БИ-7
Глава 15
Свадьба
Свадьба
В три часа дня 1 августа Гарри, Рон и близнецы занимают позиции у входа в огромный шатер, ожидая прибытия многочисленных гостей (разумеется, Гарри использует Оборотное зелье и выдает себя за кузена многочисленных Уизли по имени Барни).
Возможно, свадьба – не самый мудрый способ обеспечить безопасность Гарри, учитывая, сколько левых людей вроде музыкантов и официантов на ней присутствует, однако она является превосходным поводом выдать Гарри очередную кучу удочек, на которые, как ему и было предложено, парень радостно попадается. Ведь, в конце концов, раз уж это событие является последним на долгие месяцы вперед, когда Гарри будет находиться в социуме, логично предположить, что подсказки следует раздавать именно в этот заключительный день начального этапа Игры Года.
И первая немедленно появляется в лице облаченного в яичного цвета мантию Ксенофолиуса Лавгуда, который протягивает Гарри руку:
- Ксенофолиус Лавгуд. Моя дочь и я живем как раз на другой стороне холма, так что добрые Уизли были очень милы, пригласив нас. Но я полагаю, вы знаете мою Полумну? – обращается он к Рону.
Ксено успевает обменяться с ним еще парой реплик о садовых гномах, с которыми в настоящий момент здоровается Полумна, прежде чем Рон уводит в шатер группу прибывших колдунов, и появляется, собственно, Полумна.
- Привет, Гарри!
- Э – меня зовут Барни, – изумляется Гарри.
- О, ты и имя изменил? – не упускает шанс поприкалываться Полумна.
- Откуда ты –
- О, просто твое выражение лица.
Ага, конечно, очевидно, так. Ксенофолиус в том же бесконечно почитаемом мною стиле «Очевидно, так», кажется, не слышит ни слова из разговора детишек, ибо в этот момент беседует со знакомым волшебником, а закончив беседу, продолжает разговор с Полумной о гномах, приведя себя в состояние полного восторга при новости о том, что один из гномов укусил ее дочь.
За типичной для определенного типа людей, которые очень нравятся Дамблдору, шелухой как-то практически незаметно проскальзывает одна деталь: поверх своей мантии яичного цвета («…я говорила папочке, что многие люди, возможно, будут носить парадные мантии, но он верит, что нужно носить цвета солнца на свадьбе, на удачу, знаешь», – уточняет Полумна прежде, чем безмятежно скрыться следом за отцом в толпе гостей, закончив посвящать Гарри в тайны гномьей магии) Ксенофолиус надел золотую цепочку со значком, напоминающим треугольный глаз – круг, рассеченный ровно посередине вертикальной линией, вписанный в треугольник. Знак Даров Смерти.
Может ли это быть простым совпадением, что в Игре-7, где все вертится вокруг Даров, Ксенофолиус вдруг оказывается там же, где и Гарри, с этим самым знаком на шее? Да еще и нацепленным так, что его просто невозможно не увидеть – ведь он мог бы носить его под мантией, разве нет?
Я понимаю, по его словам, люди, занятые поисками Даров, специально носят эти знаки так, чтобы их легко могли обнаружить возможные единомышленники, но, откровенно говоря, Ксено – первый и пока последний человек, которого я наблюдаю с этим знаком, выставленным на всеобщее обозрение.
А учитывая, что Полумна отлично знает, как выглядит Гарри (вон Люпин и Тонкс тоже знают: «Артур сказал нам, что ты с курчавыми волосами», – может, Артур и Полумне что-нибудь сказал? или отсутствующая в поле видимости Гермиона?), а также то, что Лавгуды в принципе никогда не были близки с Уизли и едва ли друг друга знали (Рон до Игры-5 Полумну и вовсе в глаза не видел), так что их появление на свадьбе, мягко говоря, не слишком предсказуемо, я вообще делаю вывод, что Ксено носит этот знак исключительно для того, чтобы его увидел Гарри.
Вопрос только в том, знает ли об этом сам Ксено?
Что ж, я полагаю, Ксено долгое время находится в околоигровом пространстве на позиции Полуслепого Игрока. То есть он примерно понимает важность приказов Директора, а также факт их наличия, но не совсем понимает, зачем Дамблдор приказывает то, что, по всей видимости, приказывает.
С «Придирой» однозначно проще – как и последние года два, Ксено будет Играть роль оппозиционера, делая свой журнал единственным оплотом правды (что немало способствует увеличению выручки) в стремительно разрушающемся мире, он в этом уже поднаторел и вовсе не против побыть карманным СМИ Директора в противовес «Пророку», который отойдет Тому.
С Дарами сложнее, поскольку, судя по всему, Ксено и сам не понимает, как далеко простирается в планах Дамблдора эта линия Игры. Тем не менее, как люди, интересующиеся данной темой, они вполне могли знать друг друга тысячу лет, и Ксено, скажем, получая в подарок этот значок или наследуя его (кто этого Директора знает?), мог вполне понимающе отнестись к намеку Дамблдора покрасоваться в нем перед Гарри.
Либо получить оный намек через Полумну, которая подозрительно точно знает, как Гарри выглядит, и которая уже третью Игру подряд все никак не в состоянии скрыть отчаянно пробивающиеся у нее из ушей редиски Игрока: мол, надень, папочка, значок, на свадьбе будет Гарри Поттер, я чувствую, ему будет важно увидеть этот знак, меня ведь регулярно кусают гномы, я теперь многое чувствую.
Как-то так оно по итогу и получается – сказать конкретнее для меня пока не представляется возможным, ибо черт ногу сломит в причудливой мотивации поведения этих Лавгудов, честное слово!
Однако сам по себе Ксенофолиус со знаком Даров на шее для Гарри ничего не значит – потому в Игру вводится еще и мгновенно образовавшийся после ухода Полумны экспонат номер два – тетушка Мюриэль, кладезь знаний обо всех на свете и сокровищница разного рода сплетен, которая чуть ли не с порога обращает внимание Гарри на себя, во-первых, розовой шляпой, придающей ей вид раздраженного фламинго, а во-вторых, очередным вбросом из серии «Счастливые случайности и совпадения»:
- …Борода Мерлина, что надел Ксенофолиус Лавгуд? Он выглядит, как омлет <…> А Гарри Поттер здесь? Я надеялась встретить его. Я думала, он твой друг, Рональд, или ты просто хвастался?
Вот вам и еще один маячок Игры, который Гарри никак не может проигнорировать (хотя бы потому, что Мюриэль очень громко орет и придирается буквально ко всем, кто попадается ей на глаза, благослови Мерлин остроту ее зрения и мощь глотки). Также замечу, что она успевает похвастать, какую замечательную древнюю тиару одолжила Флер на время торжества – но сей нюанс надолго, пожалуй, отложим.
Однако мало и этого, а потому в поле Игры, пусть и с запозданием (похоже, это какая-то болгарская традиция), входит еще один маячок (благослови Мерлин тех, кто занимался приглашениями; в данном случае, Флер), который парни и присоединившаяся Гермиона замечают не сразу, занятые теплыми воспоминаниями о дядюшке Биллиусе и его замечательной привычке после целой бутылки огневиски выскакивать на середину танцпола, задирать мантию и вытаскивать свадебные букеты прямо из – в общем, он так и не женился – а потом умер спустя 24 часа после того, как увидел Грима. В общем, я к тому, что на торжестве наконец появляется Виктор Крам – к великому удовольствию Гермионы, большой ревности Рона и огромной пользе для Игры.
