Как нам следует его оплакать? Слезами – но какими слезами? Молчанием – какого рода? Или какой песней? Наш ответ не спасет его, но может спасти нас.

Всеми тремя, разумеется. Всеми тремя, в силу трагедии, в силу почтения и в силу благодарности. В силу всего, чему надо было случиться, чтобы мы оказались здесь, в силу лжи, ожидающей впереди, в силу моментов радости столь великой, что они нисколько не подобны счастью.

Слезами, молчанием, пением, потому что он выжил, чтобы мы могли грешить, потому что Экклезиаст ошибся: время есть не для всего.

Дж. С. Фоер

А что Дамблдор? А ничего.

Директор на посту до конца и использует для дела своей жизни все, включая свою же смерть. А потом просто отправляется в очередное захватывающее приключение.

Говорят, какое ты имеешь сердце на своего отца, такую и справь ему робу. Хагрид нес Дамблдора к белоснежной гробнице, укутав его в фиолетовый бархат с золотыми звездами – короля нужно хоронить по-королевски.

Когда его тело охватило белое пламя, на один страшный миг, в течение которого остановилось его сердце, Гарри показалось, что в воздух вместе с дымом вылетает феникс – радостно уносясь в голубое небо. А потом пламя исчезло, и мраморная гробница сокрыла тело Директора от сотен и сотен глаз.

Перед этим маленький человек с пучками вместо волос на голове в обычной черной мантии долго-долго произносил речь. Странные слова долетали до Гарри, но почти ничего не значили – в них было мало того Директора, каким подросток его знал.

Какое ты имеешь сердце на своего отца, такую и справь ему робу… Я не знаю, какие слова способны сказать о нем хотя бы часть правды – и существуют ли такие в природе.

Это был прекрасный человек, эрудит, замечательный творец и созидатель. Настоящий, надежный и честный. В школе он на протяжении всех лет делал одно – отдавал. Отдавал тихо, скромно, отдавал страстно, ничего для себя не ожидая и не требуя. Он любил это делать, любил поддерживать людей в их начинаниях, он всегда включался, когда было нужно, и был щедр, щедр был непрерывно. Он отчаянно хотел, чтобы люди использовали все свои таланты, не терпел, когда они сами принижали себя, недооценивали свой потенциал, ленились, выбирая легкое вместо чего-то более трудного, но достижимого и важного. Он имел на это право, ибо сам всегда соответствовал.

Он был бесстрашным и очень целеустремленным, дисциплинированным, серьезно относился к ценностям и морали, но обладал чрезвычайной жизнерадостностью, чувствительностью и заботой. Он любил людей, которые его окружали. Он очень, очень хорошо осознавал, как ему повезло с ними.

Во мне особенно ярко отзываются его юмор, мудрость и доброта. Его способность опустить взглядом и поднять микроскопическим кивком, полуулыбкой, едва заметным подмигиванием. Его талант выразить невыразимое и его циничный ум. Его ясность, с которой он все и всех видел насквозь. Дар слова, каким владел только он – равный дару души.

И он всегда, действительно всегда говорил правду. Ну, кроме одного единственного раза на моей памяти, но это не считается. Тогда он пожертвовал своей душой тоже не ради себя.

Любимый мной автор БИ однажды высказала предположение, что по мере проработки человека у него именно что развиваются основные юнговские функции восприятия. Ценностная этика эмоций со временем переходит в этику отношений. Вот и все. Развитие рациональной функции путем разумной работы над собственной головой.

Что-то очень сходное происходит с логикой, – продолжала высказывать предположение любимый мной автор БИ. Первоначальная ценностная логика структурна, абстрактна. Игра ума, не имеющая особого отношения к реальной жизни. Однако, когда перестаешь думать о себе, как о единственно достойном объекте мира, начинаешь проводить логику в жизнь – и судьба ей стать логикой деловой, логикой взаимодействия, логикой для людей, а не для собственного эгоистического развлечения.

А потом любимый мой автор БИ вообще сравнила взросление этики и логики с родами.

