Полумна украсила потолок своей спальни невероятно красивыми портретами. Сверху вниз на Гарри смотрят нарисованные он сам, Рон, Гермиона, Джинни и Невилл. Они не двигаются, как портреты в замке, однако Гарри кажется, будто они дышат. Золотыми цепочками, вьющимися вокруг лиц, тысячу раз повторяется единственное слово – друзья, друзья, друзья… Как по мне, лучшее, что можно сказать о дружбе. Обожаю Полумну.

Единственный раз за все чтение книг я испытывала нечто похожее, продираясь сквозь эпизод в больнице святого Мунго, когда Алиса Долгопупс украдкой, смущаясь, подарила Невиллу обертку от «Друбблз», и он, вопреки приказу бабушки, незаметно положил ее себе в карман – валящая с ног смесь боли, любви и нежности, от которой встают волосы на затылке, а к глазам подкатывают слезы.

Гарри замечает небольшую фотографию у кровати, на которой изображена молодая женщина, мягко обнимающая маленькую Полумну. Однако Гарри замечает не только это – на рамке пыль. На окне за нею растянулась паутина. Кровать выглядит так, будто в ней давно не спали. Толстый слой пыли покрывает и голубой ковер. В настежь распахнутом шкафу нет ни единой вещи. Разумеется, Ксено не утруждал себя уборкой с самого сентября, а когда он узнал, что Полумну сняли с поезда, и она не вернется домой на каникулы, необходимость навести порядок в ее спальне к приезду дочери отпала сама собой. Если вообще когда-либо появлялась в его голове.

Гарри стремглав бросается к лестнице. Ребята напрягаются, увидев его лицо, однако прежде, чем Гарри успевает хоть что-нибудь им сказать, появляется Ксено с подносом и тарелками на четыре персоны.

Рассеянный, и до того с трудом удерживавший себя под контролем, Ксено колется мгновенно, едва ребята задают ему несколько прямых и громких вопросов, включая тот, что про четыре тарелки. Поднос с грохотом падает на пол, но Ксено не успевает выхватить палочку – трио направляет свои на него. В тот же миг печатная машинка едва ли не взрывается – из-под скатерти, накрывавшей ее, сыпятся копии «Придиры», и машинка наконец утихает. Рон наклоняется к журналу и передает его Гарри – с первой полосы на парня глядит его собственное лицо. Шапка названия гласит: «Нежелательное лицо №1».

Мигом сообразив, чем на самом деле занимался Ксено, когда якобы ходил за Полумной, трио собирается ретироваться. Однако Ксено, чье лицо превратилось в ужасную старческую маску с перекошенной ухмылкой, широко раскидывает руки, загораживая лестницу.

- Они будут здесь с минуты на минуту. Я должен спасти Полумну. Я не могу потерять Полумну. Вы не должны уходить.

Перед глазами Гарри мелькает картина: Лили загораживает от Волан-де-Морта детскую кроватку, в которой сидит маленький он.

- Не заставляйте нас причинять вам вред, – просит Гарри. – Уйдите с дороги, мистер Лавгуд, – повторяет он вслед за воспоминанием о Томе Реддле.

Гермиона вскрикивает – мимо окна пролетели фигуры на метлах, закутанные в черные мантии. Когда подростки отвлекаются на окно, Ксено достает свою палочку, и Гарри едва успевает прыгнуть на ребят, уводя их в сторону от Оглушающего заклинания Лавгуда. Луч красного света пролетает через всю комнату и попадает аккурат в рог взрывопотама.

Мир взрывается. Потолок обваливается, все вещи в комнате оказываются перевернутыми, ребят отбрасывает в стороны и хоронит под грудой пыли, штукатурки и сломанного хлама. Печатный станок блокирует лестницу, а самого Ксено швыряет с нее вниз на первый этаж.