Однако, собрав всех необходимых себе людей вместе (хорошее дело – эти торжества; так ведь сразу и не поймешь, кто оказался на них просто так, а кто – с совершенно четкой целью), Игра на некоторое время уступает место жизни, в которой Билла и Флер соединяет узами брака тот же человечек, который произносил речь на похоронах Дамблдора (о жизнь, о ирония), миссис Уизли и мадам Делакур рыдают в первом ряду, Хагрид громко сморкается, Гермиона поворачивает к Гарри светящееся лицо, и с потолка спускаются серебряные звезды, золотые шары и райские птицы, и ряды стульев трансформируются в аккуратные столики, и льется вино, и жених с невестой танцуют первый танец на образовавшемся танцполе, и свадебный торт украшают фигурки двух фениксов, которые взлетают в воздух, когда к нему прикасаются, и парочки танцуют, и играет музыка, и сменяются цвета, и люди улыбаются и смеются, и кажется, будто в целом мире так будет всегда – нарядно и празднично, без волнений, тревог и боли, и все будут счастливы, и все будет хорошо…
Нет, оно, без сомнения, однозначно будет – но чуть позже.
Пока же Гарри и Ко едва успевают подсесть к Полумне за столик, привычно подшутить над ней и пронаблюдать за тем, как она выплывает на танцпол танцевать в блаженном одиночестве, как к ним немедленно присоединяется Слепой Игрок №3. Крам то есть.
- Кто тот человек в желтом? – хмурясь, спрашивает он.
- Это Ксенофолиус Лавгуд, отец нашей подруги, – отвечает Рон тоном, в котором ясно слышится, что он не намерен шутить насчет Лавгуда, несмотря на многочисленные поводы, которые тот подает.
Затем Рон внезапно поворачивается к Гермионе.
- Пойдем потанцуем.
Гермиона, порозовев от двойного удовольствия (и Крам, и Рон у ее ног, надо же), поднимается вслед за Роном, и они вдвоем исчезают в толпе. Гарри остается с Крамом наедине.
- Ты знаешь этого Лавгуда хорошо? – интересуется Крам, пожав Гарри руку.
- Нет, я встретил его только сегодня. А что?
И Слепой Игрок №3 выдает очередной пазл в картинке линии Даров в Игре: «Потому что, – говорит Крам, зловеще косясь на Ксено, болтающего с группой чародеев в другом конце зала, – если бы он не был гостем Флер, я бы здесь и сейчас вызвал его на дуэль за то, что он носит на груди этот грязный знак».
Мгновением позже Гарри выяснит, что это «знак Грин-де-Вальда». И тут же получит наиболее обстоятельное разъяснение: «…это его символ, я сразу его узнал: Грин-де-Вальд вырезал его на стене в Дурмстранге, когда там учился. Некоторые идиоты копировали его, рисовали в книжках и на одежде, думая удивить, сделать себя более впечатляющими – до тех пор, пока те из нас, кто потерял членов семей из-за Грин-де-Вальда, не научили их, что к чему». И, наконец, понимает, что ошибки тут быть не может, потому что ее не может быть никогда: «Я не путаю, – холодно произносит Крам в ответ на предположение Гарри. – Я несколько лет ходил мимо этого знака, – Мерлин, что, так тяжело было закрасить его чем-нибудь, раз он так раздражал?! эти волшебники иногда бывают такими беспомощными… – Я хорошо его знаю».
Позже, под самый конец торжества, Гермиона, плюхнувшись на свободное место рядом с Гарри, скажет: «Немного странно, я только что видела, как Виктор уносится от отца Полумны, выглядит так, будто они спорили», – поставив тем самым финальную точку во всем этом эпизоде – судя по всему, Крам, не выдержав, просит Ксено снять с себя знак, чего тот, разумеется, делать не хочет, а потому для начала интересуется в рамках повышения общей образованности, какого морщерогого кизляка он обязан это делать – ну, и пошло-поехало.
Весной Ксено будет отзываться о Краме, как о молодом человеке с кулаками вместо головы, который напал на него на свадьбе по причине своего крайнего невежества, так что, думаю, вполне понятно, чем закончится за кадром изначальное недовольство Крама, который не может не отстоять честь своего дедушки, погибшего от руки Грин-де-Вальда, но и остаться на свадьбе после этого тоже не может (впрочем, какая ж свадьба без драки? даже если она англо-франкская).
Меж тем, именно такая острая реакция Крама на знак на груди у Ксено заставляет обратить внимание на этот символ не только Гарри, но и, что гораздо важнее, Гермиону. А у последней имеется, как знаем, интересная книжечка Бидля, в которой не только подробно расписана история про Дары Смерти (на рунах, конечно; английский вариант был бы прочитан в 10 раз быстрее), но и еще на нужной страничке в самом начале этой истории любящей рукой покойного Дамблдора аккуратненько нарисован Тот Самый Знак. Что как бы само собой означает, что не мешало бы всей детишкиной компании обратить на него самое пристальное внимание.
Однако на свадьбе никто из них подобным не занимается. Ибо книжечка попала в руки юного Игрока накануне вечером. И юный Игрок, занятый празднованием дня рождения Гарри, тайным обсуждением дел насущных посреди ночи с командой в полном составе, кратким сном, последними приготовлениями к свадьбе и, собственно, самой свадьбой, не успевает ее не то что прочитать, но даже толком открыть и проглядеть беглым взглядом.
И я абсолютно уверена, что и это Директор предусмотрел и организовал специально – а то с Гермионы сталось бы устроить Ксено допрос по поводу знака прямо там, на свадьбе. Но зачем команде Гарри знать все и сразу? Команда Гарри, как помним, никуда не спешит. Да и разве мог любящий Директор лишить своего юного Игрока возможности в последний перед долгим перерывом раз просто расслабиться и насладиться жизнью? Пущай танцует.
А Гарри пока достаточно усвоить и то, что у Грин-де-Вальда, Темного волшебника, который боялся Дамблдора и которого Дамблдор победил, был вот такой знак, и этот знак по каким-то причинам носит на себе Ксенофолиус Лавгуд, который меньше всего похож на человека, поддерживающего Темных магов («Он мог легко его где-то подобрать и подумать, что это типа поперечное сечение головы морщерогого кизляка или что-то в этом роде», – говорит Гарри Краму и, в общем и целом, оказывается вполне прав).
Тем более, что эта информация – не единственная полезная, которую может выдать Гарри Слепой Игрок №3. Так, продолжая мрачно наблюдать за Ксено, Крам вытаскивает палочку и принимается зловеще постукивать ею по бедру. Из палочки вырывается сноп искр. И тут Гарри осеняет:
- Грегорович!
И – чуть позже:
- Он мастер палочек!
И совсем уж поздно:
- Он сделал твою палочку!
Конечно, не стоило произносить все это, будучи в образе кузена Уизли, которому неоткуда было узнать это – а вот Гарри прекрасно и наконец-то вспоминает, как Олливандер говорил об этом, проверяя палочку Крама перед стартом Турнира Трех Волшебников.
- Так… э… где сейчас Грегорович? – уточняет Гарри, успокоив Крама тем, что прочитал о его палочке в каком-то из спортивных журналов.
- Он ушел в отставку несколько лет назад, – говорит Крам. – Я был одним из последних, кто купил палочку Грегоровича. Они лучшие – хотя я знаю, конечно, что вы, англичане, предпочитаете Олливандера.
Собственно, все; очередная часть картинки собрана, и Гарри узнает, что и зачем поделывает Реддл в данную минуту, именно тогда, когда тот принимается за дело. Ну, с небольшим отставанием, разумеется – но ведь никто всерьез не думает, что Гарри отыщет Старшую палочку первым? У Дамблдора на сей счет предусмотрен только один вариант развития событий: Гарри героически потерпит поражение в гонке за палочкой. Поэтому Директор всю дорогу будет давать нелюбимому ученичку нехилую фору, а любимому ученичку – возможность быть более-менее в курсе успехов соперника. Самыми разными способами.
В данном случае играет роль то самое сплочение, о котором на все лады принялся твердить Директор со времен Игры-4 – даже придумывать ничего не пришлось (кроме, собственно, свадьбы) – Крама тащит к Гарри не Игра, а давняя хорошая дружба с Флер.
