Перекинувшись парой фраз с Гермионой и Пием, Амбридж входит в лифт вместе с двумя высокими молчаливыми волшебниками, предварительно спросив у Гарри, не выходит ли он, и уезжает с Гермионой-Муфалдой в залы суда, где Гермионе надлежит поработать секретарем, подменяя кого-то неизвестного.

После краткой беседы с Пием Гарри, дождавшись, пока тот свернет за угол, надевает мантию-невидимку и двигается наобум по коридору в противоположную сторону. Парнем владеет паника, и он уже не разбирает, что написано на дверных табличках, которые встречаются ему на пути. Впервые за четыре недели ему вдруг приходит в голову помедитировать над проблемой организации работы Министерства и его устройства, а также поразмышлять над тем, что, пожалуй, лучше было бы все же более детально продумать план в той его части, где про «Действовать По Обстоятельствам». Ранее Гарри даже не мыслил, что, когда он с друзьями попадет в Министерство, их могут разделить. Трогательно, ибо парень и впрямь не представляет себя отдельно от друзей. Но в высшей степени непрактично.

Подросток берет паузу, привалившись к стене, и отважно пытается перегруппировать клетки мозга. Клетки мозга перегруппировываются вполне сносно, хоть и предсказуемо, и Гарри решает, что было бы глупо не обследовать кабинет Амбридж, который должен быть где-то на этаже, чтобы точно убедиться, что медальона в нем нет.

Поэтому Гарри бредет дальше по коридору, теперь концентрируясь на дверных табличках. Впрочем, долго концентрироваться ему не приходится, ибо он вскоре натыкается на 12 штамповальщиков розовых листовок «Грязнокровки и чем они опасны для мирного чистокровного сообщества», которые сидят в небольшой рекреации за 12 партами и в унисон машут палочками, так сказать, творя историю.

Гарри подкрадывается к молодой волшебнице и утаскивает под мантию одну из листовок. Золотые буквы на розовом фоне и ужасное изображение миленькой красной розы, которую душит сорняк с зубами, подсказывает Гарри идейного вдохновителя сего шедевра, хотя имя автора нигде не значится. Шрам подростка на тыльной стороне ладони правой руки вновь колет старой болью.

В этот момент молодая сотворительница истории, не отвлекаясь от своего благородного занятия, интересуется у соседа:

- Старая жаба будет допрашивать грязнокровок весь день, кто знает?
- Осторожнее, отвечает ее сосед, нервно обернувшись; одна из страничек листовки падает на пол, соскользнув с его стола.

Вот, знаете, на мой взгляд, в этом маленьком диалоге и кроется вся суть происходящего. Именно он объясняет, как сильно Рон ошибается, снова и снова повторяя, что «общество не допустит» становления нового режима.

Вот сидит такая… эм… как бы ее назвать… такой зеленый кусок копролита. И вот оно ненавидит свою работу (потому что не надо меня убеждать, что махать палочкой с одной стороны в другую 8 часов подряд, тупо раскладывая и сшивая вместе листики, может кому-то нравиться), оно ненавидит свое начальство, оно ненавидит свою жизнь, ибо вряд ли к такой вот жизни 8 часов подряд 5 дней в неделю стремится душа всякого разумного существа. Но это бы еще ничего, многие так живут. Однако оно у нас попалось Типа Смелое.

Типа Смелое, которое дерзит и издевается исключительно в те моменты, когда его не слышно – или исключительно над теми, кому повезло меньше. А как только сильный и могущественный, за спиной которого оно, Типа Смелое, дерзило, оказывается в его, Типа Смелого, поле зрения, оно, Типа Смелое, тут же превращается в лизоблюда, опускает голову низко-низко и готовит язык, чтобы при первом же удобном случае залезть этим языком сильному и могущественному во все те места, где солнце не светит. И оттого еще больше ненавидит все то, что и так ненавидит.

Нет, я бы поняла, я бы все поняла – семья, дети, боязнь репрессий многих могут заставить остаться на месте и покорно сложить лапки. Подобная реакция естественна для большинства людей, обладающих хотя бы зачатками самосохранения. Она простительна, хоть лично мне и не близка. Но я бы промолчала и вошла в положение, если бы вот это Типа Смелое не назвало маглорожденных грязнокровками, выдав себя с головой.

