На следующее после ухода Рона утро Гарри необходимо несколько минут, чтобы понять, что ему ничего не приснилось, и ситуация и впрямь стала откровенно поповой. «Он ушел», – снова и снова повторяет себе подросток. «Он ушел и не вернется», – всякий раз, как Гарри это думает, что-то бесповоротно обрывается у него внутри. С уходом Рона все разваливается. Гермиона проплакала всю ночь, судя по ее лицу и полному молчанию за скудным завтраком. Никто из ребят не произносит ни слова.

Подростки откладывают сборы, как могут – Гермиона трижды собирает и разбирает свою бисерную сумочку и то и дело оборачивается на окружающие деревья, словно сквозь шум дождя ей слышатся шаги Рона. Гарри всякий раз повторяет за ней, не в силах удержаться.

Наконец, когда речка начинает выходить из берегов, а тянуть с перемещением дальше невозможно, ребята берутся за руки и трансгрессируют на далекий, обдуваемый всеми ветрами холм. Гермиона тут же отпускает руку Гарри и слепо плетется в сторону огромного камня, на который садится, схоронив лицо в коленях и трясясь от безмолвного плача. Все внутренности Гарри сжимаются в один каменный холодный мешок. Гермиона убивается по Рону, который теперь не сможет их найти, ибо Гарри принимается накладывать защитные заклинания вокруг них с Гермионой.

Гарри твердо намеревается никогда больше не произносить имя Рона, а потому за последующие несколько дней полностью вычеркивает его из списка обитателей вселенной, и разговор в палатке, если когда-либо и устанавливается, то никак не касается его. Для Гарри Рон – предатель. И Гарри по натуре своей человек, который предательство переживает крайне болезненно.

Они с Гермионой почти не разговаривают. Гермиона часто плачет по ночам, а Гарри и прежде был гораздо более молчаливым, чем Рон, и, помимо прочего, явно чувствует себя не в своей тарелке, находясь в эпицентре напряжения между Гермионой и отсутствующим Роном.

Единственное, о чем у подростков получается говорить – возможное место, куда Дамблдор мог бы спрятать настоящий меч Гриффиндора. Проблема заключается в том, что чем больше они об этом говорят, тем больше отчаиваются. Гарри, сколь бы ни выкручивал себе мозг, не может вспомнить ни единого места, о котором бы Дамблдор упоминал, как о безопасном и надежном месте для укрытия чего-нибудь ценного (о ирония: парню ведь с самой первой Игры только и твердят, что лишь о Хогвартсе да Гринготтсе, как бы наперед лишая свободы в фантазии).

Вскоре Гарри уже ловит себя на том, что злится на Дамблдора едва ли не сильнее, чем на Рона. Ведь Рон был прав во всем, о чем в сердцах кричал, покидая палатку. Дамблдор буквально оставил Гарри ни с чем, а Гарри был столь безответственен, что потащил друзей с собой в это ничто, – думает парень. Он ничего не знает, у него нет ни идей, ни плана, он не понимает, что он делает и зачем, он не знает, как поступать, а потому не делает ничего, кроме как ежедневно теряет надежду. И он постоянно – все время – присматривается к Гермионе, с болью в сердце ожидая, когда она тоже скажет, что устала и намерена уйти.

Конечно, со стороны очевидно, что девушка никогда всерьез не размышляла над тем, бросить ли ей Гарри или остаться. Она сделала свой выбор даже не в ночь ухода Рона и не в лето смерти Дамблдора, но годы и годы назад, как и признавалась Гарри. Любовь к другу и долг перед ним в ней всегда шли рука об руку и не противопоставлялись, иначе, если бы в ней оставался один лишь долг, это было бы слишком заметно. Гарри не понимает этого, но одним фактом того, что Гермиона осталась в палатке, она уже доказала свою безграничную преданность ему и их общему делу.