Впрочем, Игра к Гарри тоже кое-кого активно подтаскивает в этот богатый на новости и возможности их парню передать вечер. Так, избежав встревания в компанию Хагрида, Чарли и еще какого-то волшебника, которые поют песню про Одо-героя в углу (везде – везде-везде (!) – Дамблдор, книззл бы его побрал!), и подвыпившего дяди Рона, который никак не может понять, его ли Гарри сын, Гарри, гуляя по залу и стараясь не смотреть на Джинни, вдруг влетает в престарелого волшебника, в одиночестве занимающего один из столиков. И практически мгновенно узнает в нем Элфиаса Дожа.
Возможно, свадьба – не самый мудрый способ обеспечить безопасность Гарри, учитывая, сколько левых людей вроде музыкантов и официантов на ней присутствует, однако она является превосходным поводом выдать Гарри очередную кучу удочек, на которые, как ему и было предложено, парень радостно попадается. Ведь, в конце концов, раз уж это событие является последним на долгие месяцы вперед, когда Гарри будет находиться в социуме, логично предположить, что подсказки следует раздавать именно в этот заключительный день начального этапа Игры Года.
И первая немедленно появляется в лице облаченного в яичного цвета мантию Ксенофолиуса Лавгуда, который протягивает Гарри руку:
- Ксенофолиус Лавгуд. Моя дочь и я живем как раз на другой стороне холма, так что добрые Уизли были очень милы, пригласив нас. Но я полагаю, вы знаете мою Полумну? – обращается он к Рону.
Ксено успевает обменяться с ним еще парой реплик о садовых гномах, с которыми в настоящий момент здоровается Полумна, прежде чем Рон уводит в шатер группу прибывших колдунов, и появляется, собственно, Полумна.
- Привет, Гарри!
- Э – меня зовут Барни, – изумляется Гарри.
- О, ты и имя изменил? – не упускает шанс поприкалываться Полумна.
- Откуда ты –
- О, просто твое выражение лица.
Ага, конечно, очевидно, так. Ксенофолиус в том же бесконечно почитаемом мною стиле «Очевидно, так», кажется, не слышит ни слова из разговора детишек, ибо в этот момент беседует со знакомым волшебником, а закончив беседу, продолжает разговор с Полумной о гномах, приведя себя в состояние полного восторга при новости о том, что один из гномов укусил ее дочь.
За типичной для определенного типа людей, которые очень нравятся Дамблдору, шелухой как-то практически незаметно проскальзывает одна деталь: поверх своей мантии яичного цвета («…я говорила папочке, что многие люди, возможно, будут носить парадные мантии, но он верит, что нужно носить цвета солнца на свадьбе, на удачу, знаешь», – уточняет Полумна прежде, чем безмятежно скрыться следом за отцом в толпе гостей, закончив посвящать Гарри в тайны гномьей магии) Ксенофолиус надел золотую цепочку со значком, напоминающим треугольный глаз – круг, рассеченный ровно посередине вертикальной линией, вписанный в треугольник. Знак Даров Смерти.
Может ли это быть простым совпадением, что в Игре-7, где все вертится вокруг Даров, Ксенофолиус вдруг оказывается там же, где и Гарри, с этим самым знаком на шее? Да еще и нацепленным так, что его просто невозможно не увидеть – ведь он мог бы носить его под мантией, разве нет?
Я понимаю, по его словам, люди, занятые поисками Даров, специально носят эти знаки так, чтобы их легко могли обнаружить возможные единомышленники, но, откровенно говоря, Ксено – первый и пока последний человек, которого я наблюдаю с этим знаком, выставленным на всеобщее обозрение.
А учитывая, что Полумна отлично знает, как выглядит Гарри (вон Люпин и Тонкс тоже знают: «Артур сказал нам, что ты с курчавыми волосами», – может, Артур и Полумне что-нибудь сказал? или отсутствующая в поле видимости Гермиона?), а также то, что Лавгуды в принципе никогда не были близки с Уизли и едва ли друг друга знали (Рон до Игры-5 Полумну и вовсе в глаза не видел), так что их появление на свадьбе, мягко говоря, не слишком предсказуемо, я вообще делаю вывод, что Ксено носит этот знак исключительно для того, чтобы его увидел Гарри.
Вопрос только в том, знает ли об этом сам Ксено?
Что ж, я полагаю, Ксено долгое время находится в околоигровом пространстве на позиции Полуслепого Игрока. То есть он примерно понимает важность приказов Директора, а также факт их наличия, но не совсем понимает, зачем Дамблдор приказывает то, что, по всей видимости, приказывает.
С «Придирой» однозначно проще – как и последние года два, Ксено будет Играть роль оппозиционера, делая свой журнал единственным оплотом правды (что немало способствует увеличению выручки) в стремительно разрушающемся мире, он в этом уже поднаторел и вовсе не против побыть карманным СМИ Директора в противовес «Пророку», который отойдет Тому.
С Дарами сложнее, поскольку, судя по всему, Ксено и сам не понимает, как далеко простирается в планах Дамблдора эта линия Игры. Тем не менее, как люди, интересующиеся данной темой, они вполне могли знать друг друга тысячу лет, и Ксено, скажем, получая в подарок этот значок или наследуя его (кто этого Директора знает?), мог вполне понимающе отнестись к намеку Дамблдора покрасоваться в нем перед Гарри.
Либо получить оный намек через Полумну, которая подозрительно точно знает, как Гарри выглядит, и которая уже третью Игру подряд все никак не в состоянии скрыть отчаянно пробивающиеся у нее из ушей редиски Игрока: мол, надень, папочка, значок, на свадьбе будет Гарри Поттер, я чувствую, ему будет важно увидеть этот знак, меня ведь регулярно кусают гномы, я теперь многое чувствую.
Как-то так оно по итогу и получается – сказать конкретнее для меня пока не представляется возможным, ибо черт ногу сломит в причудливой мотивации поведения этих Лавгудов, честное слово!
Однако сам по себе Ксенофолиус со знаком Даров на шее для Гарри ничего не значит – потому в Игру вводится еще и мгновенно образовавшийся после ухода Полумны экспонат номер два – тетушка Мюриэль, кладезь знаний обо всех на свете и сокровищница разного рода сплетен, которая чуть ли не с порога обращает внимание Гарри на себя, во-первых, розовой шляпой, придающей ей вид раздраженного фламинго, а во-вторых, очередным вбросом из серии «Счастливые случайности и совпадения»:
- …Борода Мерлина, что надел Ксенофолиус Лавгуд? Он выглядит, как омлет <…> А Гарри Поттер здесь? Я надеялась встретить его. Я думала, он твой друг, Рональд, или ты просто хвастался?
Вот вам и еще один маячок Игры, который Гарри никак не может проигнорировать (хотя бы потому, что Мюриэль очень громко орет и придирается буквально ко всем, кто попадается ей на глаза, благослови Мерлин остроту ее зрения и мощь глотки). Также замечу, что она успевает похвастать, какую замечательную древнюю тиару одолжила Флер на время торжества – но сей нюанс надолго, пожалуй, отложим.
Однако мало и этого, а потому в поле Игры, пусть и с запозданием (похоже, это какая-то болгарская традиция), входит еще один маячок (благослови Мерлин тех, кто занимался приглашениями; в данном случае, Флер), который парни и присоединившаяся Гермиона замечают не сразу, занятые теплыми воспоминаниями о дядюшке Биллиусе и его замечательной привычке после целой бутылки огневиски выскакивать на середину танцпола, задирать мантию и вытаскивать свадебные букеты прямо из – в общем, он так и не женился – а потом умер спустя 24 часа после того, как увидел Грима. В общем, я к тому, что на торжестве наконец появляется Виктор Крам – к великому удовольствию Гермионы, большой ревности Рона и огромной пользе для Игры.
