Истерика, накрывающая Тома, когда он понимает, что Гарри вновь ускользнул из-под самого его… носа, тогда как он наверняка уже придумал длинную и торжественную предубийственную речь, пока спешил на рандеву в Годрикову Впадину (нечто в стиле: «И вот… все закончится там же, где и началось… великий Темный Лорд всегда берет свое… смотри на дом своих родителей, ничтожный мальчишка, теперь некому защитить тебя… о, как это символично, как судьба благоволит Темному Лорду!..»), набирает такую силу, что Гарри на долгие часы выпадает из реальности.

Судя по боли, которую Гарри при этом испытывает, Томми, мягко говоря, сильно обиделся. И начал в подробностях вспоминать, почему. Я бы назвала этот эпизод «Худшее воспоминание Реддла», ибо Том, задетый побегом Гарри и своей неудачей, а также сильно рассуфоненный и расталдыкнутый фактом своего возвращения в место, которого боится больше всего на свете, обращается мыслями к ночи своего развоплощения. А поскольку Гарри в момент, когда Томми наиболее открылся для всех эмоций и потерял контроль, находился максимально близко не только к Тому, но и к двум другим его крестражам, то наблюдает парень всю трансляцию воспоминаний Его Темнейшества в самом отличном качестве.

Та ночь дождлива и ветрена. Том идет пешком вниз по улице к дому, наслаждаясь триумфом. Один мальчик попадается ему по пути – хвалит его костюм. Затем видит его лицо. Мальчик в ужасе убегает. Том задумывается на мгновение, сжав ручку палочки, но решает, что убийство мальчика будет ненужным (как мило; оказывается, до развоплощения и под хорошее настроение мы иногда умели себя контролировать…).

Том видит все через окно: Джеймс выпускает клубы пара и разноцветного дыма из палочки, а Гарри, маленький мальчик в синей пижамке, заливисто хохочет. Входит Лили. Она что-то говорит, и Джеймс, подхватив Гарри на руки, передает его матери. Та покидает гостиную, видимо, чтобы уложить Гарри спать, и Джеймс, бросив палочку на диван, потягивается, зевая.

В точке, где после увиденного остановился бы любой человек, обладающий хотя бы с крошечкой эмпатии, Том нараспашку открывает дверь простым движением палочки. Когда Джеймс, безоружный, выбегает в коридор, Реддл уже переступает порог.

- Лили, хватай Гарри и беги! Это он! Беги! Я его задержу!

Том смеется, прежде чем произнести проклятье. Зря. Конечно, Джеймс не собирался сражаться с ним без палочки. Нет. Он надеялся, что те пять-десять секунд, которые Том потратит на то, чтобы убрать его с дороги, дадут Лили и Гарри возможность скрыться.

Вспышка зеленого света – Джеймс падает замертво. Никакой тронной речи. Не до того. Лили кричит наверху. У нее нет палочки. Она пытается заблокировать дверь мебелью в детской. Том переступает через тело и начинает медленно подниматься по лестнице. Его настроение приподнято. «Но, если она будет разумна, ей, в конце концов, нечего бояться», – думает он, так ничего и не понимая.

Бояться – чего? Смерти? Своей? Он готов был оставить ее в живых. Убив ее мужа, убить ее ребенка – и оставить ее жить, как попросил Снейп. Великое милосердие Его Темнейшества.

Однако для всех, кроме Тома, ясно – Лили боится не своей смерти. Когда Том легко открывает дверь и движением палочки убирает с дороги стулья и коробки, девушка опускает Гарри в детскую кроватку и широко разводит руки, заслоняя мальчика собой. И первые слова, которые она произносит, есть точное отражение ее главного – и единственного – страха:

- Только не Гарри, только не Гарри, пожалуйста, только не Гарри!

Ей 21 год. Она только что потеряла мужа. Она чертовски любит жизнь. Но каким-то животным инстинктом, чем-то, что родилось задолго до нее самой, она в этот последний, решающий момент умоляет только об одном:

- Отойди, глупая девчонка… отойди сейчас же.
- Только не Гарри, пожалуйста, нет, возьми меня, убей меня вместо –
- Это мое последнее предупреждение –
- Только не Гарри! Пожалуйста… сжалься… сжалься… только не Гарри! Только не Гарри! Пожалуйста – я сделаю, что угодно –
- Отойди. Отойди, девчонка!