Не успевает к Гарри подойти белая от пыли Гермиона и приложить указательный палец к губам, как входная дверь внизу с грохотом распахивается, и в дом врываются Селвин, узнавший Гарри на переправе летом, и Треверс, участвовавший в убийстве Маккиннонов в годы Первой войны, преследовавший Кингсли и Гермиону на переправе, а нынче удобно устроившийся в Министерстве (в сентябре Амбридж говорила Гермионе-Муфалде: «А, Муфалда. Вас Треверс послал?»).

Подумав, что Ксено решил их убить («Разве я не говорил тебе, что нет нужды поторапливаться, Треверс? <…> А теперь выходит, что он позвал нас лишь для того, чтобы взорвать!»), добропорядочный член нового общества Селвин принимается избивать умоляющего его остановиться Ксено («Нет… нет… наверху… Поттер! <…> Нет – нет умоляю! Там правда Поттер! Правда! <…> Я клянусь… клянусь…»).

Трэверс оказывается умнее своего собрата по безумью, а потому догадывается произнести: «Хоменум Ревелио», – к вящему ужасу Гермионы.
- Там кто-то есть наверху, Селвин, – резко произносит он.
- Это Поттер, говорю вам, это Поттер! – рыдает Ксено. – Пожалуйста… пожалуйста… отдайте мне Полумну, просто позвольте мне…
- Ты получишь свою малышку, Лавгуд, – говорит Селвин, – если поднимешься по этой лестнице и приведешь мне Гарри Поттера. Но, если это ловушка, если у тебя там сообщник в засаде, посмотрим, оставим ли тебе кусочек от твоей дочери, чтобы ты смог его похоронить.

Ксено воет в отчаянии и страхе и принимается расчищать лестницу, на которую побоялись лезть Пожиратели, не без оснований полагая, что второй этаж и лестница вполне могут обвалиться.

Гарри и Гермиона бросаются к Рону и едва успевают вытащить его из-под тяжелого комода, когда Ксено в футе от них уже начинает пытаться сдвинуть в сторону свой печатный станок (эх, непобедима сила прессы). Набросив мантию-невидимку на Рона и приказав обоим парням вцепиться в нее, дрожащая Гермиона дожидается ровно того момента, когда лицо Ксено показывается из-за станка. Она направляет в него палочку, вопит: «Забудь!» – после чего указывает палочкой в пол: «Депримо!»

Пол проваливается, увлекая за собой разрушенную мебель, мусор и подростков. Пожиратели с воплями пытаются убраться с пути того, что для них является падающим потолком – и успевают увидеть Гарри и Гермиону прежде, чем девушка трансгрессирует в воздухе, увлекая друзей за собой.

Ну, а пока Гермиона («Разве я не говорила, что это рог взрывопотама, разве я ему не говорила?»), очнувшись с ребятами на окраине какого-то поля, бегает вокруг и накладывает на место стандартный набор защитных чар, Рон материт Ксено, а Гарри, слишком хорошо понимая, что такое любовь родителя к своему ребенку и на что она может толкнуть, старается его оправдать, остановимся на мгновение и зададимся традиционным вопросом: что вообще произошло?

Перво-наперво: в долгом споре моего (утверждающего, что Ксено – Игрок) с моим (утверждающего, что Ксено – не Игрок) таки победило мое. Бгг.

Как говаривал Дамблдор, иногда губная гармошка – это просто губная гармошка. В данном случае – чудаковатый репортер, очень любящий свою дочь. Скорее всего, его осведомленность об Игре ограничивается исключительно его узкими в ней задачами: Директор (возможно, через Полумну) поощрял Ксено с самого начала издавать «Придиру» в поддерживающем Гарри стиле (красный флаг для подростков: можно иди к Ксено за помощью, он за Гарри), а также дал понять, что очень велика вероятность, что когда-нибудь Гарри окажется на пороге его дома, и тогда, «дорогой Ксенофолиус, уж будьте так любезны, не откажите ребенку в помощи, от этого зависят судьбы целого мира и небольшой, но симпатичной популяции морщерогих кизляков».

