Воистину, большая удача, что письмо содержит столько информации, на которую много позже Гарри и станет опираться, следуя извилистыми дорожками Игры.

И ведь все превосходно укладывается в общую Игровую картину: вне сомнения, Гарри, теперь полноправный и единственный хозяин дома, рано или поздно завалится в комнату крестного, где его ожидает целый ряд подсказок – и страница из книги Батильды, и письмо Лили, в котором есть и про Батильду, и про Дары: «…Джеймс становится немного раздражен необходимостью сидеть здесь взаперти, он пытается не показывать, но я-то все вижу – а у Дамблдора все еще его мантия-невидимка, так что никакого шанса на небольшие прогулки».

Оп!

Даже Гарри застревает на этой фразе, не в силах ее уразуметь и прекрасно помня, как однажды Директор сказал: «Мне не нужна мантия-невидимка, чтобы быть невидимым». Так за каким гиппогрифом он ее забрал?

Гарри тут же находит объяснение в том, что, возможно, мантия понадобилась кому-то из Ордена, а Директор просто выступил курьером, и переключает мысли на темы, более животрепещущие. Однако я бы так не спешила.

Во-первых, следует помнить, что мантия Джеймса является третьим из Даров Смерти и первоначально принадлежала Игнотусу Певереллу. В мае Директор сам признается Гарри буквально в следующем: «Ты догадался, как знаю, что в ночь смерти твоих родителей мантия находилась у меня. Джеймс показал ее мне несколькими днями ранее. Это многое объясняло об их незамеченных нарушениях в школе! Я с трудом мог поверить в то, что увидел. Я попросил одолжить ее, исследовать. К тому моменту я давно уже бросил мечту объединить Дары, но я не мог сопротивляться, не мог не посмотреть ближе… Это была мантия, аналогов которой я никогда не видел, невероятно древняя, совершенная во всем… а потом твой отец умер, и у меня наконец было два Дара, в полном распоряжении!» – ну, а потом один из них он добровольно отдал Гарри, что и говорить. Все-таки Дамблдор – очень хороший, сильный и справедливый человек, он сделал так, как было правильно.

Во-вторых, не следует забывать, что Директор своих любимейших учеников прекрасно знал и в школе за ними внимательно следил. И не верю я, что, если он был в курсе их анимагических практик, он упустил из вида наличие мантии-невидимки у четверых сорвиголов. Фраза: «Это многое объясняло об их незамеченных нарушениях в школе!» – при этом имеет ровно такой же смысл, что и фраза: «Сириус вчера поведал мне, как они стали анимагами. Неслыханное достижение! Как, впрочем, и то, что они сумели скрыть его от меня», – произнесенная Директором в самом конце Игры-3. Никакого вранья. Но и откровенности не слишком много. Зато создается полное и абсолютно ложное впечатление, что Директор – воистину дурачок, который всю жизнь ни капли не догадывался, что и как его водили за нос дети. Ну-ну. Очевидно, так.

Вернее уж предположить, что Директор, прекрасно знавший о наличии у Джеймса мантии-невидимки, специально затеял разговор, в результате которого парень сам признался о мантии. Уверена, сделано это было изначально ради того, чтобы лишить Джеймса возможности совершать «небольшие прогулки», чтобы обезопасить его еще больше – наверняка пристально приглядывавшая за Поттерами Батильда что-то такое шепнула Дамблдору об этих прогулках, и он обеспокоился. То, что мантия оказалась одним из Даров, стало для Директора весьма приятным бонусом, только и всего.

Однако кусочек про мантию – не единственное, что касается Даров, что можно выудить из письма: «Батильда заглядывает почти каждый день, – пишет Лили, – она очаровательная старушка с самыми поразительными историями о Дамблдоре, не уверена, что ему бы понравилось, если бы он знал! Вообще-то, я не знаю, многому ли можно верить, потому что кажется невероятным, чтобы Дамблдор –» – окончание письма обрывается, и нам необходимо обратиться за крошечной – в полторы строки – его частью куда-то в карман мантии Снейпа.

Или в его воспоминания. Где читаем следующее: «…чтобы Дамблдор мог когда-либо дружить с Геллертом Грин-де-Вальдом. Лично я думаю, она немного сходит с ума! Море любви, Лили».

Поразительная удача – сколько всего оказывается в этом старом-престаром письме, что так необходимо было Дамблдору для Игры!

Еще более поразительно, что Директор, как выходит, давший задание Снейпу найти и положить это письмо на видное место специально для Гарри, получается, знал не только о его существовании, но и о его содержании.