Пофиг ему, Типа Смелому, на все эти дурацкие и непонятные штуки вроде справедливости, нравственности, совести, чести, альтруизма, желания души защищать слабых, попавших в трудное положение, солидарности и прочей ерунды. Пофиг ему на всех этих слабых и попавших в трудное положение.

Там, внизу, идут допросы и пытки, людей пачками лишают палочек, выбрасывая в бесправные маргинальные низы, или штабелями складывают в Азкабан, издеваясь, как могут. И оно не возражает. Ничто, абсолютно ничто на поверхности его души не вопит, что это неправильно – нет, оно радуется, что не оказалось среди этих пачек и штабелей, готово всячески подчеркивать, что к ним не имеет ни малейшего отношения, и дрожит от страха, что когда-нибудь его постигнет та же участь.

А этого бы не хотелось – поэтому оно и дальше будет лизать и махать палочкой по 8 часов пять из семи, каждое утро смывая себя в унитаз, ненавидеть всех, кто сильнее и могущественнее, но тихо радоваться каждый вечер, выходя с работы (выбираясь из унитаза), что открывает глаза в унитазе, а не в камере Азкабана – и в принципе открывает их. И будет сидеть тихо-тихо, изредка компенсируясь, но так, чтобы никто из сильных не услышал, и будет делать все, что скажут, и будет глотать все, что дают, потому что оно – бесхребетное, бессовестное, трусливое и подленькое… эм… кусок копролита.

«Падающего – толкни» – это вот как раз про таких. И «Каждому свое» тоже про этих же. Про тех, кто не сделал ничего, ничего, чтобы не допустить сначала то, что пришло, а затем и его развитие, когда вещи начали становиться хуже. Про тех, кто будет готовить свой язык всякий раз, как на горизонте станет появляться взрослый Гарри, подобно тому, как сейчас вот готовит язык всякий раз, когда появляется Амбридж. Про взрослых, здоровых, выносливых и гаденьких, трусливых подлых трусов с непомерно раздутым Эго, наслаждающихся страданиями других и тем фактом, что они – хоть в унитазе – но не с ними. Про Homocacas во всей их красе.

Поэтому всякий раз, когда я имею несчастье слышать, что Гарри спас человечество, меня тошнит. Он спасет несколько сотен действительно хороших и замечательных людей. А вместе с ними – тонны копролита, вроде этой вот молоденькой идиотки.

Так что Том и Яксли очень даже правы, поменяв порядок прохода в Министерство. Большинству Министерских работников и посетителей только и место, что в унитазе. Правда, Яксли и ему подобные забыли, что честнее было бы им смываться в унитаз вместе со всеми.

- А что, – интересуется Типа Смелое, – у нее теперь есть не только магический глаз, но еще и уши?

Типа Смелое трусливо косится в сторону двери из красного дерева прямо напротив рекреации с партами, и Гарри, проследив за ее взглядом, едва не воет от гнева. В двери кабинета Амбридж в месте, где обычно располагается дверной глазок, неподвижным шаром торчит большой голубой глаз Аластора Грюма.

Подросток бросается к двери, от ярости позабыв про все на свете, включая осторожность. «Долорес Амбридж, – гласит надпись на табличке. – Старший помощник Министра». И ниже на новой табличке значится: «Глава Комиссии по учету маглорожденных».

Бросив отвлекающую обманку близнецов в зал регистрации, где она немедленно взрывается, выпустив в воздух облако черной пыли, Гарри юркает в кабинет, пользуясь возникшим переполохом.

Кабинет мало чем отличается от обиталища Амбридж в Хогвартсе – Гарри чудится, будто он переместился назад во времени. Свыкнувшись с обстановкой, подросток первым делом выламывает телескоп, соединяющий глаз Грюма с местом, где обычно сидит Амбридж, вытаскивает из него глаз и прячет глаз в карман.

После этого подросток робко пробует Акцио, но, разумеется, никакой медальон к нему в руки не летит (Гарри думает, что Амбридж его защитила, однако мне упорно кажется, что на медальоне стоит защита Тома – либо Директора; а жаль – было бы весело смотреть, как цепочка медальона душит Амбридж в залах суда и тащит ее, увлекая за собой, по всем коридорам, наверх к Гарри).