Однако, собрав всех необходимых себе людей вместе (хорошее дело – эти торжества; так ведь сразу и не поймешь, кто оказался на них просто так, а кто – с совершенно четкой целью), Игра на некоторое время уступает место жизни, в которой Билла и Флер соединяет узами брака тот же человечек, который произносил речь на похоронах Дамблдора (о жизнь, о ирония), миссис Уизли и мадам Делакур рыдают в первом ряду, Хагрид громко сморкается, Гермиона поворачивает к Гарри светящееся лицо, и с потолка спускаются серебряные звезды, золотые шары и райские птицы, и ряды стульев трансформируются в аккуратные столики, и льется вино, и жених с невестой танцуют первый танец на образовавшемся танцполе, и свадебный торт украшают фигурки двух фениксов, которые взлетают в воздух, когда к нему прикасаются, и парочки танцуют, и играет музыка, и сменяются цвета, и люди улыбаются и смеются, и кажется, будто в целом мире так будет всегда – нарядно и празднично, без волнений, тревог и боли, и все будут счастливы, и все будет хорошо…
Нет, оно, без сомнения, однозначно будет – но чуть позже.
Пока же Гарри и Ко едва успевают подсесть к Полумне за столик, привычно подшутить над ней и пронаблюдать за тем, как она выплывает на танцпол танцевать в блаженном одиночестве, как к ним немедленно присоединяется Слепой Игрок №3. Крам то есть.
- Кто тот человек в желтом? – хмурясь, спрашивает он.
- Это Ксенофолиус Лавгуд, отец нашей подруги, – отвечает Рон тоном, в котором ясно слышится, что он не намерен шутить насчет Лавгуда, несмотря на многочисленные поводы, которые тот подает.
Затем Рон внезапно поворачивается к Гермионе.
- Пойдем потанцуем.
Гермиона, порозовев от двойного удовольствия (и Крам, и Рон у ее ног, надо же), поднимается вслед за Роном, и они вдвоем исчезают в толпе. Гарри остается с Крамом наедине.
- Ты знаешь этого Лавгуда хорошо? – интересуется Крам, пожав Гарри руку.
- Нет, я встретил его только сегодня. А что?
И Слепой Игрок №3 выдает очередной пазл в картинке линии Даров в Игре: «Потому что, – говорит Крам, зловеще косясь на Ксено, болтающего с группой чародеев в другом конце зала, – если бы он не был гостем Флер, я бы здесь и сейчас вызвал его на дуэль за то, что он носит на груди этот грязный знак».
Мгновением позже Гарри выяснит, что это «знак Грин-де-Вальда». И тут же получит наиболее обстоятельное разъяснение: «…это его символ, я сразу его узнал: Грин-де-Вальд вырезал его на стене в Дурмстранге, когда там учился. Некоторые идиоты копировали его, рисовали в книжках и на одежде, думая удивить, сделать себя более впечатляющими – до тех пор, пока те из нас, кто потерял членов семей из-за Грин-де-Вальда, не научили их, что к чему». И, наконец, понимает, что ошибки тут быть не может, потому что ее не может быть никогда: «Я не путаю, – холодно произносит Крам в ответ на предположение Гарри. – Я несколько лет ходил мимо этого знака, – Мерлин, что, так тяжело было закрасить его чем-нибудь, раз он так раздражал?! эти волшебники иногда бывают такими беспомощными… – Я хорошо его знаю».
Позже, под самый конец торжества, Гермиона, плюхнувшись на свободное место рядом с Гарри, скажет: «Немного странно, я только что видела, как Виктор уносится от отца Полумны, выглядит так, будто они спорили», – поставив тем самым финальную точку во всем этом эпизоде – судя по всему, Крам, не выдержав, просит Ксено снять с себя знак, чего тот, разумеется, делать не хочет, а потому для начала интересуется в рамках повышения общей образованности, какого морщерогого кизляка он обязан это делать – ну, и пошло-поехало.
Весной Ксено будет отзываться о Краме, как о молодом человеке с кулаками вместо головы, который напал на него на свадьбе по причине своего крайнего невежества, так что, думаю, вполне понятно, чем закончится за кадром изначальное недовольство Крама, который не может не отстоять честь своего дедушки, погибшего от руки Грин-де-Вальда, но и остаться на свадьбе после этого тоже не может (впрочем, какая ж свадьба без драки? даже если она англо-франкская).
Меж тем, именно такая острая реакция Крама на знак на груди у Ксено заставляет обратить внимание на этот символ не только Гарри, но и, что гораздо важнее, Гермиону. А у последней имеется, как знаем, интересная книжечка Бидля, в которой не только подробно расписана история про Дары Смерти (на рунах, конечно; английский вариант был бы прочитан в 10 раз быстрее), но и еще на нужной страничке в самом начале этой истории любящей рукой покойного Дамблдора аккуратненько нарисован Тот Самый Знак. Что как бы само собой означает, что не мешало бы всей детишкиной компании обратить на него самое пристальное внимание.
Однако на свадьбе никто из них подобным не занимается. Ибо книжечка попала в руки юного Игрока накануне вечером. И юный Игрок, занятый празднованием дня рождения Гарри, тайным обсуждением дел насущных посреди ночи с командой в полном составе, кратким сном, последними приготовлениями к свадьбе и, собственно, самой свадьбой, не успевает ее не то что прочитать, но даже толком открыть и проглядеть беглым взглядом.
И я абсолютно уверена, что и это Директор предусмотрел и организовал специально – а то с Гермионы сталось бы устроить Ксено допрос по поводу знака прямо там, на свадьбе. Но зачем команде Гарри знать все и сразу? Команда Гарри, как помним, никуда не спешит. Да и разве мог любящий Директор лишить своего юного Игрока возможности в последний перед долгим перерывом раз просто расслабиться и насладиться жизнью? Пущай танцует.
А Гарри пока достаточно усвоить и то, что у Грин-де-Вальда, Темного волшебника, который боялся Дамблдора и которого Дамблдор победил, был вот такой знак, и этот знак по каким-то причинам носит на себе Ксенофолиус Лавгуд, который меньше всего похож на человека, поддерживающего Темных магов («Он мог легко его где-то подобрать и подумать, что это типа поперечное сечение головы морщерогого кизляка или что-то в этом роде», – говорит Гарри Краму и, в общем и целом, оказывается вполне прав).
Тем более, что эта информация – не единственная полезная, которую может выдать Гарри Слепой Игрок №3. Так, продолжая мрачно наблюдать за Ксено, Крам вытаскивает палочку и принимается зловеще постукивать ею по бедру. Из палочки вырывается сноп искр. И тут Гарри осеняет:
- Грегорович!
И – чуть позже:
- Он мастер палочек!
И совсем уж поздно:
- Он сделал твою палочку!
Конечно, не стоило произносить все это, будучи в образе кузена Уизли, которому неоткуда было узнать это – а вот Гарри прекрасно и наконец-то вспоминает, как Олливандер говорил об этом, проверяя палочку Крама перед стартом Турнира Трех Волшебников.
- Так… э… где сейчас Грегорович? – уточняет Гарри, успокоив Крама тем, что прочитал о его палочке в каком-то из спортивных журналов.
- Он ушел в отставку несколько лет назад, – говорит Крам. – Я был одним из последних, кто купил палочку Грегоровича. Они лучшие – хотя я знаю, конечно, что вы, англичане, предпочитаете Олливандера.
Собственно, все; очередная часть картинки собрана, и Гарри узнает, что и зачем поделывает Реддл в данную минуту, именно тогда, когда тот принимается за дело. Ну, с небольшим отставанием, разумеется – но ведь никто всерьез не думает, что Гарри отыщет Старшую палочку первым? У Дамблдора на сей счет предусмотрен только один вариант развития событий: Гарри героически потерпит поражение в гонке за палочкой. Поэтому Директор всю дорогу будет давать нелюбимому ученичку нехилую фору, а любимому ученичку – возможность быть более-менее в курсе успехов соперника. Самыми разными способами.
В данном случае играет роль то самое сплочение, о котором на все лады принялся твердить Директор со времен Игры-4 – даже придумывать ничего не пришлось (кроме, собственно, свадьбы) – Крама тащит к Гарри не Игра, а давняя хорошая дружба с Флер.