Впрочем, продолжая страдать и беспокоиться о судьбе Рона, она вряд ли сама это пока понимает. В некотором роде ей приходится куда тяжелее, чем Гарри. Гарри лишен выбора – так его воспитали, что ему кажется, что лишен – а потому мучения между правильным и легким обходят его стороной. Для Гермионы же выбор в целом сохраняется. Она обладает страшной свободой – выбрать уйти или остаться. Гораздо сложнее стоять на месте в комнате, полной чудищ, когда прямо перед твоим носом – распахнутая дверь на залитую солнцем улицу, знаете ли. Впрочем… режим Реддла продолжает укрепляться и набухать, как отвратительный фурункул – я сомневаюсь, что во всей Англии имеется в эту пору хоть одна солнечная улица.

Дожди продолжают лить повсюду, а ветра продолжают дуть, и становится все холоднее. Палатка, наверняка желтоватая от света ламп и очень мокрая из-за проливного дождя, стоит бельмом в непроглядной темноте каждой ночи – памятником одиночеству и безысходности людей в этой войне. В Беге-по-Кругу наступает исполненный скорбью перерыв.

А окружающий мир тем временем продолжает стремительно катиться ко всем чертям. Том все еще бредит Грин-де-Вальдом, Гарри наблюдает весь томов бред в своих снах, а достопочтенное волшебное сообщество, как прежде, гоняется за всеми, кто не обладает чистой кровью, наполняясь егерями и разнокалиберными доносчиками.

Кроме того, достопочтенное волшебное сообщество активно полнится «сумасшедшими слухами», как охарактеризует их Рон, когда вернется с большой земли, о Гарри, чье имя ежедневно имеет несчастье оказываться то в «Пророке», то на радио. Кстати говоря, большая промашка нового режима – ведь не только Рон, пользуясь этими слухами, внимательно отслеживает, живы ли его друзья или мертвы, но и Орден с ОД тоже – и пока они знают, что Гарри жив, они находятся в твердой решимости следовать его примеру. Для начала, оставаясь на свободе.

Дома членов Ордена к тому моменту, как Гарри и Гермиона остаются без Рона, уже давно находятся под защитой Фиделиусов – очевидно, чтобы эту защиту лишний раз не тестировать, Орден друг к другу в гости договаривается ходить только в случаях острого ЧП.

Такой вывод можно сделать хотя бы по тому, что вернувшийся к друзьям Рон будет абсолютно уверен, что кроме Билла и Флер больше никто не знает о его бегстве из палатки («Я не был в Норе! Думаете, я бы пошел к ним и сказал бы, что вас кинул? Да, Фред и Джордж бы очень воодушевились. И Джинни, она бы меня поняла». – «Так где ты был?» – «В новом доме Билла и Флер. Коттедж «Ракушка». Билл никогда не был ко мне строг. Он – он не был впечатлен, когда узнал, что я сделал, но он не давил на это. Он знал, что мне было очень жаль. Никто из семьи больше не знал, что я там. Билл сказал маме, что они не вернутся домой на Рождество, потому что хотят провести его вдвоем»). Ну, это Рону так кажется, очевидно, потому, что никто из семьи или Ордена не навещает Билла и Флер в «Ракушке» лично.

С другой стороны, я готова прозакладывать мизинец, что Артур и, полагаю, Люпин, например, абсолютно точно в курсе, где Рон и что он сделал. Хотя бы потому, что знают, что именно это он и может сделать.

Ибо как вообще Рон попадает в «Ракушку», если коттедж находится под Фиделиусом? Выходит, Билл открыл ему тайну местоположения коттеджа еще летом. Зачем? Не потому ли, что отец и друг (Люпин) мягко намекнули или прямо объяснили, чем может прерваться совместный вояж трио?

Ну, а раз знают минимум три Игрока, знает и Дамблдор. Для которого сей финт Рона тоже ни с одной стороны не становится неожиданностью. Строго говоря, большому морю его прекрасно организованной Игры абсолютно все равно, куда поплыла маленькая рыбка Рон. Говоря еще строже, сей финт рыбки весьма полезен – хоть новости с большой земли друзьям принесет.

Например, о том, что, помимо Гарри, главная тема обсуждений в обществе – книга Риты о Дамблдоре («Люди очень много об этом говорят»). А также о том, что за месяцы его отсутствия в палатке на ноги встанет наконец особо тяжелая артиллерия под названием «Поттер-дозор».