Поэтому Гарри начинает спешно перерывать все ящики стола, натыкается на дело мистера Уизли в специальном отделе с ячейками для учетных карточек, вновь ощущает приступ ярости, увидев, что к огромному постеру с его лицом и подписью «Нежелательное лицо №1» приклеена маленькая розовая бумажка с подписью Амбридж: «Наказать», исследует все вазы и корзины с цветами, но ничего не находит. Кроме книги «Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора», с обложки которой ему снисходительно улыбается Директор.

Гарри открывает книгу на первой попавшейся странице и видит фотографию подростка-Дамблдора, хохочущего рядом с парнем с золотыми курчавыми волосами, который тоже заливается смехом, выглядя слегка безумным. Геллерт Грин-де-Вальд обнимает Директора за плечи на фотографии, сделанной в Годриковой Впадине – однако подпись к изображению Гарри прочесть не успевает, ибо в этот самый момент дверь кабинета распахивает, и внутрь входит Пий.

Он смотрит через плечо, а потому не видит, как Гарри спешно ставит книгу обратно на полку и набрасывает на себя мантию. Замерев на мгновение и внимательно вглядываясь в место, где Гарри только что исчез, Пий едва заметно дергает плечами, шагает к столу Амбридж, направляет палочку на перо, и оно начинает писать записку хозяйке кабинета.

Гарри потихоньку выбирается в рекреацию, шмыгает мимо штамповальщиков, до сих пор толпящихся над обманкой («Уверена, это ускользнуло из Экспериментальных Чар, они такие безответственные, помните ту ядовитую утку?» – говорит Типа Смелое И Очень Ответственное, Не В Пример Другим), и несется по коридору обратно к лифтам.

Ну, а пока Гарри на ходу выдумывает новый план (найти Рона, потом вызволить Гермиону и валить из Министерства, пока их не обнаружили, а потом попытаться найти медальон в другой день), я остановлюсь, ибо именно на этом моменте при анализе Игры лично для меня уровень подозрительных непонятностей и невероятно счастливых совпадений достигает своей критической отметки.

Даже не знаю, с чего начать, а потому начну по порядку. Меня смущает изначальное отделение Рона от трио из-за целой цепочки внешних факторов. «В моем кабинете все еще идет дождь», – говорит непонятно как обнаруживший «Кроткотта» в огромной толпе Яксли.

Я напомню, что дело происходит в 9 утра. Создается впечатление, будто дождь идет с самого вечера накануне, по поводу чего Яксли и бесится. Чуть позже объясняя Рону, как справиться с дождем, Гермиона предположит, что это может быть проклятье или сглаз – либо «что-то пошло не так с чарами Атмосферы». Еще чуть позже мистер Уизли скажет: «Да, в последнее время во многих кабинетах идет дождь. Вы пробовали Метео Реканто? Для Блетчли сработало», – что, на мой взгляд, все-таки свидетельствует о неполадках в чарах Атмосферы.

Однако работники Отдела магического хозяйства сами регулируют, какая погода будет за окнами кабинетов и, скажем так, в доме, о чем Гарри сообщил тот же Артур еще в Игре-5. И, если с кабинетом до сих пор не все в порядке, несмотря на то, что Яксли уже «запросил кого-нибудь из Отдела магического хозяйства», значит, сотрудники Отдела буквально бунтуют против главы Департамента магического правопорядка и первого заместителя Министра – это ж надо было сильно постараться, чтобы не просто «что-то пошло не так с чарами Атмосферы», но и не прошло.

Кто и для чего сделал подобную подлянку для Яксли – именно в этот день? То, что в кабинетах в последнее время сильно дождит, это, конечно, символично, но лично мне остро пахнет Игрой.

Почему Яксли обращает столь мало внимания на то, что «Редж Кроткотт», вроде как отпросившийся с работы, о чем Яксли знал или подозревал («…На самом деле, я крайне удивлен, что ты не там и не держишь ее за руку, пока она ожидает»), тем не менее, разгуливает по Министерству в рабочей мантии и не торопится в залы суда? Почему вообще он посылает решать проблему своего кабинета именно «Кроткотта» – может, он как раз к Мэри и собирается спускаться?