Посвящать Лавгуда в то, что ребята будут спрашивать и как глубоко они в теме того, о чем будут спрашивать, Дамблдор, разумеется, не собирался. Поэтому Ксено понятия не имел, о какой помощи его вознамерились просить ребята, вполне искренне удивляясь всему, чему он успел наудивляться, и совершенно точно не осознавал, как важно все, о чем он рассказал. Как позже мудро заметит Рон, он поведал ребятам правду – или, вернее, то, что думал, что было правдой.

Причем, заметьте: Ксено отправляет Пожирателям письмо. Он не нарушает Табу для убыстрения процесса. Разумеется, существовала вероятность, что на нарушение Табу откликнутся какие-нибудь левые егеря, которые понятия не имеют ни о какой Полумне, но мне почему-то упорно кажется, что Ксено все-таки решил совместить приятное с полезным и дать ребятам время получить от него необходимую информацию – вдруг выпутаются из пожирательского заточения, и она им пригодится? Каждый человек делает такое добро, которое считает добром. И такое зло, которое считает наименьшим возможным в данной ситуации злом. Учитывая громадный разброс в оценках и человеческую тягу к самооправданию, получается полный бардак.

Ксено, изначально без возражений согласившийся поддерживать сторону Дамблдора (и, соответственно, Гарри), резко меняет свое поведение после того, как угроза нависла над его дочкой. Нельзя со всей однозначностью называть его ублюдком, как это делает Рон на нервах в первые секунды после спасения, но и оправдывать его действия целиком тоже нельзя, ибо он толкнул соратников в огромную кучу дерьма, что делать недопустимо.

Во внутренней борьбе, все этапы которой отразились на его лице весьма благополучно, он выбирал между миром и собственной дочерью. И выбрал он второе, чуть не порушив весь мир. Ничем хорошим это для него не заканчивает – его дом разрушен, а, как ребята узнают несколько месяцев спустя, самого его арестовывают и отправляют в Азкабан. Всякий, что называется, да получит плату.

Надеюсь, когда его выпустят, ему хватит ума несколько месяцев не попадаться на глаза Директору, чьих любимых детишек он чуть не сдал. Впрочем, насколько я знаю профессора Дамблдора, он может быть милосердным. Только вот чувство юмора у него довольно… м… пикантное.

Правильно ли поступил Ксено? Нет. Не думаю, что сама Полумна, чье мнение здесь, разумеется, играет решающую роль, согласилась бы с его решением. Как бы я поступила на его месте? Парадокс в том, что я одновременно и не имею понятия, ибо никогда не оказывалась в такой ситуации, и абсолютно точно знаю, что его выбор бы не повторила. Потому что осуждаю в теории и тем самым воспитываю в себе основу для практики – всякая жизнь начинается с первого и заканчивается последним.

Я бы попыталась спасти всех. Не имею понятия, как именно – но уж точно не путем передачи троих детей в лапы маньяков в обмен на четвертого, пусть даже своего. Чужих детей не бывает, верно? Я бы попыталась спасти всех, потому что так бы сделал Дамблдор. Оторвала бы свою задницу от дивана, в конце концов, и пошла бы что-то реально делать. Журнал – это, конечно, хорошо, но печатание статеек на реальные действия похоже мало. Так – игрушка для успокоения совести, а по факту – самоустранение от борьбы со злом в надежде, что оно не тронет.

А оно, как видим на примере тех же Лавгудов, все равно тронет, сколько ни устраняйся («А я что? Я ничего! Я палочками не машу, вместе с Орденом против вас не бегаю, я просто пишу!»). Потому что оно зло.

Впрочем, спешу оговориться: зла на Ксено я не держу, он все равно мне нравится. Его действия, хоть мною и осуждаемы, весьма понятны. И еще: подобно тому, как Драко на Астрономической башне палочку все-таки опустил, что произвело на меня впечатление, Ксено первым делом произнес то, что явилось отражением его в общем-то доброй и даже несколько благородной натуры: «Я не думаю, что это благоразумно… Честное слово… Я боюсь, я не думаю, что мне следовало бы…». Он не хотел впускать ребят, не хотел подвергать опасности, ибо глубоко внутри знал уже тогда: в выборе между миром и собственной дочерью он выберет не в пользу трио. Он хотел защитить ребят от себя. «Уходите, и сделаем вид, что вас здесь не было», – вот что читается между строк в первых секундах его колебаний. И я это помню.