Том дает ей шанс трижды. Между прочим, очень многое говорит о его отношении к Снейпу. И – одновременно – еще больше о нем вообще: он мог бы отпихнуть ее с дороги, он сам это признает, но ему кажется более благоразумным, более… ах… символичным – покончить со всей семьей разом.

Плевать ему на Снейпа и на всех вообще, кроме себя любимого – плевать – и в этом плевке его самая большая ошибка. Что было бы, если бы он все-таки выполнил обещание, данное Снейпу, и оттолкнул Лили с дороги, сохранив ее жизнь? Никакой материнской жертвы. Гарри мертв. Лили – скорее всего, лишенная рассудка от горя. Окончательное восхождение Темного Лорда. Хаос и чернота на долгие, долгие годы.

Но, разумеется, не навсегда – Дамблдор знает о крестражах. Да и Лили – не тот человек, который не восстановится и не вернется в строй. С очень большим желанием отправить убийцу своего мужа и сына в ад – и огромными возможностями это сделать. Ну и… Питера и Снейпа конечно… кхм, да, не хотела бы я оказаться на их месте при таком развитии событий.

В общем, итог у Тома в любом случае был бы один и тот же – только вот в том, который он не выбрал, он жил бы счастливо и не мучился весь остаток волан-де-мортствования. А так… каждый сам себя за ручку…

Еще вспышка зеленого света – и Лили падает замертво.

Гарри, держась за решетки кроватки и стоя на ногах, с интересом наблюдает за действом. Он начинает плакать только тогда, когда видит, что под капюшоном прячется не его отец. Том ненавидит детский плач – еще со времен приюта. Он целится, точно выверив удар. Он хочет видеть, как в одно мгновение исчезает необъяснимая угроза его собственной жизни.

Миг после произнесения проклятья сам Том вспоминает с ужасом – он становится ничем, кроме этого дикого страха и боли, он разрушен, сломлен, Гарри вопит в вывороченном доме, а Том знает только одно: ему нужно спрятаться далеко-далеко, бежать немедленно – стоя там, у окна в доме Батильды, погруженный в эти воспоминания, он мельком, случайно думает о том, чего не понимает ни он сам, ни Гарри: он убил Гарри, но все же – он был Гарри. Или, если точнее, Гарри был им. Весомая причина, чтобы расстроиться. Его крик – крик Гарри, его боль – боль Гарри – и когда Гарри исчезает из дома Батильды, и тогда, почти 16 лет назад, в паре коттеджей отсюда.

Таким образом, ни крики Джеймса, ни крики Лили, ни приказы Реддла, ни даже зеленые вспышки света, которые так часто снились Гарри в детстве и так явственно гремели в ушах и вставали перед глазами всякий раз, когда Гарри оказывался рядом с дементорами, не были его воспоминаниями.

Ребенок его возраста не в состоянии запомнить произошедшее, сколь бы трагичным оно ни было, кроме того, криков Джеймса Гарри физически не мог расслышать столь явственно, ибо находился с Лили в другой части дома.

Воспоминания самого Реддла о той ночи лопают этот мыльный и менее пугающий пузырь убеждений (ну, подсознание помнит же, делов-то!) напрочь. Это не воспоминание Гарри, но воспоминание Тома все время вплывало в голове Гарри, потому что, как говорит Дамблдор, в случае Гарри и Тома говорить о разуме и душе означает говорить об одном и том же. Том мог проникать в разум Гарри и наоборот. Часть его души осталась в Гарри.

Причина, по которой Гарри терял сознание при дементорах и в принципе переносит контакт с ними значительно хуже остальных, состоит в том же – добровольная жертва его запредельно любящей самоотверженной матери причиняет Тому совершенно невыносимую боль, когда бы он ни контактировал с Гарри (Квиррелл в Игре-1, Министерство в Игре-5).

Гарри терял сознание, поскольку одна часть его души билась в агонии, тогда как его собственная – нет. Дементоры всю дорогу пробуждали воспоминания частицы души Тома о том поступке во имя любви, который привел ее (частицу души) к тому, что она оказалась на волосок от смерти, своего ужаснейшего кошмара, и она (частица) не может это вынести. Ну, а для самого Тома после возрождения это воспоминание становится частью общего потока жизненной информации, а не чем-то физически ощутимым, поэтому встречи с дементорами даются ему легко.