«Они обычно как-то связаны с Орденом, – однажды отметит Рон, говоря о паролях подключения к программе. – Билл реально умеет их угадывать. Я должен попасть в конце концов…» – вполне возможно, пароли Биллу кто-то активно сообщает, что лишний раз отсылает меня к пониманию того, как обстоят дела в Ордене: они общаются, о да, еще как; просто видеться считают нецелесообразным до поры; но новости летают очень быстро; и только одна миссис Уизли не в курсе дел мужских и важных… ибо что, кто-то думает, что ее тоже посвятили в историю перемещений Рона в эти месяцы? Да она бы порвала его быстрее близнецов и Джинни.

Однако Рон еще не скоро передаст друзьям крупицы информации о внешнем мире – оставшуюся часть осени и почти весь декабрь активным транслятором и – неожиданно – конфидентом для Гарри и Гермионы становится Финеас Найджелус собственной персоной. Именно с его помощью ребята узнают главное – как обстоят дела в Хогвартсе.

А дела в Хогвартсе Снейпу вполне сносно удается держать в рамках приличий. Он довольно быстро отлаживает процесс сосуществования Пожирателей и детей с преподавателями, восстанавливая часть старых Декретов Амбридж. Например, Декрет о запрете неофициальных организаций или групп студентов более трех человек. Что автоматически означает, что все Пожирательские кружки школы оказываются на его учете и контроле.

Многомудрые студенты до самого конца декабря пребывают в состоянии весьма вялотекущего сопротивления. Самыми активными, разумеется, оказываются Джинни, Полумна и Невилл – серебряное трио, как дает Гарри и Гермионе понять Финеас, с конца октября, видимо, наученное Хагридом во время наказания за покушение на меч-подделку, да и жизнью в целом, пытается восстановить ОД. Однако, судя по тому, что Гарри каждую ночь наблюдает Джинни на Карте Мародеров, которую заимел привычку разглядывать в поисках Рона (беспокоится все же), не в Выручай-Комнате, а в спальне девочек ее курса, ОД не просто не уходит в подполье, но к декабрю так и не собирается нормально.

На мой взгляд, под руководством тандема Дамблдор-Снейп Хогвартс в этот период становится прямо-таки иконой контролируемого хаоса в новом – реддловом – мире. Снейпу удается сдерживать и серебряное трио (чтобы те не провоцировали Кэрроу), и Кэрроу (чтобы те не спровоцировали преждевременное образование-воссоединение ОД). Ибо ОД ему сейчас не нужен. Но и ласковые Кэрроу не нужны – иначе детишки расслабятся. Что ему нужно, так это как раз существующее тлеющее сопротивление – с тем, чтобы в определенный момент поднести спичку и зажечь его в полную мощь.

Одновременно с этим Снейп подготавливает Хогсмид – полагаю, именно по этой причине Джинни (о чем точно известно от Финеаса) и прочих активистам (логично) отказывают в посещении деревушки – чтобы информацию не передавали кому попало. Ну, и чтобы подольше оставались живы. Ибо Хогсмид наполняют дементоры и Пожиратели, питающие особую любовь к пабу Розмерты и установившие к концу года особые (контрабандные) отношения с Аберфортом.

Таким образом Орден получает свежую информацию о Пожирательских делах, а Снейп получает Хогсмид полностью готовым к приему Гарри в любое время (к Гарри вообще лучше готовиться сильно загодя). Возможно, еще и устанавливает барьер на трансгрессию из деревни, а также – скорее всего – громкую оралку, срабатывающую на всякое перемещение по улицам после наступления комендантского часа. Что, опять же, закрепляет контроль не только за перемещением всех своих, но и всех Пожирателей.

Аве, Дамблдор-Снейп, аве!

Должно быть, этот период становится одним из самых тяжелых не только для трио, но и для всех вообще. Огромная, фундаментальная логика новых устоев вырастает во весь свой чудовищный рост. Тем, кто был против нового режима, тем, кто колебался, тем, кто не мог ничего понять, становится все очевиднее: положение дел затягивается и укореняется; просто так, само, ничто не рассосется. Без сомнения, это очень страшное осознание.