Впрочем, Игра к Гарри тоже кое-кого активно подтаскивает в этот богатый на новости и возможности их парню передать вечер. Так, избежав встревания в компанию Хагрида, Чарли и еще какого-то волшебника, которые поют песню про Одо-героя в углу (везде – везде-везде (!) – Дамблдор, книззл бы его побрал!), и подвыпившего дяди Рона, который никак не может понять, его ли Гарри сын, Гарри, гуляя по залу и стараясь не смотреть на Джинни, вдруг влетает в престарелого волшебника, в одиночестве занимающего один из столиков. И практически мгновенно узнает в нем Элфиаса Дожа.
И вот как было к нему не подойти? Гарри полжизни только и делает, что гоняется за духами – чего ж не удовлетворить свое любопытство и на этот раз, тем более, если шанс прямо-таки сам падает в руки? Точнее, сидит у всех на виду, но, создается стойкое подозрение, поджидает именно Гарри. Ибо, когда Гарри спрашивает у него, можно ли присесть за его столик, Дож, встрепенувшись, кивает: «Конечно-конечно». Что, неужели до Гарри с ним никто не захотел сидеть, потому место и пустует?
- Мистер Дож, я – Гарри Поттер, – тихонько признается ему парень, и Дож сбившимся дыханием в волнении выдает крайне подозрительное:
- Мой дорогой мальчик! Артур сказал мне, что ты здесь, замаскированный… я так рад, такая честь!
Резонный вопрос: с какого перепуга мистеру Уизли вдруг сообщать Дожу, что Гарри присутствует на свадьбе? Нет, я все понимаю, товарищ из Ордена и все такое – но сомневаюсь, что Уизли проверяли всех гостей на предмет того, не находятся ли они под Оборотным зельем. А вдруг в образе Дожа на свадьбу прокрался какой-нибудь Пожиратель? На мой взгляд, мягко говоря, не очень разумно сообщать любому гостю что-то о Гарри и его присутствии. Я имею ввиду, просто так.
Второй резонный вопрос: зачем Дожа в принципе приглашать на свадьбу? Что-то я не заметила, чтобы он был особенно близок к семье Уизли или Флер.
Оба поступка могут смотреться логично и разумно исключительно в том случае, если Артур знает, что ему необходимо свети Дожа с Гарри, причем сделать это максимально естественно. Либо сам, либо от Дожа. А уж Дож может быть абсолютно уверен, что Гарри к нему подойдет – ему остается только ждать и отгонять других людей подальше от пустующего стула рядом с ним (раз Артур сказал Дожу, что Гарри замаскирован, рискну предположить, он успел шепнуть, и под кого именно – подобно тому, как шепнул это Полумне и Тонкс).
В том, что Дож по меньшей мере Полуслепой Игрой, я нисколько не сомневаюсь хотя бы из-за того некролога, что он написал в «Пророке» по случаю смерти старого друга. А еще потому, что Дож, тут же налив Гарри шампанского, сразу переходит к делу:
- Я думал вам написать после того, как Дамблдор… шок… и для вас, я уверен…
Глаза Дожа наполняются слезами. В свете общей раздерганности его состояния можно сделать весьма однозначный вывод: Дож сильно переживает смерть Директора. Думаю, далеко не в последнюю очередь оттого, что прекрасно понимает (или догадывается близко к тексту), что сделал с собой Директор. Сложно не понять, когда тебе так активно намекают, что писать в некрологе в случае чего – и что говорить Гарри.
Написать он собирался, видите ли… с какого перепуга, если а) они с Гарри никогда не общались; б) об отношениях Гарри и Дамблдора мало кому известно? Откуда он знает, какой шок для Гарри – смерть Директора? Похоже, о том, сколь они были близки, Дож знает от самого Директора. А людей Директора от Игры, как известно, не отвлекут даже собственные чувства. Поэтому Дож первым же делом сразу лишает Гарри необходимости мучительно и долго (долго нельзя – вдруг кто вмешается в разговор) подбираться к интересующей теме.
Гарри живо ведется:
- Я видел некролог, который вы написали в «Ежедневном Пророке». Я не знал, что вы знали профессора Дамблдора так хорошо.
- Так же хорошо, как всякий, – Дож промакивает глаза салфеткой. – Разумеется, я знал его дольше всех, если не считать Аберфорта – а каким-то образом люди, кажется, действительно никогда не считают Аберфорта.
Ну… что ж… ну, мало в ком можно найти то же изящество, что было присуще Дамблдору. Дож слишком жирно вворачивает прямейший намек на то, что брата Директора всегда следует учитывать; его, прямо как Коросту-Петтигрю в свое время, почему-то все вечно упускают из вида – что, между прочим, есть досадная оплошность. Мысль недурна, однако Гарри на такие толстые намеки реагирует слабо – да и увлечен сейчас другим:
- Не знаю, видели ли вы интервью, которое Рита Скитер дала о Дамблдоре?
И, пропустив мимо ушей жалобы Дожа о том, как Скитер приставала к нему за комментариями, в результате чего сначала он – лично – обозвал ее, а затем она – публично – принялась мстить ему, далее Гарри уточняет вопрос:
- Ну, в том интервью Рита Скитер намекнула, что профессор Дамблдор был вовлечен в Темные Искусства, когда был молодым.
- Не верьте ни единому слову! – тут же восклицает Дож. – Ни единому, мальчик мой! Пусть ничто не омрачит вашу память об Альбусе Дамблдоре!
Гарри расстраивается. Неужели Дож действительно считает, что это так легко, что он, Гарри, может просто взять и выбрать не верить? Разве непонятно, что ему, Гарри, нужно быть уверенным, знать все?
Мягко заметив, что Дож прав, а Гарри – далеко нет, и ему предстоит еще дорасти до этого понимания, что будет, как всегда, трудно, больно и обидно, обращу внимание на одну деталь: Дож, святая невинность, действительно уверен в том, что говорит, когда говорит, что Дамблдор ни разу не обнаруживал ни анти-магловских настроений, ни приверженности к Темным Искусствам. Разумеется, разумеется, так – в жизни Дожа история Дамблдора ничего такого не содержала.
Но это не значит, что в истории Дамблдора такого не было – просто оно было именно в тот год, когда они с Дожем, уехавшим в кругосветное путешествие, общались крайне мало и исключительно формально.
Так что Дож думает о Дамблдоре исключительно ту правду, которую считает правдой, и он искренен в этом. И вообще, будучи человеком из тех, которых я отношу к категории трепетных фиалковых ланей, Дож Директора, конечно, сильно идеализирует. Его точка зрения на Дамблдора как феномен вообще, конечно, имеет право на существование, и она не так уж дурна, но не стоит забывать, что это только одна точка из всего многообразия существующих.
Вторая точка немедленно подплывает к Дожу и Гарри, покачиваясь на своих стосемилетних ногах и помахивая бокалом шампанского в стосемилетней руке.
- Рита Скитер? – изрекает изрядно нашампаненная Мюриэль. – О, люблю ее, всегда ее читаю! Она написала книгу о Дамблдоре, вы знали?
И, согнав с ближайшего стула кого-то из родственников Уизли, Мюриэль подсаживается к Гарри и Дожу. Лицо Дожа приобретает выражение оскорбленной невинности. Судя по всему, ее участия в беседе кто-кто, а Дож точно не ожидал. Однако присмотримся к произошедшему внимательнее: может быть, Дож Мюриэль и не учитывал, но наличие Мюриэль на свадьбе было более чем очевидно и для Уизли, и для Директора. С нормальной точки зрения, как раз то, что на свадьбе находится прямо-таки лучший друг Уизли Дож, как раз выглядит более нелогично, чем присутствие Мюриэль.