Предположим, в Игре-5 Сири в качестве шутки показывал чудом сохранившееся письмо Директору, чтобы узнать, правда ли, что Директор дружил с Грин-де-Вальдом. Но у меня возникает сразу два вопроса: как так вышло, что письмо столь содержательно именно и точно с точки зрения Игры (большая удача! ах, даже слишком большая)? и каким чудом это письмо вообще сохранилось?

Сири не жил в доме на Гриммо с 16 лет, то есть Лили явно не туда сову отправляла. Но в другом доме Сири после возращения из Азкабана вряд ли появлялся – да и за столько лет новые хозяева могли все выкинуть. Если Сири таскал письмо с собой, если письмо было с ним в ночь его ареста, как оно сохранилось в Азкабане?

Наконец, мне жутко интересно, почему из письма выходит, что оно написано где-то в августе 1981, и Лили прямо пишет, что «у Дамблдора все еще его, – Джеймса, – мантия-невидимка», в то время как Дамблдор, который, как знаем, никогда не лжет, в мае прямо заявит: «…в ночь смерти твоих родителей мантия находилась у меня. Джеймс показал мне ее несколькими днями ранее». Однако Поттеры погибли 31 октября 1981 года. Из слов Дамблдора выходит, что мантию он заполучил в октябре. Из слов Лили же получается, что уже в августе Джеймс был лишен мантии довольно долгое время («…у Дамблдора все еще его мантия…»).

Это как? То есть либо Дамблдор лжет, либо Лили пишет письмо не в августе, а в октябре, либо письмо пишет вовсе не Лили. Попробуем собраться и подумать.

Первое невозможно, ибо невозможно вообще.

Если предположить правдивость второго, то получается вообще чепуха – Лили благодарит Сири за подарок Гарри на день рождения мальчика, который случился 31 июля 1981 года, аж в октябре. А Сири, выходит, настолько плевать на заточенных в доме в самый разгар войны друзей, что он не интересовался, как у них дела, по меньшей мере месяца три, и вот у Лили лопнуло терпение, и она решила напомнить старому другу-собачке, что он не собачка никакая, а самая настоящая бессовестная псина. Не, как-то еще хуже выходит, чем в варианте первом.

Остается вариант номер три, который, помимо прочего, сразу же объясняет, каким таким чудесным образом письмо будто специально подталкивает Гарри вперед по дорожке Игры. Однако солнечность такого предположения омрачает целый ряд вещей.

Во-первых, я не верю, что Дамблдор смог бы пойти на столь жестокий подлог и выдать чужое письмо за строки, написанные матерью Гарри – это аморально; Гарри очень дорожит этим письмом.

Во-вторых, схожесть почерка Лили с почерком Гарри, на которой особенно сильно заостряется наше внимание.

В-третьих, фотография, которую Гарри отыщет несколько позже под комодом, куда ее бросил Снейп – Лили писала о том, что прилагает ее, в своем письме.

Нет, письмо – правда. По крайней мере, частичная. В большей мере.

Мое абсолютно недоказуемое, но крайне упрямое предположение состоит в том, что Директор попросил Снейпа проделать с письмом ряд маленьких манипуляций: вставить в текст кусочек про мантию и вырвать часть про Грин-де-Вальда.

Ибо кусочек про мантию и впрямь выглядит так, будто его внезапно добавили. Нигде в тексте у Лили не встречается тире – кроме вот этого момента. Фраза после тире начинается со слов «а у Дамблдора» («also, Dumbledore’s still got…») и никак не вяжется по стилю со всеми основными фразами в письме, больше походя на жалобу ребенка, которому многим хочется поделиться, а над связками фраз работать лениво. Либо на вставку человека, которому хочется что-то вставить, а думать над красивым переходом не хочется. Это при том, что все остальные предложения у Лили очень плавны и грамотны, очень мягки и действительно «девичьи». Наконец это вот «небольшие прогулки» («little excursions») настолько в стиле Снейпа, что я прям не могу.

Итак, предполагаю, что Дамблдор, откуда-то знавший о существовании письма (может, письмо сохранил Люпин, отдал его потом Сири, а Сири показал Директору с целью подшутить по поводу Грин-де-Вальда; может, письмо осталось у Директора после суда над Сири, когда того лишили всех личных вещей – эта версия кажется мне наиболее состоятельной), решил с его помощью подтолкнуть Гарри в разгорающемся квесте.