Знал ли Дамблдор, какой выбор сделает Ксено? Я уверена, да. Поскольку Лавгуд относится как раз к категории тех сов, которые являются тем, кем кажутся, все его действия легко предсказать. В том числе и те два ложных вызова Пожирателей, которые в итоге привели к тому, что на третий они откликнулись не мгновенно – что дало ребятам возможность и узнать о Дарах, и выпутаться из ловушки. И, разумеется, без соломки здесь тоже не обошлось.

Например, рог взрывопотама, появившийся 14 декабря в доме Ксено, за день до предполагаемого приезда Полумны.

Ладно, положим, Ксено округляет время появления рога, и он купил его не две, а, скажем, две с половиной недели назад, о чем даже успел похвастаться в письме Полумне – это не главное. Главное то, что рог, как и говорила Гермиона, принадлежал не кизляку, а именно взрывопотаму, и, как и говорила Гермиона, имел свойство взрываться от малейшего прикосновения.

Как же так вышло, в таком случае, что ни продавца (таинственного «приятного молодого волшебника»), ни покупателя не разорвало на кусочки еще при акте купли-продажи? И как так вышло, что Ксено умудрился повесить рог на стену, не подвергнув дом опасности (преждевременно) взлететь в воздух? По всему выходит Хагрид и драконье яйцо – опять. Или Боуд и дьявольские силки, если угодно – снова. Скорее всего, рог заморозили и до поры до времени он являлся обычным безобидным рогом.

Почему он рванул, точно сказать не могу. Возможно (и скорее всего) заклинание Заморозки не смогло сдержать взрывную мощь рога, активизировавшуюся вследствие прямого попадания заклинания. Очень удачно. Ведь рог снес не только половину дома, но еще и антитрансгрессионный барьер (Ксено же не совсем идиот, чтобы не наложить его на жилище в столь небезопасное время, правда?), что и позволило ребятам сбежать.

С другой стороны, крайне подозрительно ведет себя печатный станок, выбравший самое подходящее время, чтобы продемонстрировать ребятам свои творения. Настаивать не буду – может, и правда счастливое совпадение. А может, Снейп (в обличье какого-нибудь приятного молодого волшебника – чисто на всякий случай), прекрасно знавший, куда, к кому и когда детишки направятся, невидимкою стоял в мастерской-гостиной и время от времени подмахивал палочкой то в сторону станка, то в сторону рога, снимая с последнего чары Заморозки. Недоказуемо и фантастично, но красиво.

Наконец, Дамблдор знал, что парни могут положиться на Гермиону, относящуюся к категории тех сообразительных людей, которые обычно выбирают прыгать с крыш горящих зданий (вдруг повезет?). Если бы заклинание Ксено не попало в рог, уверена, это сделало бы заклинание изобретательной Гермионы, которая прекрасно умеет жестить, когда нужно.

Заминки Пожирателей хватает ей и для того, чтобы додуматься укрыть Рона, который вроде как умирает от болезни в Норе, под мантией, показать Гарри Пожирателям и смыться, не забыв лишить Ксено воспоминаний. Последнее особенно важно, ибо Пожиратели, скорее всего, не смогут извлечь ничего из его сознания самостоятельно, а Тому сообщать о случившемся ЧП побоятся – страшно сообщать об очередной неудаче в поимке Гарри, когда он и так ходит весь такой злой и обиженный после Годриковой Впадины да еще и занят чем-то за границей. Зачем его беспокоить новостями о нулевых результатах и профуканных возможностях? Надо беречь нервы Темного Лорда.