Кроме того, Яксли, в упор поглядев на «Муфалду» за несколько минут до начала слушаний, выходит, не знает, что «Муфалда» понадобится в залах суда – он не говорит ей ни слова. Однако, когда двумя минутами позже Гарри и Гермиона встречают Амбридж, направляющуюся, как и Яксли, вниз, становится ясно, что произошло какое-то ЧП, о котором знают минимум трое – получается, произошло оно совсем недавно и крайне внезапно:

- А, Муфалда! – восклицает Амбридж при виде Гермионы. – Вас Трэверс послал?
- Д-да, – пищит Гермиона.
- Хорошо, вы отлично подойдете, – Амбридж поворачивается к Пию. – Проблема решена, Министр, если Муфалду можно будет попросить вести записи, мы сможем начать прямо сейчас. Десять человек сегодня, и одна из них – жена Министерского служащего! Тат, тат… даже здесь, в сердце Министерства! – она и двое молчаливых высоких волшебника входят в лифт и становятся по обе стороны от Гермионы. – Мы направимся прямиком вниз, Муфалда, вы найдете все необходимое в зале суда.

Интересно. Дважды судимый Пожиратель (о чем Амбридж прекрасно известно) и один из преследователей Гермионы и Кингсли на переправе (Кингсли его ранил) Трэверс должен был в срочном порядке освободить Муфалду от ее непосредственных обязанностей и отправить поработать денек секретарем в залах суда.

Судя по всему, Яксли сделал Трэверса еще одним большим начальником – если в его полномочиях куда-то посылать Муфалду Хмелкирк, сотрудницу Сектора борьбы с неправомерным использованием магии, который входит в состав Департамента обеспечения магического правопорядка под руководством Яксли, выходит, Трэверс – начальник данного Сектора. И Яксли, полагаю, не в курсе, что что-то не в порядке, и у Амбридж, судя по всему, пропал секретарь.

Амбридж обращается к Трэверсу дать ей на время старую знакомую и подчиненную, с которой они вместе, помнится, проводили ночи, строча Гарри грозные письма (Игра-5), а по пути к лифтам встречает Министра и жалуется ему на нелегкую жизнь палачей – возможно, проверяя, не может ли она одолжить у него Перси, который обычно и выполнял всякие секретарские функции. Вопрос: куда и почему внезапно пропал настоящий секретарь Амбридж?

Далее. Одна из страничек листовок падает на пол в рекреации со штамповальщиками, внезапно соскользнув со стола того, который произнес: «Осторожнее», – в ответ на реплику Типа Смелого о старой жабе.

Вот уж извините, но, наблюдая, как Гарри минутой ранее утащил листовку к себе под мантию-невидимку, не могу не признать, что всякий раз, когда что-то внезапно падает, исчезает или улетает без каких-либо видимых причин, мне остро начинает казаться, что где-то рядом находятся причины невидимые.

С тем, что происходит в кабинете Амбридж, вообще с ума сойти можно. Начать хотя бы с того, чей глаз торчит у нее в двери. Неужели никто из членов Ордена, работающих в Министерстве, ни разу за лето не попытался ничего с этим сделать? Как давно он у нее появился, а главное – как? И не следует ли нам считать, что глаз служит для Гарри прекрасным ориентиром, а потому он торчит в двери не случайно?

Хорошо, а что насчет чар Непроникновения в кабинете Амбридж, подобных хотя бы тем сигнальным чарам, что она наложила на свой кабинет в Хогвартсе после двух попаданий туда нюхлеров в Игре-5? Я помню, конечно, что жизнь ее ничему не учит, но даже Амбридж должна была с напряжением покидать свой кабинет, зная, что перед его дверью круглыми сутками торчат 12 подчиненных, многие из которых, уверена, ее ненавидят.

И эти 12 человек сидят, не отрываясь от работы, даже в ее отсутствие, не смея даже пошевелиться не в ту сторону – может быть, потому что знают, что за ними следят даже тогда, когда Амбридж нет на месте, а ее кабинет находится под охранными чарами, так что пытаться устроить в нем диверсию (ну, кнопок на стул накидать, к примеру, что они еще могут?) опасно?