Именно в это время, когда Гарри без конца борется со своими страхами и одиночеством в палатке, не зная, что делать, а Гермиона, как завороженная, без конца штудирует «Сказки барда Бидля», пытаясь делать хоть что-то, все стороны окончательно и с громким треском размежевываются, мучительно занимая свои позиции.

Первое «Круцио!» первого ученика, направленное в своего сверстника на уроке Кэрроу, меняет все, как писали когда-то давно в «Типичном Поттеромане». Слово легко срывается с губ – и эта легкость стоит души. Словно кто-то невидимый остервенело рвет на части, медленно и мучительно, полотно привычного всем (кто смотрит и кто делает) мира. Сшивает куски заново, разрывает неподходящие, снова шьет и рвет опять. Душа продана Круциатусу – того, кто сделал, того, кто смотрел.

Чистокровные, надежда нового мира, прежде упивающиеся своей защищенностью, начинают завидовать тем, кого еще вчера презирали так рьяно и искренне, потому что так было принято. Ведь их мир понятен и целостен, они знают, что выбирать, раз за разом оказываясь на распутье, они свободны. А дети, выросшие в идеологии Пожирателей и впервые попробовавшие весь вкус нового мира, больше не знают ничего. Они не могут смотреть на мир прежними глазами, потому что, подобно Драко, вдруг познают на собственной шкуре, что мир, наполненный пытками, убийствами и страхом, вовсе не так хорош, как о нем рассказывали, а палач страдает сильнее, чем его жертва.

Но в то же время эти дети не могут и совершенно не готовы принять другой мир, который раскрывается перед ними. Семья, старые убеждения и страх нового причиняют им отныне невыносимую боль. Эти дети остаются играть свои роли, послушно делая все, чего от них ждут, словно ничего не изменилось.

Но они уже Дамблдора. Драко, проморгавший один из своих выборов, совершенно не готов просыпаться по утрам, он боится даже собственной тени, ему не нравится мир, которому он помог родиться – но он выходит в него каждое утро и ждет, отчаянно ждет, пока придет кто-то и скажет, как ему жить дальше, как собрать куски разорванной им жизни – и он Дамблдора.

Этих детей становится больше с каждым днем. Чем сильнее давит режим Тома, тем больше в тайне они мечтают, чтобы ему пришел конец. О нет, они не станут участвовать – но и мешать Директору и его команде не будут. Чем больше натворят Кэрроу, тем больше эти дети будут закрывать глаза, когда ОД станет их одолевать. Хорошо ли это? Возможно, это не прекрасно, но хорошо – без сомнения.

Все ярче показывают себя подонки и мрази – и это победа, ибо врага следует знать в лицо и четко различать его среди тех, кто запутался. И, разумеется, все больше те, кто принял решение бороться, убеждаются в том, что они сделали правильный выбор. Само уже не рассосется. Нужно действовать. По-детски, неумело, рискованно – действовать. Разрисовывать стены надписью «Отряд Дамблдора» по ночам в пугающе пустых коридорах. Умирать от страха, но знать, что Круциатус – не худшее, что может приключиться в этой новой жизни. Потому что опасность, нависшая над близкими, много больше. Быть готовым сражаться за двоих – за себя и своего маглорожденного друга, или отца, или кого угодно иного – и знать, что вытерпишь, как бы ни было страшно и жалко самого себя, потому что нормальный мир будущего того стоит. Мир настоящего, извергающий яд на все самое дорогое, заставляет меняться и бросать себе вызов, потому что сам он не исчезнет, подобно ночному кошмару.

И эти дети понимают и принимают теперь окончательную необходимость именно такой борьбы – против всего нового мира – не потому, что кто-то сказал, будто это правильно и нужно, но потому, что это то, чего отныне хотят они сами.

Понятно, что то, что творится в умах студентов школы, отлично вторит размежеванию, терзаниям и выборам вообще всех членов магического сообщества страны – процессы везде одинаковы; только масштабы разнятся.

Однако есть еще одна сторона, о которой следует сказать отдельно – те, кто стоит над происходящим, управляя сложно сплетающимися нитями. Я, конечно, снова о любимом тендеме Дамблдор-Снейп.