Вставка про мантию была необходима, ибо за нее позже Гарри и предстоит цепляться. В остальном ничего менять было не нужно – большое количество упоминаний о Батильде лишь Играет Директору на руку – в конце концов, он всю дорогу учитывает первоначальное (еще с Финала Игры-6) желание Гарри строить свой путь именно от Годриковой Впадины, от своей связи с родителями – и придумывает подталкивать парня с помощью манипуляций этим желанием в нужном Игре направлении. Он строит квест на одержимости подростка угнаться и за призраками родителей, и за ним самим – знать о них больше, равняться на них, быть с ними, опираться на них в этом огромном мире. Совершенно естественно, что Гарри после прочтения этого письма еще больше циклится на Батильде – ее Знали Его Родители. Для Гарри это – очень большой аргумент.

С другой стороны, Снейп убирает часть письма о Грин-де-Вальде. Почему, если Гарри уже слышал от Мюриэль столько всего, что эта мелочь парня явно не убьет?

Ну, во-первых, Гарри об этом знать все-таки еще рановато – пусть предыдущая информация уложится.

Во-вторых, я полагаю, сей акт был нужен для того, чтобы запихнуть его в последние воспоминания Снейпа. Я говорила об этом, анализируя Игру-6: Гарри поверит лишь в те воспоминания, к которым так или иначе имеет отношение. А также в те, которые дают ответы на загадки, мучившие его все это время.

Согласитесь, воспоминание, из которого Гарри наконец узнает, что ж там такого невероятного рассказывала Батильда о Директоре, воспримется гораздо быстрее и лучше, чем воспоминание о том, как Снейп просто держит в руках старый клочок пергамента с письмом Лили. Такое и подделать можно, как мы помним от Слизнорта. Нужна физика. Оборванное письмо. Разорванная фотография, брошенная под комод, где Гарри ее и находит в попытке отыскать окончание письма… наверное, ее сделала Батильда… или Хвост…

Исполнено блестяще – еще и потому, что подобный трюк зацикливает Гарри на необходимости податься в Годрикову Впадину столь же сильно, сколь Гермиону – на необходимости ни в коем случае этого не делать.

Когда Гермиона и Рон просыпаются и видят, что Гарри нет, они, перепугавшись, принимаются искать друга по всему дому – Гермиона обнаруживает его первой, и Гарри в нетерпении показывает ей письмо своей матери.

- Она все еще жива, – говорит парень, кивая на имя Батильды в письме, – и она живет в Годриковой Впадине, тетушка Рона Мюриэль говорила о ней на свадьбе. Она знала и самого Дамблдора. Будет крайне интересно с ней поговорить, разве нет?

Улыбка Гермионы становится уж слишком понимающей. Гарри кладет письмо и фотографию в мешочек Хагрида, чтобы только не смотреть на подругу.

- Я понимаю, почему бы тебе хотелось поговорить с ней о твоих родителях и о Дамблдоре тоже, – говорит Гермиона. – Но это совсем не поможет нам в поисках крестражей, согласен? Гарри, я знаю, ты очень хочешь в Годрикову Впадину, но мне страшно, мне страшно, как легко те Пожиратели Смерти нашли нас вчера. Это лишь заставляет меня еще больше чувствовать, что мы должны избегать места, где похоронены твои родители, я уверена, они будут ожидать, что ты его посетишь.

Итак, парой ходов Директор создает все условия, чтобы его Игрок в команде Гарри твердо решил никуда не лезть и вообще тихо сидеть на Гриммо – причем условия железобетонные: страх и логика. То, что всегда действовало на девушку безотказно и называлось у нее здравым смыслом (да плюс неоспоримый аргумент: посещение Годриковой Впадины не поможет в поисках крестражей).

Одна из причин, по которым Директор проложил дорожку Игры именно через себя и родителей Гарри, как раз в этом и состоит – он хотел замедлять движение Гарри по этой дорожке здравомыслием Гермионы. До нужной поры, я имею ввиду.

И ведь ее точка зрения на предмет спора абсолютно верна сама в себе – Гарри и возразить-то нечего. Том же не полный придурок. Если и устраивать засаду, то именно в Годриковой Впадине – и именно у Батильды. Мало того, что и так было известно, что она соседка и старая подруга Поттеров и Дамблдоров, а Гарри слышал о ней, как авторе учебников, так еще и Снейп, возможно, про письмо Лили ему доложил – о той его части, где про Батильду (и убедил Тома, что оставил его на Гриммо специально, чтобы Гарри, прочтя его, тут же понесся к Батильде – почему нет? хотя бы крошечное оправдание тому, что он, глупец, сунулся на Гриммо и подставился под проклятья Грюма). Так что не удивительно, что засада ожидает – и ожидает именно в ее доме.

С другой стороны, точка зрения Гарри на предмет спора, хоть и совершенно не логичная, а скорее худинтуитская и безрассудная, тоже верна с самого начала. Инстинкты парня, его сердце играют решающую роль – эта тема всплывает постоянно в этой Игре.