Итак, начнем с того, что Дамблдор как минимум предполагал (а как максимум – точно знал от Артура), что Мюриэль на свадьбе будет. Далее обратим внимание на то, что Мюриэль и Дамблдор практически сверстники – Директор старше Мюриэль всего на 9 лет, а Аберфорт – и того меньше. Более того, судя по всему, детьми они проживали где-то неподалеку друг от друга, и их семьи вполне себе общались. «Батильда все рассказала моей матери, пока я подслушивала под дверью», – скажет Мюриэль, описывая похороны Арианы. А также: «Мой кузен Ланселот был целителем в Мунго в то время, и он рассказал моей семье под строжайшим секретом, что Ариану никто там не видел. Ланселот думал, это крайне подозрительно!»
Ну, помимо того, как Мюриэль умеет хранить секреты, тем более, строжайший, видим, что ее семья как-то чересчур интересовалась семьей Дамблдоров, и мне сложно предположить, по какой иной причине, кроме той, что они знали друг друга лично – никто из Дамблдоров не был такой уж выдающейся знаменитостью на тот момент, чтобы за подробностями их личной жизни охотились из чисто фанатского любопытства.
Но, если Мюриэль знает о начальных годах жизни Директора так много, можно предположить, что это известно, собственно, самому Директору. Я уж молчу о том, что привычка Мюриэль сплетничать, влезать в чужие разговоры и вести себя беспардонно, особенно – наклюкавшись шампанского – это вообще широко гуляющая притча во языцех. Равно как и, подозреваю, ее пламенная любовь к Рите Скитер.
Таким образом, как видим, у Директора просто не оставалась шансов не предполагать ну хотя бы с 85-процентной вероятностью, что Мюриэль не только присоединится к разговору Гарри и Дожа на свадьбе, но еще и сильно его обогатит, оживит, а также вывернет, выворочает и исказит до неузнаваемости. И, судя по всему, Директор был очень даже не против.
Нет, Мюриэль – не Игрок и даже не Полуслепой Игрок типа Ксенофолиуса и Дожа, и не надо думать, что я недостаточно серьезно поскрипела головным мозгом, чтобы подобное заявить. Впрочем, допускаю и даже почти уверена, что ее могли изначально накрутить (тот же Артур, к примеру) на тему книги Риты, начет Дамблдора и Гарри – ибо подошла к шатру она уже однозначно на что-то заведенная и нацеленная («Гарри Поттер не здесь? Я надеялась встретить его») – ну так все это в ту же копилку.
Директору она необходима исключительно как вторая точка зрения на себя любимого и единственного. Как Слепой Игрок. Игроком на один раз ее было делать слишком затратно и неконструктивно. Это же Мюриэль. Если бы Директор предложил ей Подыграть, то, скорее всего, получил бы в ответ что-то вроде: «Мне сто семь лет, Дамблдор, какие, к загорелому гиппогрифу, Игры?! А ты, между прочим, уже и сам далеко не первой и даже не второй свежести, чтобы этим заниматься. Нашел бы себе жену, в самом деле. И сбрей ты наконец эту ужасную бороду, ты походишь на запылившееся привидение!» Очень в ее стиле. Да и свойства ее языка таковы, что, предложи ей Директор Сыграть, о существовании Игры в жизни Гарри мигом знало бы по меньшей мере семь графств.
Итак, Дож и Мюриэль практически сразу начинают спор о Директоре и правдивости книги Риты – причем с каждым словом (и выпитым бокалом) Мюриэль расцветает все больше, в то время как Дож от возмущения краснеет, затем белеет от обиды, а потом и вовсе едва ли не плачет от невозможности возразить что-либо, кроме: «Неправда! Вообще неправда!» – и в итоге отправляется в нокаут от ужаса.
Впрочем, не он один – практически сразу за ним туда следует Гарри. Ибо за короткие 10 минут парень внезапно узнает, что:
а) возможно, Ариана, сестра Дамблдора, была сквибом;
б) практически никто не знал о ее существовании, ее держали взаперти;
в) мать Дамблдора, Кендра, была гордой женщиной, любящей держать все под контролем, и, вероятно, ее родители были маглами;
г) Кендра умерла прежде Арианы, возможно, как раз от руки дочери;
д) Аберфорт разбил нос брату на похоронах Арианы и кричал, что это Альбус виноват в ее смерти; Дамблдор даже не пытался себя защитить; на похоронах присутствовала Батильда Бэгшот;
е) и, наконец, то, что заставляет Гарри подавиться Сливочным пивом: Батильда Бэгшот живет в Годриковой Впадине. Дамблдоры переехали в Годрикову Впадину после ареста Персиваля. Кендра и Ариана захоронены на том же кладбище в Годриковой Впадине, что и Поттеры.
О, это удар ниже пояса – все это и особенно последнее. А также то, как жестко логична Мюриэль, рассуждая и приводя аргументы – свидетельства тех же Батильды и Ланселота, к примеру. В то время как Дож только лопочет бессвязное из серии «Не Верю» – это вдобавок к уже созданному им самим и Ритой его имиджу в глазах Гарри.
Гарри и сам чувствует, что во всей этой истории есть что-то странное, так еще и реакция Дожа, едва не задохнувшегося от ужаса, когда Мюриэль упомянула про драку у гроба, вдвое сильнее способствует тому, чтобы Гарри больше верит доводам Мюриэль, чем его лопотанию о том, что все это ложь.
Единственное, за что хватается безнадежно утерявший инициативу Дож, это Батильда: «Да, наиболее одаренный историк магии и старый друг Дамблдора», – на что, правда, Мюриэль тут же выдает: «Совсем того в эти дни, как я слышала», – но тут они с Дожем согласны: «Если и так, это даже более бесчестно со стороны Скитер браться за нее, и никакого доверия не может быть к тому, что Батильда могла сказать!»
А затем Мюриэль исполняет за Дожа его последнюю задачу в этой маленькой Игре: «О, есть способы восстановления воспоминаний, и я уверена, Рита Скитер их все знает. Но, даже если Батильда совсем ку-ку, я уверена, у нее все еще остались старые фотографии, может, даже письма. Она знала Дамблдора годами… Ну, стоит того, чтобы отправиться в Годрикову Впадину, я бы подумала», – сообщив Гарри и про связь Батильды и Дамблдоров с местом, в котором парень родился, и про невероятно ценную роль Батильды в качестве возможного информатора – и лишний раз закрепив в сознании подростка, что Батильда является Старой Подругой Дамблдора.
Уверена, в плане Дожа было сообщить Гарри то же самое – только менее шокирующим образом. Впрочем, между планом Дожа и желаниями Дамблдора есть существенная разница.
Гарри с разбега втемяшивается во вторую точку зрения на Дамблдора как феномен – которая является полной противоположностью точки зрения Дожа, но при этом абсолютно такой же крайностью. Правды в ней, равно как и в первой, примерно пополам с домыслами, слухами и верой, да и правда, которая есть, на самом деле – лишь одна из сторон истины. Во всем, как всегда и везде, истина скрывается где-то в середине и есть штука неоднозначная.
Гарри находится лишь в самом начале этого понимания – там, откуда умалчивание Дамблдора о том, что он жил в Годриковой Впадине, кажется подростку таким же грехом, как ложь. Ему предстоит еще прожить с этим жизнь (или какую-то весьма яркую ее часть). И он пока, раздираемый болью и шоком, еще не знает, как смешно и забавно (разумеется, здесь нужны кавычки) будет впереди.
Гарри хотелось бы знать все – прямо здесь и сейчас. Он нуждается в правде, ибо чувствует, что без нее не сможет идти дальше. Но он не знает, что не правда помогает двигаться вперед, а вера, до которой тоже следует дорасти – и именно так, через боль, обиды, сомнения и отречение. Гарри не знает, что всю правду в целом свете ему в состоянии дать лишь один единственный человек – который, разумеется, сделает это. Но не сейчас. Ибо он, в отличие от Гарри, знает, что у всего в человеке свой час, а у всякого часа – свой закон.