Первый этап есть блаженное состояние единства с матерью и полной от нее зависимости. Работать нечего – никуда не денешься ни ты, ни мать. Второй этап – момент, когда схватки уже идут, но выхода наружу нет, потому что родовые пути еще не раскрылись. Главный жизненный принцип на данном этапе обычно интенсивно гласит: «Все подонки, и ничего с этим не сделаешь». Очень правильный вывод из этого конкретного состояния.

Кстати, именно при переходе из первого этапа во второй, менее комфортный, избалованность и блаженность исчезают, и появляется агрессия: «А ну расступись – я иду!!»

Третий этап – время раскрытия родовых путей и реальной возможности куда-то по ним двинуться. Тяжко, конечно, и девиз тут таков: «Все подонки, и надо что-то немедленно с этим делать!» Он очень и очень адекватен.

Четвертый этап есть конечная фаза рождения. Пройти через все, умереть, но все-таки родиться. Тут уже происходит возвращение к блаженству первого этапа – только, в отличие от первого этапа, на новом уровне – зрелости, выстраданной опытом.

При должной работе над собой человек, разумеется, способен пройти все этапы.

Если же всю эту теорию рассматривать, как соответствие определенному периоду в жизни человека (детство – юность – зрелость – старость) и взять ценности каждого этапа, то снова получится именно то, что в каждом периоде жизни человеку нужнее всего и наиболее активно используется. Очевидно, что успех может настичь человека как раз тогда, когда он сможет максимально использовать данные ему ценности в подходящий для этого период своей жизни.

Очевидно и другое – на каждой жизненной стадии какие-то функции у человека оказываются слабыми, и вот тут он может над ними работать. Таким образом, к концу жизненного цикла у него окажутся достаточно сильными все функции, и получится по-настоящему гармоничная личность.

То есть, если человек постоянно учится и работает над своими слабыми сторонами, он становится безграничен и овладевает умением гибко реагировать на окружающий мир. В общем, вывод таков, что надо просто быстро бежать и не останавливаться.

Я все это к тому, что Дамблдор, которому и так многое изначально Богом дано, ни на миг не прекращал бег в течение всей своей долгой-предолгой жизни. Он несколько раз и на разных этапах проходил все четыре цикла развития. В истории с Грин-де-Вальдом, например. В период первой войны с Томом. В период Игры – вспомним, какую ломку ему задает Люпин в Финале Игры-3. В следующем году это уже другой Дамблдор.

Когда я впервые осознала это, мне стало немного дурно. Я имею ввиду, на это ведь требуется действительно очень много сил и желания, исполинской воли работать над собой.

Любимый мною Честертон сравнивал процесс воспитания души с покраской столба. Если вам все равно, какого цвета столб (душа), можно им не заниматься. Но если вы хотите, чтобы столб был белый, его придется красить каждый день. Ленивые люди, замкнувшиеся на своих комплексах, не хотят открыть глаза на то, как интересно заниматься своей душой и красить столб в белый цвет. Ну… жаль таких. Смотреть на мир через очки цвета немытой души (гнилого столба), как по мне, не самое увлекательное занятие.

Столб (душа) Директора сияет на солнце так же, как его белоснежная мраморная гробница – смотришь, и становится больно глазам. Все это результат ежедневной работы над собой – изнурительной, но очень интересной и приносящей большие плоды. В конце концов Дамблдор дорос даже до продуктивного окрашивания в белый чужих столбов (душ) и делал это с особым изяществом, неизменной любовью и самоотверженностью, а также – очень аккуратно и тактично, ибо знал, что есть большая вероятность чужими столбами и по голове получить, как говаривала Анна.

Вот от Люпина однажды прилетело. Макгонагалл все время грозилась. Снейп… плевался ядом, конечно, но ему нравилось. Столб Драко оказался спасенным. Как и Гарри.

Столько столбов, столько душ, столько судеб… он менял жизни других простым пребыванием рядом с ними. Весь свой последний год он посвятил воспитанию двоих самых-самых своих детей – Гарри и Снейпа. Отдал им все, что мог, и все, что у него было, поставил на них.