Еще одна ключевая тема, тоже преследующая Гарри всю Игру: Выбирай, Во Что Верить. Очень уж она мне нравится.

Гарри рассказывает Гермионе о том, что болтала Мюриэль про Дамблдора на свадьбе, дважды повторив, что он хочет узнать правду (а я думала, Гарри хочет найти все крестражи Тома… честное слово, если бы Игрой руководил не Дамблдор, устроивший все так, чтобы Гарри отвлекался от главного именно на то, на что следовало бы отвлечься, все полетело бы к чертям собачьим – когда речь идет о долгосрочных планах, подростка так легко сбить с курса…). Но это и есть правда – выбирай, во что верить. И Гермиона снова права:

- Гарри, ты действительно думаешь, что получишь правду от злобной старой женщины вроде Мюриэль или от Риты Скитер? Как ты можешь им верить? Ты знал Дамблдора!
- Я думал, что знаю, – бормочет Гарри.
- Но ты знаешь, как много правды было во всем, что Рита писала о тебе! Дож прав, как ты можешь позволить этим людям марать твои воспоминания о Дамблдоре?

Гарри негодует. От него скрывают правду, его уговаривают, что правда ему не нужна – но он вырос и хочет бороться за свое право знать. И, если честно, я думаю, этот путь сложнее – но и вернее, чем путь, который выбирает, к примеру, Гермиона. Ей легче, она не была столь близка с Директором и не обладает той паранойей, которой снабжены мозги, допустим, Гарри и Снейпа. Она сразу выбирает, во что верить, и это никак не затрагивает ее и без того прекрасную душу. Гарри же придется пройти путь от веры типа гермиониной до правды, борьбы с этой правдой – и затем вновь до веры типа гермиониной, но уже знающей правду. Это больно, но я не думаю, что преданность, родившуюся в итоге, может что-то уничтожить или превзойти, а значит – все к лучшему в этом лучшем из миров!

Впрочем, с последним утверждением Гарри в этот момент ни в жизнь бы не согласился. Следуя за Гермионой, которая предлагает спуститься на кухню, чтобы найти какую-нибудь еду, Гарри все еще продолжает кипятиться – по крайней мере, до тех пор, пока не натыкается взглядом на вторую дверь на этаже и не оказывается удивлен первично. К двери крепится небольшая табличка, на которой аккуратно выведено: «Не входить без особого разрешения Регулуса Арктуруса Блэка».

Надо сказать, табличку сложно не заметить – в краске под ней имеются глубокие царапины, которые будто громко спрашивают: «Вы это видите? Нет, вы точно видите это?» – очень, знаете ли, привлекая внимание к маленькой табличке в частности и двери в целом. И мы с вами точно можем сказать, кто, а также с помощью какого заклинания сделал эти глубокие порезы на ни в чем не повинной двери.

Гарри подзывает Гермиону, и та, справившись с внезапно нахлынувшим осознанием, в спешке зовет Рона, за которым, в своею очередь, тоже крайне интересно пронаблюдать:

- Регулус Арктурус… Регулус… Р.А.Б! Медальон – вы не думаете?
- Давайте узнаем, – говорит Гарри и смело толкает дверь.

Она оказывается запертой.

- Алохомора! – как годы назад, Гермиона указывает палочкой на дверной замок, который незамедлительно поддается.

Внутри все оформлено в очень слизеринском и про-реддловом стиле (Регулус был настоящим фанатом) и перевернуто с ног на голову, как и во всех остальных комнатах. Только, в отличие от комнат остальных, комната Регулуса была открыта, перевернута и заперта обратно. Занятно. Первейший и вернейший способ завести любопытных деток еще больше – запереть дверь, в которую им очень хочется войти.

Вляпавшись в чернила и попробовав Акцио, Гарри с ребятами принимается перерывать комнату вручную до полного восхода солнца – впрочем, не найдя в ней ничего ни интересного, ни хоть сколько-нибудь напоминающего медальон.

Голодные и злые, Гарри и Рон двигаются вслед за Гермионой вниз на кухню, борясь с чувством разочарования. Гермиона, меж тем, все больше расцветает, увлекаемая четкой целью:

- Он может быть где-то еще в доме. Вне зависимости от того, уничтожил он его или нет, он бы спрятал его от Волан-де-Морта, верно? Помните все те жуткие вещи, от которых нам пришлось избавиться, когда мы были тут в прошлый раз? Те часы, которые бросаются во всех болтами или та старая мантия, которая пыталась задушить Рона? Регулус мог поставить их там, чтобы защитить тайник с медальоном, даже если мы не поняли этого в… в…

Гермиона замирает с видом человека, которого только что оглушили и лишили памяти, удивленная вторично:

- …в то время, – шепчет она и добавляет, отвечая на расспросы парней: – Там был медальон. В шкафу в гостиной. Никто не мог его открыть. И мы… мы…

Гарри в ужасе вспоминает, как они передавали Тот Самый Медальон из рук в руки, пытаясь его открыть, а затем просто… выкинули его в мешок с остальным хламом…

- Кикимер многие вещи утащил обратно, – хрипло произносит Гарри. – У него целый тайник вещей в его каморке на кухне.