И – чисто в качестве заметки на полях – до меня наконец дошло, почему во время матча по квиддичу в Игре-3 дементоры, заявившись на поле, уставились именно на Гарри и потянулись именно к нему – у него же две души, святой Мерлин! А я-то думала, что Гарри просто самый симпатичный…

В общем, закончив драматизировать и оторвавшись от созерцания улицы через разбитое окно, Том, опечаленный, опускает взгляд вниз, видимо, чтобы найти утешение у ползающей по грязному полу Нагайны – однако находит фотокарточку молодого вора в разбитой рамке – Гарри потерял ее в суматохе.

На этом моменте Гарри наконец приходит в себя, но все-таки успевает почувствовать радость и неверие Реддла, как расширяются его глаза и как приоткрывается рот – должно быть, со стороны его лицо выглядит так, будто некое первобытное существо, которому оно принадлежит, встречает рассвет разума.

Конечно, Гарри просыпается в максимально расстроенных чувствах. Но это оттого, что он, скажем так, просто не обладает всей полнотой информации. Люди, ею обладающие, к примеру, сразу бы догадались, чем тут пахнет: в Игре – стандартно-обязательно – должен был наличествовать демонстративный прокол, дабы Главный Злодей наконец узнал то, без чего ему, Главному Злодею, никак не дойти до Финала и не совершить всех тех Злодейских Деяний, которые он вознамерился совершить.

Конечно, я вовсе не говорю о том, что это Дамблдор все так коварно подстроил: и змее сказал завести Гарри в гостиную, где парень увидел фотографию, и Гарри надоумил опустить ее в карман куртки, и в последний момент едва ли не самолично ее из этого кармана вытащил и аккуратненько положил Тому под ноги. Тут, как и много раз прежде, в Игру вмешиваются люди, и уже не она руководит ими, но они – ею.

Однако в чем я совершенно уверена и на чем буду настаивать, так это на том, что Дамблдор предполагал протолкнуть Тома, у которого случился серьезный затык с идентификацией личности вора, по этой линии Игры именно в это, удобное ему, Директору, время – для чего, в том числе, он и свел Гарри и Тома вместе в Годриковой Впадине в доме Батильды.

Разумеется, если бы Гарри не уронил фотографию, Дамблдору бы пришлось подсказывать Тому каким-то другим способом. Если Том бывал в этом доме раньше, он мог видеть – и сейчас вспомнить – фотографию Геллерта. Бродя в расстроенных чувствах по коттеджу, он, как и Гарри, мог бы случайно на нее наткнуться в гостиной после побега ребят. Более того, Нагайна прекрасно слышала, как Гарри говорит о воре, который что-то украл у Грегоровича, и тычет в фотографию молодого златовласого человека. На худой конец, если бы Том умело увернулся от всех подсказок Директора, Дамблдор тут же подключил бы Снейпа. С книгой Риты в руках, ага.

Тут, между прочим, очень любопытно: характер Тома («Нет, мне совершенно не интересно про него читать!!»), а также то, что он, стараниями Дамблдора, долгое время блуждал по загранице в период выхода книги и всплеска визгов по этому поводу, в совокупности стали смехотворной причиной тому, что Реддл упустил шанс узнать о Геллерте много раньше и без подсказок Дамблдора после сцены эффектного побега ребят из-под томова… эм… носа (нет, я никогда не устану прикалываться на тему). И почему-то у меня есть огромное подозрение, что в целом упомянутой книгой Том (возможно, не без дополнительных подсказок) заинтересуется именно после обнаружения фотографии в доме Батильды. Тут уж цепочка «фотография-Батильда-Рита-книга-фотографии» просматривается настолько четко, что ее увидит даже Том.

Опять же, вряд ли сразу – пока он, хоть и рад обнаружению изображения, явно не понимает, что за тип запечатлен на фотокарточке. А это значит, что Игра продолжит растягиваться резиной. Ну, и уводить Тома подальше от Гарри. Ибо мы знаем, что после случая в Годриковой Впадине делает Том: дико не желая впредь так разочаровываться, а также пуще прежнего, на втором дыхании погруженный в поиски, Том приказывает Пожирателям и прочим отныне вызывать его только и только тогда, когда они поймают (и, видимо, желательно, обездвижат) Гарри. Нет у него времени и сил за парнем бегать самолично, видите ли, возраст уже не тот.