Может показаться, что все, что Гарри услышал от Дожа и Мюриэль – тоже только об Игре да о Дарах. Но нет. Нет, это о Гарри. Это есть начало его пути – к себе (в самом всеобъемлющем из смыслов).
И, как провозвестник этого пути, едва плюхнувшаяся на стул рядом с Гарри Гермиона успевает сообщить последние новости о конфликте Ксено и Крама и поинтересоваться, все ли у Гарри в порядке, на середину шатра выскакивает большая серебристая рысь, и медленный, глубокий, громовой голос Кингсли Бруствера звучит в полной тишине из середины замершей толпы:
- Министерство пало. Скримджер убит. Они идут.
- Мистер Дож, я – Гарри Поттер, – тихонько признается ему парень, и Дож сбившимся дыханием в волнении выдает крайне подозрительное:
- Мой дорогой мальчик! Артур сказал мне, что ты здесь, замаскированный… я так рад, такая честь!
Резонный вопрос: с какого перепуга мистеру Уизли вдруг сообщать Дожу, что Гарри присутствует на свадьбе? Нет, я все понимаю, товарищ из Ордена и все такое – но сомневаюсь, что Уизли проверяли всех гостей на предмет того, не находятся ли они под Оборотным зельем. А вдруг в образе Дожа на свадьбу прокрался какой-нибудь Пожиратель? На мой взгляд, мягко говоря, не очень разумно сообщать любому гостю что-то о Гарри и его присутствии. Я имею ввиду, просто так.
Второй резонный вопрос: зачем Дожа в принципе приглашать на свадьбу? Что-то я не заметила, чтобы он был особенно близок к семье Уизли или Флер.
Оба поступка могут смотреться логично и разумно исключительно в том случае, если Артур знает, что ему необходимо свети Дожа с Гарри, причем сделать это максимально естественно. Либо сам, либо от Дожа. А уж Дож может быть абсолютно уверен, что Гарри к нему подойдет – ему остается только ждать и отгонять других людей подальше от пустующего стула рядом с ним (раз Артур сказал Дожу, что Гарри замаскирован, рискну предположить, он успел шепнуть, и под кого именно – подобно тому, как шепнул это Полумне и Тонкс).
В том, что Дож по меньшей мере Полуслепой Игрой, я нисколько не сомневаюсь хотя бы из-за того некролога, что он написал в «Пророке» по случаю смерти старого друга. А еще потому, что Дож, тут же налив Гарри шампанского, сразу переходит к делу:
- Я думал вам написать после того, как Дамблдор… шок… и для вас, я уверен…
Глаза Дожа наполняются слезами. В свете общей раздерганности его состояния можно сделать весьма однозначный вывод: Дож сильно переживает смерть Директора. Думаю, далеко не в последнюю очередь оттого, что прекрасно понимает (или догадывается близко к тексту), что сделал с собой Директор. Сложно не понять, когда тебе так активно намекают, что писать в некрологе в случае чего – и что говорить Гарри.
Написать он собирался, видите ли… с какого перепуга, если а) они с Гарри никогда не общались; б) об отношениях Гарри и Дамблдора мало кому известно? Откуда он знает, какой шок для Гарри – смерть Директора? Похоже, о том, сколь они были близки, Дож знает от самого Директора. А людей Директора от Игры, как известно, не отвлекут даже собственные чувства. Поэтому Дож первым же делом сразу лишает Гарри необходимости мучительно и долго (долго нельзя – вдруг кто вмешается в разговор) подбираться к интересующей теме.
Гарри живо ведется:
- Я видел некролог, который вы написали в «Ежедневном Пророке». Я не знал, что вы знали профессора Дамблдора так хорошо.
- Так же хорошо, как всякий, – Дож промакивает глаза салфеткой. – Разумеется, я знал его дольше всех, если не считать Аберфорта – а каким-то образом люди, кажется, действительно никогда не считают Аберфорта.
Ну… что ж… ну, мало в ком можно найти то же изящество, что было присуще Дамблдору. Дож слишком жирно вворачивает прямейший намек на то, что брата Директора всегда следует учитывать; его, прямо как Коросту-Петтигрю в свое время, почему-то все вечно упускают из вида – что, между прочим, есть досадная оплошность. Мысль недурна, однако Гарри на такие толстые намеки реагирует слабо – да и увлечен сейчас другим:
- Не знаю, видели ли вы интервью, которое Рита Скитер дала о Дамблдоре?
И, пропустив мимо ушей жалобы Дожа о том, как Скитер приставала к нему за комментариями, в результате чего сначала он – лично – обозвал ее, а затем она – публично – принялась мстить ему, далее Гарри уточняет вопрос:
- Ну, в том интервью Рита Скитер намекнула, что профессор Дамблдор был вовлечен в Темные Искусства, когда был молодым.
- Не верьте ни единому слову! – тут же восклицает Дож. – Ни единому, мальчик мой! Пусть ничто не омрачит вашу память об Альбусе Дамблдоре!
Гарри расстраивается. Неужели Дож действительно считает, что это так легко, что он, Гарри, может просто взять и выбрать не верить? Разве непонятно, что ему, Гарри, нужно быть уверенным, знать все?
Мягко заметив, что Дож прав, а Гарри – далеко нет, и ему предстоит еще дорасти до этого понимания, что будет, как всегда, трудно, больно и обидно, обращу внимание на одну деталь: Дож, святая невинность, действительно уверен в том, что говорит, когда говорит, что Дамблдор ни разу не обнаруживал ни анти-магловских настроений, ни приверженности к Темным Искусствам. Разумеется, разумеется, так – в жизни Дожа история Дамблдора ничего такого не содержала.
Но это не значит, что в истории Дамблдора такого не было – просто оно было именно в тот год, когда они с Дожем, уехавшим в кругосветное путешествие, общались крайне мало и исключительно формально.
Так что Дож думает о Дамблдоре исключительно ту правду, которую считает правдой, и он искренен в этом. И вообще, будучи человеком из тех, которых я отношу к категории трепетных фиалковых ланей, Дож Директора, конечно, сильно идеализирует. Его точка зрения на Дамблдора как феномен вообще, конечно, имеет право на существование, и она не так уж дурна, но не стоит забывать, что это только одна точка из всего многообразия существующих.
Вторая точка немедленно подплывает к Дожу и Гарри, покачиваясь на своих стосемилетних ногах и помахивая бокалом шампанского в стосемилетней руке.
- Рита Скитер? – изрекает изрядно нашампаненная Мюриэль. – О, люблю ее, всегда ее читаю! Она написала книгу о Дамблдоре, вы знали?
И, согнав с ближайшего стула кого-то из родственников Уизли, Мюриэль подсаживается к Гарри и Дожу. Лицо Дожа приобретает выражение оскорбленной невинности. Судя по всему, ее участия в беседе кто-кто, а Дож точно не ожидал. Однако присмотримся к произошедшему внимательнее: может быть, Дож Мюриэль и не учитывал, но наличие Мюриэль на свадьбе было более чем очевидно и для Уизли, и для Директора. С нормальной точки зрения, как раз то, что на свадьбе находится прямо-таки лучший друг Уизли Дож, как раз выглядит более нелогично, чем присутствие Мюриэль.
Итак, начнем с того, что Дамблдор как минимум предполагал (а как максимум – точно знал от Артура), что Мюриэль на свадьбе будет. Далее обратим внимание на то, что Мюриэль и Дамблдор практически сверстники – Директор старше Мюриэль всего на 9 лет, а Аберфорт – и того меньше. Более того, судя по всему, детьми они проживали где-то неподалеку друг от друга, и их семьи вполне себе общались. «Батильда все рассказала моей матери, пока я подслушивала под дверью», – скажет Мюриэль, описывая похороны Арианы. А также: «Мой кузен Ланселот был целителем в Мунго в то время, и он рассказал моей семье под строжайшим секретом, что Ариану никто там не видел. Ланселот думал, это крайне подозрительно!»