Это кажется последним шансом ребят.

- Давайте! – произносит Гарри, и трио несется вниз по лестнице, разбудив миссис Блэк.

Однако в каморке Кикимера нет ничего, кроме грязного тряпья, мертвой мыши и старой книги «Природная знать: родословная волшебников». Тогда Гарри, ребенок настырный и упрямый, зовет Кикимера, на что, собственно, и было рассчитано.

После ряда угроз, актов самобичевания и получения разного рода приказов Кикимер наконец рассказывает ребятам сначала о том, что это Назем украл медальон вместе со всеми остальными пожитками Кикимера, а затем и о том, каким образом медальон вообще оказался в доме на Гриммо.

В принципе всю это историю я уже анализировала, помнится, рассуждая о Регулусе и отношении Сири к брату. Когда Сири сбежал из дома, Регулус присоединился к Тому, а год спустя, в 17 лет, пришел к Кикимеру с просьбой отправиться куда-то с Реддлом, сделать все, что тот прикажет, и возвращаться домой. Кикимер, как приличный и ответственный домовик, сделал, как велел Регулус – и попал прямиком на тестовое испытание Тома охраны его драгоценного крестража. Кикимер пережил все – пещеру, черную воду, лодку, зеленоватый островок в самой середине подземного озера, зелье и инферналов. Том бросил медальон в пустую чашу, вновь наполнил ее зельем и уплыл. А Кикимер, кинувшись пить, столкнулся с инферналами и –

- Как ты выбрался? – шепотом спрашивает Гарри.
- Хозяин Регулус сказал Кикимеру вернуться.

Гарри не сразу это понимает и без разъяснений друзей, я думаю, ни в жизнь бы не сообразил: высший закон домовика – приказ хозяина; если Регулус приказал вернуться, Кикимер обязан был вернуться. Он трансгрессировал домой.

- Магия эльфов не похожа на магию волшебников. Они же могут трансгрессировать в и из Хогвартса, а мы – нет, – вспоминает Рон.

Голос Гермионы холоднее льда:

- Конечно, Волан-де-Морт считал эльфов-домовиков недостойными своего внимания, прямо как все чистокровные, которые обращаются с ними, как с животными… Ему бы никогда не пришло в голову, что у них есть магия, которой нет у него.

Одна из самых крупных ошибок Тома – считать эльфов, стареньких дедушек и маленьких мальчиков слабее и тупее себя. Вот чего бы ему было не взять одного из эльфов Малфоев, которые ни в жизнь не отважились бы потом на то, на что решился Регулус, узнав от Кикимера, что ему пришлось пережить и свидетелем чему он стал? Что, Том думал, что 17-летний юнец не сложит два и два? Ну так мы о Блэке говорим, я вас умоляю. В этой семье все немного свихнутые – зато очень умные.

Когда я говорю «все», я имею ввиду и домашних эльфов. Ибо вряд ли Регулус бы понял так много, если бы Кикимер не изложил все в подробностях, каковые чрезвычайно сложно было заметить и удержать в памяти в его состоянии и положении. По всему выходит, что Кикимер не был уж настолько глупым, каким его считал Том – в некоторых областях знаний он был лишь немного глупее самого Тома, хотя для этого и нужно было постараться.

Зелье не убило Кикимера, хотя бесповоротно испортило его психику, как видим. Регулус приказал ему спрятаться и не покидать дом – а вскоре пришел к нему с просьбой показать то самое место.