Но, если Амбридж даже не чешется, когда Гарри попадает в ее кабинет, это значит, что чар на нем либо не было вовсе (не верю), либо их кто-то снял специально для Гарри. Иначе это не кабинет старшего помощника Министра (ахтунг!), а какой-то проходной двор получается – заходи, бери все важные документы, какие захочешь, картотеку сжигай, развлекайся с котятами…

Наконец, что больше всего вынесло мне серого вещества из черепной коробки, так это явление Пия кабинету. Вот тут я прямо умираю.

Последний раз, когда Гарри его видит, Пий сворачивает за угол в конце коридора, противоположный тому, к которому идет Гарри (не может же парень пойти за Министром, в самом деле). И вот теперь он появляется в кабинете Амбридж. Для чего ему необходимо было пройти мимо обманки и 12 сгрудившихся над нею штамповальщиков, ни один из которых, видимо, не обращает внимания на Министра-мать-его-Магии. А сам упомянутый Министр даже не думает поинтересоваться у подчиненных, какого черта они не работают, а играются в игрушки.

И что он вообще забыл в кабинете у Амбридж? Он прекрасно знает, что она внизу, в залах суда. Тем не менее он топает весь огромный коридор первого уровня к ней в кабинет, чтобы написать некую записку. О чем? О чем-то не слишком срочном, но таком, что Амбридж необходимо знать. Единственное, что приходит на ум – переполох штамповальщиков или то, что секретарь Амбридж нашелся.

Но, если сообщение о секретаре Амбридж, и так ведь ясно, что Амбридж рано или поздно сама поймет, что ее секретарь вернулся. И, если Пия беспокоил шум, почему он сам не заткнул штамповальщиков?

Нет, он мало того, что оторвал откуда-то свою Министрскую Мадам Сижу, отказав себе в удовольствии использовать служебные записки-самолетики, которые, как видим, все еще в моде, он степенно протопал через шумящую толпу работников, которая его даже не заметила – иначе разом бы все заткнулись.

Он не обращает ни малейшего внимания на отсутствие глаза Грюма в двери. Я имею ввиду, на Большую Дыру В Двери, Сквозь Которую Можно Было Увидеть Гарри.

Он входит в кабинет, глядя через плечо («Ничего не вижу, нет, совершенно ничего»), мгновение или два пялится на место, в котором исчез Гарри (видимо, решает, что движение ему почудилось – ага – потому, что Дамблдор – очень вовремя, кстати – чешет нос на книге Риты, которую Гарри успевает поставить на место; Гарри вообще удивительно быстрый мальчик – и книгу успевает поставить, и мантию на себя набросить… либо Пий удивительно медленно входит… что не мудрено – так удивительно долго глядеть через плечо…), решает не беспокоиться и начинает строчить письмо.

Но, если его сообщение столь важно, что со служебной запиской его не отправить, почему Пий не находит Амбридж в залах суда или не дожидается окончания процессов на этот день, чтобы переговорить с ней лично?

Наконец, хорошо, ладно, допустим, Пий действительно не заметил отсутствие глаза в двери, когда входил – но когда будет выходить? Острейшей формы косоглазия я у него не наблюдаю – его взгляд просто обязан будет наткнуться на дырку в двери, когда он станет покидать кабинет.

Тем не менее, аврал по поводу этой дырки поднимется не менее, чем через полчаса – примерно в то время Рон приедет вниз с сообщением: «Они знают о вторжении в Министерство, что-то насчет дыры в двери кабинета Амбридж, я думаю, у нас есть около пяти минут, если это –», – а когда трио поднимется обратно в Атриум, Министерские служащие будут только-только запечатывать камины: «Нам сказали закрыть все входы, не пускать никого –»

Кто скажет-то, если – ладно уж, забегу вперед – Яксли и Амбридж будут валяться внизу Оглушенные? Похоже, только Пий и сможет отдать приказ.

Тогда все это тем более странно.

Либо Пий видит отсутствие глаза, но по каким-то причинам затягивает с приказом примерно на полчаса, либо видит и делает вид, что не видит, до тех пор, пока ему прямо не докладывают, и у него не остается выбора, кроме как действовать, как от него ожидают.

Ну, либо у него действительно острейшая форма косоглазия. И скудоумия. Либо он просто любит входить и выходить из помещений, зажмурившись и глядя через плечо.

Две первые версии – явно Игра. Вторая же пара версий – ну, право…