В общем и целом, для Тома эта ночь становится коренным переломом в его поисках. Он немедленно бросается узнавать, кто именно изображен на фотографии, и, можно быть уверенными, узнает и кинется на прицельные поиски. Причем поиски, подгоняемые страхом – если Нагайна доложила ему о расспросах Гарри про фотографию, Том понял, что и Гарри движется по следу за ним. Кроме того, если он узнал от Нагайны о том, что Гарри думает, будто Дамблдор приказал Батильде отдать ему меч, Том, видимо, не совсем понимая, зачем меч парню, на всякий случай приказывает своим охранять его бдительнее и устремляется по следу Старшей палочки – если он обретет ее, кажется ему, Гарри даже меч не поможет.

С Реддлом и его переломом вроде все. А вот коренной перелом Игры Года для команды Гарри – первый, гораздо более глубокий и пока еще даже не закончившийся. Я бы сказала, сильно напротив – он только начинается.

Проснувшись на рассвете 25 декабря от горького осознания, что они в очередной раз налажали, а Том в очередной раз оказался впереди, Гарри с помощью изнуренной Гермионы с лиловыми синяками под глазами и украшенными порезами и царапинами руками, всю ночь ухаживавшей за Гарри, который бился в агонии, восстанавливает ход событий и подводит итоги: полузалеченная экстрактом бадьяна рана от укуса Нагайны на руке, овальный шрам на месте, куда впился крестраж-медальон на груди, откуда его пришлось вырезать – а также стыд за то, что он делал без сознания, и совершенно обессиленное, мокрое от пота тело.

Гарри принимается пересказывать Гермионе, что случилось после того, как он пошел наверх с «Батильдой», упомянув, что змея была в ней, но решив пощадить чувства девушки и не рассказывать, как именно она сменила Батильду – по версии подростка выходит, что Нагайна просто перевоплотилась обратно, чтобы его задержать.

Гарри чувствует себя отвратительно – он едва не подставил Гермиону, потащив ее в Годрикову Впадину, на эту бессмысленную, как ему кажется в этот миг, и абсолютно безрассудную вылазку. Если бы он хотя бы смог убить змею… Гарри все еще ощущает на себе запах гнили дома Батильды, произошедшее обрушивается ужасным осознанием – Гермиона выглядит так, будто ее вот-вот вытошнит.

Да, это было слишком близко от провала. Слишком. Я долго размышляла над тем, как Дамблдор, уже неделю зная, что ребята собираются в Годрикову Впадину, обеспечивал им прикрытие, а потом поняла, что никак.

Если у Гарри и была защита, то исключительно свыше – защита одного человека другим. Без Гермионы все закончилось бы гораздо сложнее и не так скоро. Собственно говоря, именно на нее, а также на самого Гарри, сделавшего все в точности по инструкции Пратчетта, и полагался Директор в первую очередь («Боги всегда помогали тем, кто сам не плошал, поэтому всегда остается последний вариант: импровизируй. Больше ничего не остается. Выкрутись из ситуации, из которой невозможно выкрутиться. Золотая цепочка – оборотная сторона радуги. Куй свою удачу. Обрати все в спектакль. Если ты падаешь, пусть всем запомнится, как ты превратил падение в прыжок. Иногда твой лучший момент – это последний момент»). Дамблдор верил в то, что ребята справятся – слишком много раз они его не подводили, слишком уж они научены сражаться и выбираться… змеиные способности выбираться, да.

Нет, конечно, если бы вдруг что-то у ребят не вышло, Директор бы однозначно помог – не забудем, Аб всегда дежурит у зеркальца на какой-нибудь экстренный случай, и оказать экстренную помощь у него было бы время, даже если бы Том самолично схватил Гарри за шкирку – пока Том толкал бы свою предубийственную речь, ожидая, пока кончится действие Оборотного зелья, ибо он, конечно, предпочел бы убить Гарри, когда у того было бы именно собственное лицо.

Да и не побоялся бы Том нападать, зная, что может вытворить палочка Гарри? А вдруг Гарри додумался бы приказать змее отпустить его и напасть на Тома – и это бы сработало? В общем, варианты были, не все так инфернально, как кажется.