Ну, помимо того, как Мюриэль умеет хранить секреты, тем более, строжайший, видим, что ее семья как-то чересчур интересовалась семьей Дамблдоров, и мне сложно предположить, по какой иной причине, кроме той, что они знали друг друга лично – никто из Дамблдоров не был такой уж выдающейся знаменитостью на тот момент, чтобы за подробностями их личной жизни охотились из чисто фанатского любопытства.
Но, если Мюриэль знает о начальных годах жизни Директора так много, можно предположить, что это известно, собственно, самому Директору. Я уж молчу о том, что привычка Мюриэль сплетничать, влезать в чужие разговоры и вести себя беспардонно, особенно – наклюкавшись шампанского – это вообще широко гуляющая притча во языцех. Равно как и, подозреваю, ее пламенная любовь к Рите Скитер.
Таким образом, как видим, у Директора просто не оставалась шансов не предполагать ну хотя бы с 85-процентной вероятностью, что Мюриэль не только присоединится к разговору Гарри и Дожа на свадьбе, но еще и сильно его обогатит, оживит, а также вывернет, выворочает и исказит до неузнаваемости. И, судя по всему, Директор был очень даже не против.
Нет, Мюриэль – не Игрок и даже не Полуслепой Игрок типа Ксенофолиуса и Дожа, и не надо думать, что я недостаточно серьезно поскрипела головным мозгом, чтобы подобное заявить. Впрочем, допускаю и даже почти уверена, что ее могли изначально накрутить (тот же Артур, к примеру) на тему книги Риты, начет Дамблдора и Гарри – ибо подошла к шатру она уже однозначно на что-то заведенная и нацеленная («Гарри Поттер не здесь? Я надеялась встретить его») – ну так все это в ту же копилку.
Директору она необходима исключительно как вторая точка зрения на себя любимого и единственного. Как Слепой Игрок. Игроком на один раз ее было делать слишком затратно и неконструктивно. Это же Мюриэль. Если бы Директор предложил ей Подыграть, то, скорее всего, получил бы в ответ что-то вроде: «Мне сто семь лет, Дамблдор, какие, к загорелому гиппогрифу, Игры?! А ты, между прочим, уже и сам далеко не первой и даже не второй свежести, чтобы этим заниматься. Нашел бы себе жену, в самом деле. И сбрей ты наконец эту ужасную бороду, ты походишь на запылившееся привидение!» Очень в ее стиле. Да и свойства ее языка таковы, что, предложи ей Директор Сыграть, о существовании Игры в жизни Гарри мигом знало бы по меньшей мере семь графств.
Итак, Дож и Мюриэль практически сразу начинают спор о Директоре и правдивости книги Риты – причем с каждым словом (и выпитым бокалом) Мюриэль расцветает все больше, в то время как Дож от возмущения краснеет, затем белеет от обиды, а потом и вовсе едва ли не плачет от невозможности возразить что-либо, кроме: «Неправда! Вообще неправда!» – и в итоге отправляется в нокаут от ужаса.
Впрочем, не он один – практически сразу за ним туда следует Гарри. Ибо за короткие 10 минут парень внезапно узнает, что:
а) возможно, Ариана, сестра Дамблдора, была сквибом;
б) практически никто не знал о ее существовании, ее держали взаперти;
в) мать Дамблдора, Кендра, была гордой женщиной, любящей держать все под контролем, и, вероятно, ее родители были маглами;
г) Кендра умерла прежде Арианы, возможно, как раз от руки дочери;
д) Аберфорт разбил нос брату на похоронах Арианы и кричал, что это Альбус виноват в ее смерти; Дамблдор даже не пытался себя защитить; на похоронах присутствовала Батильда Бэгшот;
е) и, наконец, то, что заставляет Гарри подавиться Сливочным пивом: Батильда Бэгшот живет в Годриковой Впадине. Дамблдоры переехали в Годрикову Впадину после ареста Персиваля. Кендра и Ариана захоронены на том же кладбище в Годриковой Впадине, что и Поттеры.
О, это удар ниже пояса – все это и особенно последнее. А также то, как жестко логична Мюриэль, рассуждая и приводя аргументы – свидетельства тех же Батильды и Ланселота, к примеру. В то время как Дож только лопочет бессвязное из серии «Не Верю» – это вдобавок к уже созданному им самим и Ритой его имиджу в глазах Гарри.
Гарри и сам чувствует, что во всей этой истории есть что-то странное, так еще и реакция Дожа, едва не задохнувшегося от ужаса, когда Мюриэль упомянула про драку у гроба, вдвое сильнее способствует тому, чтобы Гарри больше верит доводам Мюриэль, чем его лопотанию о том, что все это ложь.
Единственное, за что хватается безнадежно утерявший инициативу Дож, это Батильда: «Да, наиболее одаренный историк магии и старый друг Дамблдора», – на что, правда, Мюриэль тут же выдает: «Совсем того в эти дни, как я слышала», – но тут они с Дожем согласны: «Если и так, это даже более бесчестно со стороны Скитер браться за нее, и никакого доверия не может быть к тому, что Батильда могла сказать!»
А затем Мюриэль исполняет за Дожа его последнюю задачу в этой маленькой Игре: «О, есть способы восстановления воспоминаний, и я уверена, Рита Скитер их все знает. Но, даже если Батильда совсем ку-ку, я уверена, у нее все еще остались старые фотографии, может, даже письма. Она знала Дамблдора годами… Ну, стоит того, чтобы отправиться в Годрикову Впадину, я бы подумала», – сообщив Гарри и про связь Батильды и Дамблдоров с местом, в котором парень родился, и про невероятно ценную роль Батильды в качестве возможного информатора – и лишний раз закрепив в сознании подростка, что Батильда является Старой Подругой Дамблдора.
Уверена, в плане Дожа было сообщить Гарри то же самое – только менее шокирующим образом. Впрочем, между планом Дожа и желаниями Дамблдора есть существенная разница.
Гарри с разбега втемяшивается во вторую точку зрения на Дамблдора как феномен – которая является полной противоположностью точки зрения Дожа, но при этом абсолютно такой же крайностью. Правды в ней, равно как и в первой, примерно пополам с домыслами, слухами и верой, да и правда, которая есть, на самом деле – лишь одна из сторон истины. Во всем, как всегда и везде, истина скрывается где-то в середине и есть штука неоднозначная.
Гарри находится лишь в самом начале этого понимания – там, откуда умалчивание Дамблдора о том, что он жил в Годриковой Впадине, кажется подростку таким же грехом, как ложь. Ему предстоит еще прожить с этим жизнь (или какую-то весьма яркую ее часть). И он пока, раздираемый болью и шоком, еще не знает, как смешно и забавно (разумеется, здесь нужны кавычки) будет впереди.
Гарри хотелось бы знать все – прямо здесь и сейчас. Он нуждается в правде, ибо чувствует, что без нее не сможет идти дальше. Но он не знает, что не правда помогает двигаться вперед, а вера, до которой тоже следует дорасти – и именно так, через боль, обиды, сомнения и отречение. Гарри не знает, что всю правду в целом свете ему в состоянии дать лишь один единственный человек – который, разумеется, сделает это. Но не сейчас. Ибо он, в отличие от Гарри, знает, что у всего в человеке свой час, а у всякого часа – свой закон.
Может показаться, что все, что Гарри услышал от Дожа и Мюриэль – тоже только об Игре да о Дарах. Но нет. Нет, это о Гарри. Это есть начало его пути – к себе (в самом всеобъемлющем из смыслов).
И, как провозвестник этого пути, едва плюхнувшаяся на стул рядом с Гарри Гермиона успевает сообщить последние новости о конфликте Ксено и Крама и поинтересоваться, все ли у Гарри в порядке, на середину шатра выскакивает большая серебристая рысь, и медленный, глубокий, громовой голос Кингсли Бруствера звучит в полной тишине из середины замершей толпы:
- Министерство пало. Скримджер убит. Они идут.