Регулус, Мальчик, Который Предал, выпил зелье, приказав Кикимеру подменить медальоны и уходить без него – и никогда не рассказывать Вальбурге о том, что случилось, но попытаться уничтожить медальон. Кикимер смотрел, как его любимого Регулуса утаскивают под воду десятки трупов…

Меня всегда расстраивало то, что, чисто технически, Регулус, выходит, погиб едва ли не напрасно. О его гибели никто не знал – только Кикимер. И то, я думаю, он вряд ли понимал, что к чему и почему его хозяин сделал то, что сделал. Что он выбрал покинуть Реддла, но понимал, что тот убьет его, если Регулус просто подаст в отставку. Что он воспользовался шансом нанести бывшему хозяину один из сокрушающих ударов – и не прибегнул к помощи Кикимера, чтобы выбраться из пещеры, потому что понимал: так или иначе, его убьют. Он выбрал быть убитым сейчас – и не Реддлом – а не возвращаться в дом и сидеть бояться в ожидании часа, когда Реддл его найдет, слушая причитания расстроенной матери – надо же, второй сын не оправдал возложенных на него надежд и покинул ряды соратников такого распрекрасного Темнейшества…

Потом о том, что сделал Регулус, узнал Дамблдор – много-много лет спустя. Затем – еще позже – трио. Собственно, все. «Хозяйка сходила с ума от горя, – говорит Кикимер, – потому что хозяин Регулус исчез, а Кикимер не мог сказать ей, что случилось, нет, потому что хозяин Регулус з-з-запретил ему говорить кому-либо из с-с-семьи, что случилось в п-пещере…»

Весь вопрос и мое глубочайшее сожаление в том, что Регулус погиб так… ужасающе холодно, расчетливо и жутко тихо. И в этой гибели была огромная глубина.

Он сделал то, что посчитал нужным, ни перед кем не выделываясь (ну, разве только перед самим Томом – в записке в ложном медальоне). Вообще никак. Молча и очень тихо. В этом кроется такая устрашающая правильность, что лично у меня встают дыбом волосы на затылке. У Блэков просто нечеловеческий потенциал героизма и мужества.

Кикимер не смог выполнить приказ, какие бы «мощные заклинания» ни накладывал на медальон – он не смог ему навредить и не смог его открыть, хотя был уверен, что сумеет его уничтожить, если откроет. Полагаю, защиту вокруг медальона в виде душащих мантий и прочего тоже воздвиг именно он – тут Гермиона слега ошиблась, предположив, что это сделал Регулус. Кикимер наказывал себя снова и снова, боролся с медальоном, вновь наказывал и вновь боролся – пока Вальбурга медленно сходила с ума, и он и сам не замечал, как следует ее примеру.

Даже не знаю, имею ли я право это говорить, но предсмертный приказ Регулуса был в высшей степени жесток и отвратителен – он должен был понимать, на что обрекает эльфа, но не отнесся к этому со всей серьезностью. Ибо он, как и большинство чистокровных, как и сам Том, как Сириус, не видел в эльфе существо, по уровню чувственности близкое или тем более такое же, как человек. Думаю, и о Регулусе в том числе вспоминал Дамблдор, когда пытался объяснить Гарри, что «Кикимер таков, каким его сделали люди».

Кикимер рыдает так, что больше не в состоянии говорить. Гарри трясет головой. Жалость к эльфу прочно въелась в его сердце еще в тот миг, когда тот рассказывал, как плыл в лодке с Реддлом. И это правильно. Гарри жалел даже какую-то незнакомую Похлебу – разве Кикимер не заслуживает большего? Он – эльф Гарри. Пора бы уже Гарри повзрослеть и избавиться от слепого копирования отношения к нему Сириуса. И Гарри соглашается повзрослеть.

- Я не понимаю тебя, Кикимер, – негромко говорит он. – Волан-де-Морт пытался убить тебя, Регулус умер, пытаясь его уничтожить, но ты все равно был рад предать Сириуса Волан-де-Морту? Ты был рад пойти к Нарциссе и Беллатрисе и передать через них информацию Волан-де-Морту… – Тому в этот день сильно икается, бедному.

Адвокатом Кикимера вполне ожидаемо выступает Гермиона, уже схлопотавшая парочку оскорблений от эльфа в свой адрес: «Что значат войны волшебников для эльфа вроде Кикимера? Он предан людям, которые добры с ним <…> Регулус поменял мнение… но он, кажется, не объяснил это Кикимеру, верно? И я думаю, я знаю, почему. Семья Кикимера и Регулуса была в большей безопасности, придерживаясь старой линии чистокровности. Регулус пытался всех их защитить». Интересно, как поступил бы Регулус, зная, что по итогу выкинет Кикимер?..

- Сириус --, – начинает Гарри, но Гермиона его прерывает:
- Сириус был ужасен с Кикимером, Гарри, и не надо так смотреть, ты знаешь, что это правда. Я все время говорила, что волшебники заплатят за то, как относятся к домашним эльфам. Ну, Волан-де-Морт заплатил… и Сириус тоже.

Гарри не отвечает. Глядя на плачущего Кикимера, подросток ясно вспоминает, что говорил Дамблдор несколько часов спустя после смерти Сириуса: «Я не думаю, что Сириус когда-либо рассматривал Кикимера, как существо с чувствами, столь же сильными, как человеческие…» – и до Гарри наконец доходит.