Да, не так все и легко, как могло бы быть. Но это война, а Гарри и Гермиона – уже не дети. Я понимаю, нельзя любую жесткость оправдывать тем, что такое уж им выпало время – но ни я, ни Дамблдор этого и не делаем – ибо ничего, выходящего за рамки допустимого, не произошло. Ну, напугались сильно, да. Но оно того однозначно стоило – хотя бы потому, что Гарри жизненно необходимо было узнать правду о той ночи, увидеть, какими мужественными были его родители – именно увидеть это.

О, то, что Гарри понял и пережил в Годриковой Впадине, имеет очень далеко идущие последствия, здесь есть Игра на самых тонких уровнях, и Гарри этого, разумеется, ни капли не понимает. Но это важно. И это понимает Дамблдор. Поступки Лили и Джеймса становятся вдохновением Гарри. И именно благодаря тому, что подросток был там и все видел, он сумеет пойти дальше – и до конца.

Что касается уничтожения змеи… не думаю, что сие планировалось. Технически, конечно, Гермиона, знающая об Адском огне как одном из способов уничтожения крестражей, могла бы рискнуть и победить. Это стало бы приятным бонусом. В конце концов – еще одна золотая монетка в копилку оправданий жесткости Директора – змея – самый слабый крестраж Тома.

Если мы не берем в расчет самого Тома, в Нагайне находится самая малая часть его души. И это весьма логично, если посчитать и вспомнить: дневник Реддла был самым первым созданным крестражем. Чтобы его уничтожить, понадобились яд Василиска и огромная поддержка Фоукса и Дамблдора. С кольцом Директор разобрался лично. Гарри справится с медальоном под присмотром Снейпа. А вот чаша и диадема практически не вызовут проблем – сняв с них защиту, Дамблдор Гарри даже не станет страховать.

Так что с Нагайной, самым слабеньким порождением остатков томовой души, ребята под горячую руку вполне могли бы разделаться. Но это было не принципиально, и ничего в Игре не поменяло то, что у них не вышло.

Однако жизнь, помимо правил, стабильности, контроля и четкого плана, нуждается еще и в толике хаоса, неожиданного, а потому всегда удивительного. В противном случае, эта жизнь будет замечательно ясной и определенной, но совершенно не интересной.

Когда Гарри поднимается на ноги, не в силах выносить угрызений совести, решив пойти хотя бы подежурить, и просит Гермиону отдать ему его палочку, Гермиона в страхе перестает дышать. Лишь после третьего вопроса («Где моя палочка?») девушка наконец наклоняется и достает из-под кровати палочку друга – разломленные пополам, две части с трудом висят вместе на тоненьком пере феникса.

Гарри не может думать – все смешивается в круговороте боли и паники, он не может в это поверить, его будто оглушили, внутри у него ужасающе пусто. Ему кажется, что его лучший друг только что умер. Попытки починить палочку простым Репаро не увенчиваются успехом. Должно быть, есть что-то такое в лице Гарри, что заставляет Гермиону говорить очень тихо:

- Гарри, мне так жаль. Я думаю, это моя вина. Когда мы отступали, змея преследовала нас, ты знаешь, я вызвала Взрывающее проклятье, и оно везде рикошетило, оно, наверное – наверное, ударило –
- Это была случайность, – механически отвечает Гарри. – Мы – мы найдем, как ее починить.

Что ж, для подростка это и вправду большой удар – я молчу о чувствах, которые он испытывал к своей палочке, с которой прошел так много – но палочка, помимо всего, была оружием, без которого он чувствует себя абсолютно беззащитным. Грегорович мертв. Олливандера держат в плену. Гарри не видит способа починить палочку. Его единственное преимущество пока состоит в том, что Реддл, а вместе с ним и Пожиратели, Министерство и егеря, не знают, что его палочка, которой Том так боялся, сломана. Но сколь долго ребятам удастся это скрывать и сколь долго они смогут продержаться с одной палочкой на двоих?

А что Дамблдор, который, в отличие от Тома, ушами Финеаса и Аба все прекрасно слышит? А ничего. В свете того, что он приготовил дальше, сломана ли палочка Гарри или нет, не Играет никакой роли. Как и всякий большой объем, ни Директор, ни Игра от подобных мелочей не вибрируют.