С первым, собственно, все понятно, в его роли на эту Игру для него нет ничего нового. А вот Снейп в этом году занимает качественно иную позицию и, думается мне, лишь к концу осени-началу зимы начинает по-настоящему в ней осваиваться.

Ибо от сентября откровенно веет, небось, первыми годами его преподавания в Хогвартсе, когда Снейп вынужден был жить, сталкиваясь с постоянным невниманием и презрением студентов, профессорами, публично делавшими ему замечания, перешептываниями и открытым хамством, письмами, полными ненависти и угроз, присланными ему и Дамблдору… Я думаю, первые месяцы это сильно выводит его из себя. Но человек, сволочь такая, привыкает ко всему. А потому Снейп при поддержке Дамблдора берет себя в руки и настраивается на кропотливый труд.

То, что Снейп не просто неплохо держится, но еще и хорошо работает, то и дело сквозит в речах Финеаса (если, конечно, слушать их внимательно и беспристрастно) – он относится к нему с огромным почтением и не позволяет Гарри и Гермионе ни критиковать его, ни отзываться о нем нахально. Всякий раз, когда ребята так делают, Финеас немедленно покидает портрет.

На мой взгляд, ничего большего к этому добавить не получится: Снейп работает в поте лица день и ночь на благо Игры, снося насмешки и оскорбления, практически в полном одиночестве, но умудряется держаться, и его (или Дамблдора – уже и не разберешь) Игра идет хорошо и именно туда, куда надо.

И, пожалуй, только сейчас я понимаю, что помогает ему держаться с таким достоинством в море ненависти, грязи и усталости, обрушившимся на него – его цель, его воспоминания и его зелья, в которых он разбирается, вероятно, почти как Создатель в устройстве мира. Только это. И большая любовь и вера Дамблдора.

Тем временем Гарри думает о замке едва ли не круглыми сутками. Каждую ночь, наблюдая за точками с именами, перемещающимися по Карте Мародеров, кутаясь в одеяла и свитера, он отчаянно мечтает быть там, с Джинни, Невиллом и Полумной, сражаясь с режимом Снейпа и Кэрроу. Он до боли желает вернуться – и это, в общем, весьма понятно и предсказуемо.

По этой причине Финеас, рассыпающий намеки о жизни в школе, чтобы детишки совсем не умерли от тоски и неизвестности, никогда ни слова не говорит, например, о пытках, которые устраивают Кэрроу – иначе Гарри и впрямь понесся бы в замок вперед воплей Гермионы.

По этой же причине (дабы напомнить ребятам, как опасен внешний мир, ведущий на них охоту, поэтому лучше не терять бдительность) Финеас то и дело возобновляет попытки узнать, где находятся детки, что неизменно приводит к тому, что Гермиона без лишних разъяснений запихивает его портрет обратно в сумочку, а он после этого отказывается появляться несколько дней подряд.

Сии высокие отношения не только служат ребятам утешением (знать что-то лучше, чем не знать ничего, кроме прочего, когда Финеаса нет, Гарри и Гермиона практически не разговаривают), не только помогают Дамблдору и Снейпу ориентироваться в том, как детки себя чувствуют, что думают и что предпринимают, но и значительно расхолаживают детскую бдительность.

Финеас должен будет вовремя услышать и сообщить тандему Дамблдор-Снейп, где именно ребятки находятся, когда они наконец-то скажут это вслух. А они обязательно скажут, с течением времени и благодаря таким вот частым беседам перестав видеть в Финеасе опасность.

Это долгая Игра, но Дамблдор никуда не спешит («Альбус, ну, когда уже?» – «Ах, Северус, всему свое время, мой мальчик, будет куда интереснее позволить событиям развиваться естественным путем»). Он подготавливает почву для акта передачи Гарри настоящего меча, и пока эта передача откладывается точно по графику.

Ибо именно в этот период Дамблдор делает ход, который позволит ему выиграть на уже совершенно отдаленном этапе Игры. Гарри и Гермиона же тем временем, борясь с наступающими в декабре по всем фронтам слякотью и снегом, атаковывающими их палатку то в горах, то на болотах, то на берегах мелких шотландских озер, ни о чем подобном даже не подозревают.