Теперь они должны закончить дело всей его жизни. Они, два его любимых ребенка – его, его до мозга костей, всем своим существом. Я думаю, это – лучшая награда и самая большая педагогическая победа в его прекрасной, но очень тяжелой жизни. Его любовь к ним так очевидна, что дальше уже просто некуда.

Именно из этой любви он подталкивал их к тому, к чему они приходят – пусть даже через боль и потери. Просто по-другому сохранить столб белым не всегда получается. Зачастую это смертельный труд. Дамблдор – никоим образом не садист, напротив, этакий нравственный динозавр. В Игре-6 он находится на высшей ступени своего развития как Человека. Подобных ему больше не остается.

Кстати, несмотря на то, что продираться сквозь эту Игру было значительно страшнее и тяжелее, чем сквозь все предыдущие, послевкусие от нее, в отличие от Игры-5 и даже Игры-4, остается очень теплое и доброе. Очевидно, оттого, что, хоть мне и по-прежнему крайне страшно за кое-кого, тут все очень, очень правильно, очень нравственно.

И я совершенно уверена, что Директор перед смертью был счастлив. Потому что рядом был Снейп, сумевший быть сильным, и потому что истинная жертва всегда приносит человеку радость.

Уверена я, что счастлив Директор и после своей смерти, когда наблюдает, как много прибавилось в мире любви, и видит, что профессора замка и члены Ордена поддерживают Макгонагалл изо всех сил, объединяясь даже в малом.

Что Полная Дама искренне плачет по нем – как и многие другие портреты, и это чудо, учитывая, что в них лишь краска да пигменты.

Что Симус Финниган, в прошлом разделявший весьма радикальные взгляды матери на Директора, твердо настоял на том, что останется в школе до похорон – и мать решила остаться вместе с ним.

Сорвавшись из Франции, в замок прибыла мадам Максим – и брасиласт в объятья к Хагриду.

Билл и Флер счастливы вместе, и это принимают миссис Уизли и даже Джинни.

Профессор Макгонагалл не плакала перед церемонией похорон. Она превосходно справилась с организационными вопросами и оставила кресло, похожее на трон, в самой середине преподавательского стола в Большом Зале пустым.

Профессор Слизнорт выбрал мантию изумительного кроя в одних из любимейших цветов Директора – изумрудно-зеленом, с серебряными вставками.

Мантия и шляпа профессора Стебль никогда в жизни не блестели такой чистотой.

Мадам Пинс и Филч, нашедшие друг друга, наконец перестали этого стесняться и встречали колонны факультетов в холле – вместе. Она – в плотной черной вуали, а Филч надел костюм – старый, изъеденный молью и пахнущий нафталином – но ведь постарался же.

Сотни и сотни стульев, обращенных к мраморной плите, занимали незнакомые люди в поношенных или элегантных нарядах, старые и молодые.

Вместе сидели Кингсли и Грюм, мистер и миссис Уизли, Билл и Флер, Фред и Джордж, дела которых, судя по пиджакам из черной драконьей кожи, идут превосходно; неподалеку в составе Министерской делегации имелся и Перси – так или иначе, семья Уизли ненадолго воссоединилась.

Тонкс, чьи волосы вновь были розового цвета, держалась с Люпином за руки. Среди собравшихся сидели Том, хозяин «Дырявого Котла», и Арабелла Фигг. Неподалеку – и мадам Малкин, и водитель «Ночного Рыцаря» Эрни Прэнг – увы, без Стэна.

Меж рядами виднелись едва различимые в солнечном свете призраки. Полумна помогала Невиллу занять его место. Корнелиус Фадж выглядел очень несчастным, и я действительно верю, что он скорбел о Дамблдоре. Хагрид привел с собой облаченного в огромный костюм брата, и Грохх поддерживал его в течение всей церемонии.

Среди собравшихся был и Аберфорт.

Пели свою грустную песню о потере и горе русалки Черного Озера. Под кронами деревьев тихо и неподвижно стояли кентавры. Флоренс по-прежнему находился среди людей.