Конечно, наличие одной действующей палочки на двоих его подопечных несколько усложняет задачу выживания этих самых подопечных, но, учитывая, что большую часть времени они практически ничего не делают, не смертельно. Когда они начнут что-то делать, они обязательно добудут себе вторую палочку, и проблема самозащиты решится сама собой. Очередная трагедия оказывается гораздо меньшей, чем детки себе ее воображают.

Однако Гермиона, плача, этого не знает:

- Гарри, я не думаю, что мы сможем. Помнишь… помнишь, как было у Рона? Когда он сломал палочку, разбив машину? Она больше никогда не была прежней, ему пришлось достать новую.

Гарри в полном опустошении пялится сначала на нее, затем в пол.

Много миль дальше от ребят Рон слушает радио в коттедже «Ракушка», когда из деллюминатора в его кармане доносится голос Гермионы, называющей его имя и продолжающей говорить о его палочке. Как позже станет рассказывать Рон, он достает деллюминатор из кармана и, уверенный, что точно слышал голос Гермионы, щелкает им. Свет в его комнате гаснет – зато шар света появляется на улице. Рон бросается собирать вещи.

- Что ж, – произносит тем временем Гарри, стремясь сделать вид, что он в порядке, – что ж, тогда я просто позаимствую твою пока что. Пока дежурю.

Гермиона, продолжая плакать, протягивает свою палочку Гарри. Если задуматься об этом и вспомнить, волосы на голове тихонько приподнимаются – почти полгода назад Том требовал палочку у Люциуса. Тот тоже был на грани слез и тихой паники (правда, по другим причинам). Однако разница между Томом и Гарри, а также между Пожирателями и близкими Гарри, при всей схожести ситуаций, в которые Гарри и Том попадают, как всегда, кроется в мелочах.

Гарри просит, а не требует. Старается подбодрить хотя бы тоном своего голоса, а не унижает и приказывает. Гермиона не боится его гнева и не повинуется ему из страха – ей искренне жаль потери Гарри, и она чувствует себя виноватой, раскаиваясь в своем поступке. Гарри на нее не злится и, тем более, не наказывает ее за то, что она ошиблась. И вот именно в сущих мелочах подобного рода вся разница и состоит.

Оставив изможденную Гермиону сидеть у его постели, Гарри покидает палатку с ее палочкой в руке. Как настоящему мужчине, ему необходимо время справиться со своими чувствами в одиночестве.

Тем временем Рон, набросив рюкзак на плечи, выходит в сад Билла и Флер, следует за шаром света за сарай, где маленький светящийся шарик входит прямиком в его грудь и принимается согревать сердце. Как романтично, Дамблдор, право слово! И как тут не вспомнить о маленьком Кае? Или – совсем из недавнего – «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»? В общем, Рон трансгрессирует на тот самый холм, где, сокрытые защитными чарами, расположились Гарри и Гермиона, и принимается искать друзей.

Как видно, в очередной раз люди творят Игру, а не она – их. Похоже, не только Дамблдора очень любят где-то наверху, и не только на его жизненном пути прекрасными цветами то и дело вырастают и распускаются счастливые случайности и совпадения. Ибо в том, что Гермиона выбрала именно этот момент, чтобы дать Рону шанс вернуться, Игры нет никакой, как и в самом факте возвращения Рона (исключая, конечно, чудесные свойства деллюминатора). Строго говоря, произнести его имя мог кто угодно из ребят и когда угодно – не думаю, что деллюминатор реагирует только на Гермиону. Говоря еще строже, имя Рона мог вообще никто и никогда не произнести – он бы все равно воссоединился с друзьями в Финале. Повторюсь: присутствие Рона в Игре не столь принципиально (разве только для обеспечения душевного комфорта Гарри и Гермионы); большому морю все равно, куда плывет маленькая рыбка. Но маленькой рыбке не все равно, куда плыть. Именно это и есть самое прекрасное.

Наша сложная, замечательная и непредсказуемая жизнь зачастую складывается таким причудливым образом, что находишь в результате вовсе не то и не там, где потерял – и оно оказывается в разы лучше, чем то, что было утеряно. И в это сложное и очень печальное рождественское утро на исходе 1997 года Гарри обретает нечто гораздо большее, чем может оценить и даже себе представить.