Таким образом Том так и не узнает, что трио интересовалось какими-то Дарами. Обман и страх его же сторонников в очередной раз отбрасывают его на позицию отстающего в Игре. На мой взгляд, и Дамблдор, и Гермиона отработали блестяще.

Конечно, это большая подстава со стороны Дамблдора (вторая подряд, между прочим) – отправлять детишек в ловушку к Ксено. Но за окном война, а средства, какими обладают портрет мертвого Директора и одинокий шпион в стане Пожирателей, все-таки ограничены – при том, что цели огромны. Да и детишки уже многое умеют – сколько можно заваливать их соломкой, чтобы только они, не дай Бог, не стукнулись о какой-нибудь острый угол? Как сказал кто-то очень мудрый, в страхе, как бы смерть не отобрала у нас ребенка, мы отбираем ребенка у жизни; оберегая от смерти, мы не даем ему жить.

Дамблдор предоставляет ребятам все возможности проявить свою крутость и самостоятельность, и детки ею охотно пользуются, ибо, благодаря ему, давно уже умеют. Шесть лет подряд они тренировались стоять за себя под его чутким руководством – в этом году пришла пора сдавать экзамены. Количество соломки с каждым разом все уменьшается, и в том, как детишки выпутываются из тех или иных передряг, все больше блещут их умения, чем непосредственное руководство Директора. Это полезно, и важно, и мудро с его стороны. Ибо впереди ребят ждет трудноконтролируемый Финал – и целая жизнь. Если повезет.

Что касается страданий, каковые приходится пережить Лавгуду, чтобы Игра продолжалась… Работа Дамблдора – это принятие трудных решений, когда больно будет кому-то в любом случае, и надо решить, кому и в какой степени. Это война. Для Игры необходимо, чтобы Гарри рано или поздно вступил с Полумной в непосредственный и продолжительный контакт. Причины полным списком укажу позже, когда настанет время. Дамблдор выбирает именно такой способ организовать это (подробнее – тоже позже).

Наверное, иного, менее жесткого, не было. Он и так минимизировал последствия – Пожиратели не убьют ни Ксено, ни Полумну после того, как трио сбежало и стало ясно, что Лавгуды как информаторы теперь точно бесполезны. Надеюсь, не надо имя, обеспечившего их защиту, произносить громко? Но на всякий случай ткнем пальцем в Снейпа, главного по тарелочкам в отсутствии Тома, который наверняка находит убедительные причины не убивать Ксено, а также оставить Полумну в сохранности именно в Пожирательском штабе – поместье Малфоев – а не далеко-далеко в Азкабане. Там Полумна сходится с Олливандером, и оба они вполне сносно проводят время (насколько это возможно делать в плену).

В конце концов, уверена, Дамблдор думает о Полумне примерно так же, как и Гарри: «Она выживет. Полумна крепкая, гораздо крепче, чем может показаться. Она, возможно, знакомит всех сокамерников с информацией о мозгошмыгах и нарглах». А Дамблдор, как известно, в людях не ошибается.

Однако последствия визита трио к Ксено только-только дают о себе знать. Так, забравшись в знакомую, приветливую, спасительную палатку (кажется, детишки в этот вечер впервые в жизни испытывают к ней такие нежные чувства), где все отливает коричневыми тонами старенького домашнего надежного уюта, и, вооружившись чаем, ребята вновь начинают обсуждение усвоенного в доме Лавгудов.

И при упоминании Гермионой фамилии «Певерелл», о которой она вычитала в «Природной знать», что она века назад прервалась по мужской лини, Гарри хватает… нет, не удар (хотя почти), а самый настоящий инсайт – первый в длинной череде.

Для начала, Гарри приходит на ум, что именно о Певереллах орал Марволо Мракс в воспоминании Боба Огдена, когда говорил о том, что его кольцо принадлежало им и даже носит их герб на камне. Гарри понимает, что это никакой не герб, а вновь – знак Даров Смерти. В то же мгновение парень врубается, что камень в кольце – и есть тот самый Воскрешающий Камень.