После завершения церемонии Гарри прощался с Джинни, и Джинни прощала Гарри. Гермиона рыдала на плече у Рона. Он поглаживал ее по волосам, и у него самого из глаз текли слезы.

Друзья догнали Гарри, когда он разворачивал Скримджера, и трио долго стояло у Озера, у любимого в прежние времена старого дуба, иногда оглядываясь на сияющую белую гробницу. Слова не были нужны. Чтобы понимать друг друга, им достаточно было просто находиться рядом.

И каждому – каждому – из тех, кто пришел отдать дань уважения не потому, что надо, а потому, что хочется, эта боль давала глубину. Именно поэтому все вместе – старые и молодые, богатые и бедные, люди и магические существа, живые и мертвые. Какой же великой и всеобъемлющей была личность Дамблдора, если объединяла собой всех их?

Присутствовала даже Рита Скитер со своим Прытко Пишущим Пером, выполняя уговор и, уверена, веление сердца, а это значит, что механизм Игры-7 уже начал двигать Гарри и всех остальных в нужную сторону… Том опять ошибся. Добро всегда побеждает. Если победило зло, это всего лишь значит, что битва еще не окончена.

Даже мертвый лев оказывается лучше живой собаки.

Палочку тоже похоронили с ним – уверена, это он также обсуждал с Макгонагалл. Так надо для Игры – и так просто надо. Палочка должна была умереть вместе с ним. Непобежденным, сумевшим освободиться от смерти и остаться светлым, простым и чистым.

И так надо, чтобы он покоился здесь, в Хогвартсе. Для Игры – и потому, что здесь его сердце.

Если бы мне лично пришлось хоронить его, я бы включила ему песню «My Way» и вместо неясных и длинных слов, которые ничего не значат и только расстраивают, понимая его гораздо лучше прежнего, сообщила бы собравшимся только: У него есть стиль.

А еще он обладает исключительным юмором, способным помочь пережить все на свете, и, мне кажется, это очень правильно, что на похоронах Директора Гарри боролся попеременно то со слезами – то со смехом.

Он превратил свою жизнь в одну великолепную, очень тонкую шутку, в одну великолепную Игру, затянувшуюся на долгие годы, изменившую жизни многих в лучшую сторону, спасавшую души и стоившую ему всего. Но вот – столько людей пришли его провожать… что это – если даже один – уже победа?

В конечном итоге они со Снейпом, видимо, оставили идею о всякой эпитафии, хотя я не думаю, что вариант «В осеннем лесу мертвые медвежата собирают говорящие подснежники» так уж плох. Я прикинула – очень здорово подошла бы и «Многозначительная сова глухо ухает в ночи».

Или его собственное представление о нескольких словах в качестве приветствия: «Nitwit! Blubber! Oddment! Tweak!» – чтобы никто-никто не боялся.

Или, может быть… «Светя другим, сгораю сам».

Его смерть – это то, что они со Снейпом прятали, скрывали. Никто не хочет быть рядом с умирающими, никто не хочет становиться тем, кого в конце концов, изнывая от муки, попросят помочь все прекратить. Но они много времени проводили вместе, они любили друг друга и правда полностью и всецело отжили этот его последний год.

И он умер так красиво, с таким потрясающим достоинством, так искренне, вдохновляя всех, отдав так много – умер так, что аж дух перехватывает.

Понимаете? Суть в том, что нам бы всем следовало делать так в конце жизни. Я не знаю, почему мы не видим, каким вдохновляющим и хорошим может быть уход человека. И я просто не в состоянии найти слова, чтобы выразить всю свою любовь к этому коварному, старому отвратительному манипулятору.

Альбус Дамблдор был самым добрым и лучшим из людей. Ночь его смерти была безоблачной, теплой и тихой. День его похорон был самым прекрасным летним днем в том году.

Несмотря ни на что впереди, сердце Гарри рвалось от счастья, что в его распоряжении имелся тот последний золотой и мирный день, которым можно наслаждаться вместе с Роном и Гермионой.

Сыгранная блестяще, Игра-6 завершилась. Завершилась.

Pip pip!