До него доходит все, о чем я писала в анализе слов Директора в Финале Игры-5 на эту тему, до него доходит, что все время твердила об эльфах Гермиона, в этих своих словах повторяя Директорские с изумительной точностью. До него доходит, что эльфы грязны, жалки и вечно биты – но в этом отношении они ничем не отличаются от большинства людей. Тогда где следует провести черту?

Я не думаю, что нужно проводить черту. Потому что если эльфы – что-то вроде полезных паразитов (меньше животных, ибо к животным люди в большинстве относятся достойно), то паразиты – и гоблины, и маглы, и сквибы, и бедняки-волшебники.

И еще – Кикимер жил в одиночестве десятилетиями и хотел любви, когда в дом вернулся Сири.

И еще – там, в пещере, выпивая зелье по приказу Тома, Кикимер молил о пощаде.

- Кикимер, – зовет Гарри спустя время, – когда сможешь, э… пожалуйста, сядь.

Я думаю, именно в этот момент Дамблдор и Гермиона возлюбили Гарри неугасаемо вечной горделивой любовью на недосягаемом уровне.

Через несколько минут Кикимер замолкает и с усилием садится, потирая глаза кулачками, как маленький ребенок.

- Кикимер, я собираюсь попросить тебя сделать кое-что.

Гарри мешкает, пытаясь подобрать добрые, но твердые слова для приказа. Гермиона воодушевляюще улыбается ему. В этот момент Гарри слишком уж сильно походит на Дамблдора – и говорит в его манере.

Назови его по имени, будь вежлив и четок в формулировке своей просьбы.

- Кикимер, мы бы хотели, чтобы ты нашел Наземникуса Флетчера, пожалуйста.

Учитывай ошибки плохих командиров – объясни хотя бы самое необходимое.

- Нам нужно узнать, где медальон – где медальон хозяина Регулуса. Это очень важно. Мы хотим закончить работу, которую начал хозяин Регулус, мы хотим – э – увериться, что он не умер зря.

Ну, и приплети личное в качестве главной мотивации исполнителя, да.

- Найти Наземникуса Флетчера? – отзывается Кикимер.

Сохраняй точность и ясность приказа.

- И привести его сюда, на площадь Гриммо, – кивает Гарри.

Не забывай о вежливости.

- Как тебе кажется, ты мог бы сделать это для нас?

Кикимер кивает и поднимается на ноги.

В порыве внезапного романтического вдохновения Гарри вытаскивает лже-медальон Регулуса из мешочка.

- Кикимер, мне бы, э, хотелось, чтобы это было у тебя, – парень кладет медальон в руку эльфа. – Это принадлежало Регулусу, и я уверен, что он бы хотел, чтобы это было у тебя, как знак признательности за то, что ты –

Кикимер, завывая, вновь валится на пол в рыданиях.

- Перебор, чувак, – лаконично резюмирует Рон, с симпатией похлопав Гарри по плечу.

Ребята тратят полчаса, чтобы успокоить эльфа, пронаблюдать, как он прячет медальон в своем чулане, пообещать, что будут его охранять, как себя, пока Кикимер не вернется, и, наконец, помахать руками в ответ на его прощальные поклоны парням и странный рывок рукой в сторону Гермионы (тяжело дается новая жизнь). А затем Кикимер исчезает.

Итак, с этого дня бег по цепочке крестражей понемногу набирает силу. Начавшись с ложного крестража-медальон (а что, деткам должны были сразу настоящий подсунуть? как-то это не похоже на взрослых, стремящихся их обезопасить), он постепенно выводит трио к настоящему – через Назема, про которого в свое время уж слишком подчеркнуто было показано, как подлый воришка таскает из дома покойного приятеля ценные вещи (а Тонкс дает ворюге время сбежать от праведного гнева Гарри, ага). А дальше уж посмотрим, как указания Директора поведут ребят по лабиринту. Суета с медальоном при помощи Назема – огромный такой указатель начала квеста, в котором, разумеется, все не настолько смертельно опасно, как может казаться – с чего мог, Директор защиту снял, заплатив за это жизнью.

На тщательно выстроенном пути ребят, как водится, будут всячески направлять и страховать – Снейп остается на прежних позициях, превосходно справляясь с задачами Игры. Кроме подсказок с письмом и изувеченной дверью в спальню Регулуса, есть у меня стойкое подозрение, он успевает подстраховать Гарри и в вопросе пещеры.