Спустя несколько секунд, наполненных мечтаниями о Дарах, Гарри вдруг вспоминает содержимое письма своей матери к Сири: «Она сказала Сириусу, что Дамблдор одолжил мантию! Вот почему! Он хотел исследовать ее, потому что думал, что это третий из Даров!» Тут же Гарри понимает: «Игнотус Певерелл похоронен в Годриковой Впадине… Он мой предок! Я потомок третьего брата!»

Когда подросток лезет в мешочек Хагрида за письмом, чтобы продемонстрировать Гермионе, из мешочка нечаянно выкатывается снитч. Подобно Тому, у Гарри имеется привычка сороки коллекционировать памятные для себя вещицы. Дамблдор о ней знает. Поэтому он предусмотрел, что, сколь бы сильно Гарри ни злился на него, его подарок он ни за что не выбросит (хотя временами парню того очень хотелось).

Вместо того, чтобы разрушить душу Гарри, как она сделала с Томом, привычка в конечном итоге спасает парню жизнь – ибо именно в этот миг Гарри понимает также, что Воскрешающий Камень спрятан в снитче. Подростку остается лишь понять, как его открыть, однако новый инсайт обрушивается на него, и он знает, что он прав:

- Вот, что он ищет. Вы-Знаете-Кто ищет Старшую палочку.

Наконец, хорошо и много подумав, Гарри понимает, что Том, рожденный в магловском приюте, никогда не слышал сказку о трех братьях в детстве, презирал сказки во взрослом возрасте и никак не мог узнать о Дарах, ибо в них верит слишком мало волшебников, и они стараются об этом не кричать. Факт того, что Том превратил в крестраж один из Даров, прямо доказывает, что он понятия не имеет, с чем столкнулся, он ищет палочку, не зная, что она входит в тройку вещей, способных подарить ему невероятное могущество, потому что ее «кровавый след» тяжелее всего спрятать – Ксено сказал, что о палочке истории известно больше всего.

От себя добавлю: из книги Риты, даже если он ее рискнул бы прочитать где-нибудь под одеялком посреди ночи и с фонариком, чтобы никто-никто не видел, о Дарах Тому тоже не узнать никак – прямо там об этом не сказано, ибо Рита и сама не знает, а знаки, которые оставил там Директор, ориентированы исключительно на восприятие трио.

Гарри не летит – его несет. Он слепо бродит по палатке, купаясь в огромных водопадах осознания и правды, его голос поднимается все выше, руки трясутся, и он находится в полном, абсолютном, безграничном, высасывающем душу восторге от своих открытий.

Он попался. Он попался, уверена, абсолютно так же, как в свое время попался 17-18-летний Дамблдор, и его воображение несется далеко вперед – ни Рон, ни Гермиона за Гарри не успевают, и он уже чувствует, как поднялся много выше друзей: все так ясно, так очевидно, все складывается само собой… Три предмета, или Дара, объединив которые, человек может стать хозяином Смерти… Хозяином… Победителем… Завоевателем… Последний же враг истребится – смерть…

Вещи в голове Гарри крутятся с бешеной скоростью. Он воображает себя, обладателя Даров, в схватке с Реддлом, чьи крестражи не имеют значения. Гарри вспоминает слова пророчества: «Ни один не сможет жить, пока жив другой…» Неужели, – думает парень, – это ответ? неужели это то, что обеспечит его безопасность, поможет ему победить?

Эти мысли рождаются из страха, одиночества и отчаяния, из всех долгих месяцев сомнения и неопределенность. Они кружат голову, они наполняют силами и высасывают их. Гарри чувствует долгожданную уверенность своим оружием. Спустя столько черных месяцев он наконец находит веру – веру в Дары, и ему кажется, что даже простые мысли о них дают ему защиту, приближает к ним, наполняя его радостью и силой.

Гарри несет вперед на огромной скорости, и не существует ничего, что способно его остановить. Рон, не веря ушам, в волнении с трудом поспевает за другом. Однако Гермиона с каждым новым словом Гарри проваливается все в большее отчаяние, раздражение и злость.