный – и все равно вступали в бой. Вот это и есть воинская святость.

Судьбы всяких там Принцев кажутся более предопределенными, чем те, что уготованы другим – особенно учитывая нравственную ограниченность выбора этих очень правильно воспитанных людей. Однако на самом деле каждый по их примеру волен изначально выбирать, как прожить жизнь: самим определять ее цели или позволить это делать случаю и обстоятельствам; действовать ради себя или ради общего блага; оправдывать ли возложенные кем-то другим ожидания.

И Снейп оправдывает абсолютно все ожидания Дамблдора – ибо очень его любит. Что может лучше охарактеризовать этих двоих великих и их чувства?

Дамблдор принес в жертву свою жизнь ради Снейпа практически в первую очередь. Снейп – душу ради Директора. В очередь единственную.

Видите ли, это такая любовь, когда уже большего ничего не сделать. Можно только и дальше – всегда – любить.

И у меня до сих пор не получается говорить об одном, не упоминая другого. Я счастлива, что Снейп отправляется в своей нелегкий пусть с именем Директора в сердце и на устах.