Ибо обратим внимание: Том сам наполнил чашу, когда Кикимер выпил ее содержимое. К приходу в пещеру Гарри и Дамблдора зелье в чаше тоже было – хотя Регулус вряд ли сумел ее наполнить да и вряд ли знал состав нужного зелья. То есть либо это сделал Кикимер, досмотрев исчезновение хозяина с инферналами под воду, либо сам Дамблдор, чтоб сцена его умирания смотрелась, как надо. Но и после испития зеленой водички Дамблдором ни Директор, ни Гарри чашу не наполнили. Меж тем, когда в мае Том кинется ее проверять, водичка в чаше будет – ему придется сделать ее прозрачной, чтобы увидеть, что медальона в чаше нет.

То есть кто-то туда водичку залил после Гарри и Дамблдора, и я не могу не предположить, что это был Снейп – Директор вполне мог описать ему необходимое зелье еще при жизни. А если это зелье много лет назад и делал сам Снейп, вопрос о его приготовлении вообще снимается – раз плюнуть. Таким образом супруги страхуют Гарри хотя бы на первое время – Том бы разнервничался гораздо быстрее и больше, если бы сразу врубился, что в чаше нет ни медальона, ни зелья.

Едва-едва войдя в лабиринт с целью отыскать крестражи, Гарри немедленно находит кусочек себя. Наконец въехав в тонкости взаимоотношений с эльфами и признав, что Сири допустил тяжелую и глупую ошибку, Гарри очень близко подходит к тонкостям взаимоотношений вообще. И это уже – Большая Игра.

«О, разве ты не видишь, какая это болезнь, то, как им приходится повиноваться?» – кричит Гермиона, моля Гарри остановить Кикимера, принявшегося карать себя за нарушение приказа парня не называть ее грязнокровкой. Это все о том же – «хозяин Регулус сказал Кикимеру вернуться» – ты должен выжить…

В нормальном мире с нормальными взаимоотношениями никто никому в этом и многих иных планах ничего не должен. Ты сам выбираешь, как верить, во что верить, как жить и ради чего возвращаться (если выберешь возвратиться). Потому-то Дамблдор никогда не приказывает. Он просит и подталкивает. Ибо только рабам приказывают и не объясняют причины.

Так что Гарри, столь похожий в положении на Кикимера (тоже ведь не может никому ничего рассказать; тоже ведь многого – пока – не знает и не понимает в мотивах действий Дамблдора), является Кикимером для Директора в ровно той же мере, в коей – теперь – Кикимер является слугой для Гарри – ни в какой. Уважительное партнерство и любовь к любому живому существу хотя бы потому, что оно – живое и чувствует, а также изначально несет в себе искру божью – вот ключ ко всему.

Само собой, великие открытия Гарри не остаются незамеченными – в доме по-прежнему находится портрет Финеаса, и пусть вас не смущает, что утром Гарри видел, что он пустует. В Игре-5 с Гарри, сколь помнится, именно пустой портрет изначально и разговаривал, то и дело фыркая и хмыкая в ответ на его действия. А портрет в кабинете магловского премьера не обязательно покидал свое место, чтобы знать, что происходит на другом своем портрете – он был на двух одновременно, и они сообщались меж собой, словно бы через распахнутое окно.

Я веду к тому, что Директор в своем кабинете получает едва ли не прямую трансляцию всего, что с трио происходит на Гриммо. И, вне сомнений, очень Гарри гордится.

Наконец, последнее на сегодня. Ровно в той же мере, что Гарри перестает оправдывать и идеализировать Сири, он, сам того не замечая, перестает винить в его смерти Снейпа. Несмотря ни на что. Парень очень быстро взрослеет. Он понимает, где и как Сири ошибался – и что он сам ошибался в оправдании крестного. И это вовсе не значит, что Гарри перестает его любить. Это значит, что Гарри приходит к смирению с его смертью – и его жизнью в рамках собственной.

Сам же Снейп, внезапно для себя великодушно прощенный Гарри за то, в чем виноват и не был, может быть доволен своей работой. Он справился блестяще. И это не было легко, его крохотное воспоминание это доказывает – он плакал. Он совсем недавно потерял Дамблдора на пути огромной войны, его жизнь переломилась пополам. Еще очень многое предстоит совершить. Он понимает, как много потерял, читая старое письмо – Лили была бы жива, не присоединись он к Пожирателям. Они могли бы стать хорошими друзьями. Своей глупостью он поломал жизнь не только себе, но очень и очень многим людям – включая Дамблдора, погибшего, исправляя в том числе и его, Снейпа, ошибки. Он остался, по собственным его ощущениям, в полнейшем одиночестве, и у него впереди действительно чертовски много чертовски ответственной работы и еще больше – боли.

Как же все-таки тяжко дается искупление…