Постояв у могилы еще пару секунд, Гарри разворачивается и идет к дому. Его шрам немного покалывает. Его голова плавится от идей – одновременно ужасно захватывающих и чертовски пугающих.

Впрочем, как и все, что представлял из себя Директор, умевший разрешать себе гениальность и прекрасно помнивший, какая это сложная, страшная и тяжелая штука – быть гением. Гарри, впервые по-настоящему соприкоснувшись с объемом Дамблдора, разумеется, изумлен, восхищен и очень напуган. А еще – никак не может поверить в то, что видит перед собой.

Подросток застывает в маленьком холле перед гостиной, боясь нанести грязь на чистый ковер светлой и уютной комнаты (ах, какая символика!), и слушает молча, как Билл рассказывает остальным, что успел перевезти родителей, близнецов и Чарли к Мюриэль, у которой достаточно места и дом которой защищен Фиделиусом (Артур – хранитель). Джинни, находившуюся дома на каникулах, тоже удалось перевезти – в Хогвартсе Пожиратели наверняка добрались бы до нее быстрее любого из Ордена (какая… прекрасная случайная удача, что сейчас каникулы, а все так завертелось…).

Разумеется, никто из Уизли с этих пор не сможет покидать убежище и посещать работу или школу. Почему они делали это до сих пор, Билл не объясняет – как не объясняет и причины, по которым часть его семьи до сих пор оставалась в Норе, а не у той же Мюриэль, хотя, по словам Билла, Артур всегда говорил, что весь этот переезд – только дело времени, и их обязательно попытаются накрыть (ну, когда тебя в лифте Министерства предупреждает о государственной слежке сотрудник, обеспечивающий эту самую слежку, сложно сделать иной вывод).

Я думаю, все это время минимум Артур и Молли оставались в Норе на всякий случай для Гарри и Ко. Если бы у них возникли запредельнейшие трудности, они могли бы вернуться под защиту Норы. Однако теперь, когда им точно известно, что Гарри с друзьями в безопасности у Билла, они со спокойной душой могут всей семьей покинуть дом. Подозреваю, примерно в это время дом Мюриэль, у которой места много, становится временным мини-штабом Ордена.

- …когда Олливандер и Грипхук достаточно поправятся, мы перевезем их так же к Мюриэль, – поясняет Билл Гарри, когда замечает, что он пришел. – Тут не так много места, но у нее достаточно. Ноги Грипхука лечатся, Флер давала ему «Костерост»; мы, наверное, сможем отправить их через час или –
- Нет, – перебивает Гарри. – Они оба нужны мне здесь. Я должен с ними поговорить. Это важно, – добавляет парень для пущей убедительности.

Все выглядят сконфуженными, и Гарри понимает, почему. Он сам слышит авторитет в своем голосе, чувство уверенности и цели делает его крепче. Сам того не замечая, подросток секунду за секундой все ближе подходит к тому, чтобы занять место Дамблдора в этой войне. Остальные не были к этому готовы. Честно сказать, думаю, они никогда до конца не верили Дамблдору, который все время твердил, что Гарри поймет все правильно и справится.

Ну а Гарри понял. И начал справляться. Потому что никто за него этого не сделает. Смерть Добби и то, что Гарри понял после нее, в очередной раз отделяет подростка ото всех. Они сидят вместе в гостиной. Гарри, в крови и грязи, стоит в холле. И больше не стремится попытаться стать частью группы.

Он понимает, что от него требуется. Возможно, один из главных моментов в жизни он в первый раз пережил, когда впервые – и навсегда – понял, что никто не придет спасать его от сотни дементоров в Игре-3, что это не его отец вызвал Патронуса. То была минута, изменившая жизнь Гарри, и ситуация, в которой он принял одно из важнейших своих решений – он понял, что должен спасти себя сам, и блестяще с этим справился.

А здесь и сейчас, в иной главнейший момент его жизни, Гарри понимает, что спасать себя ему нужно будет, используя ресурсы других – он принимает на себя ответственность командира, готового спасать не только себя, но и остальных – однако для этого остальным придется помочь ему безоговорочно и полно.

Все смотрят на Гарри, но Гарри обращается только к Биллу, хозяину дома, как мужчина к мужчине:

- Я собираюсь умыться, – правильно, как говаривал Терри, в любой непонятной ситуации – причесывайся и чисти туфли. – Потом мне нужно их увидеть, быстро.

Четкие, ясные, односложные пояснения. Время не терпит. Минуту назад именно Гарри уточнял у докладывавшего Билла, как защищен дом Мюриэль. Нужно думать о многом – и одновременно. Время не терпит. Военное время.

Гарри проходит на кухню. У раковины есть окно, сквозь которое виднеется море. Над ним расширяется полоска рассвета. Гарри сует руки под воду, останавливает взгляд на горизонте и вновь погружается в свои мысли.

Добби уже никогда не сможет рассказать ему, кто послал его в тот подвал, но Гарри знает, что видел в зеркале. Голубой глаз. И помощь пришла немедленно. «В Хогвартсе тот, кто просит помощи, всегда ее получает…» Головоломка складывается со скрипом и скрежетом, с каким вставала на место разнесенная в щепки мебель в доме, который занял на время Слизнорт, когда они с Дамблдором – спина к спине – взмахнули палочками. Сотни разрозненных образов, воспоминаний, картинок, далеких, полузабытых фраз, выводов…

Гарри закрывает кран и принимается вытирать руки, не видя ни красоту за окном, ни предметы перед собой, не слыша шепота в гостиной. В этом рассвете, этой весной, в этой боли он чувствует себя ближе, чем когда-либо в жизни, к самой сердцевине всего этого. Он подбирается к самой сути Игры.

Его шрам покалывает – Том подбирается к, как ему кажется, сути Игры – ее линии с палочкой.

Все так запутано и сложно… Гарри понимает – и не понимает. Его инстинкты говорят ему одно («Это Игра!»), его сознание – совершенно другое («Невозможно!»).

Мировые весы застывают в равновесии, прежде чем качнуться. На лице Дамблдора в воображении Гарри (или лимбе? почему нет, в конце концов, святой Мерлин, ведь Дамблдор происходит в голове Гарри, так почему это не может быть правдой?) играет улыбка (а это – опасное место для игр чего-то столь невинного), пока он насквозь просвечивает подростка своим взглядом в терпеливом ожидании и полной уверенности, и его глаза блестят, а кончики пальцев сведены вместе, будто в молитве («Что ж, ваш Финальный выпускной экзамен, молодой человек… тяните билет… вы уже очень близки…»).

Нужно немедленно действовать. Раньше Гарри бы так и поступил. Но, возможно, стоило употребить несколько бесцельных секунд на то, чтобы понять, что делать, прежде чем броситься бегом. Гарри пытается думать. «Не рисуй себе клубок змей. Рассматривай каждую в отдельности», – говаривал в таких случаях Терри.

«Ты дал Рону Деллюминатор. Ты понимал его… Ты подарил ему возможность вернуться… – думает Гарри. – И ты понимал Хвоста… Ты знал, что где-то там есть доля сожаления…»

Два неоспоримейших доказательства. Железных довода. Краеугольных камня, которые не обойти.

Гарри думает дальше: «А если ты знал их… Что ты знал обо мне, Дамблдор?» Гарри боится ответа (все). Он думает дальше: «Должен ли я знать, но не искать? Знал ли ты, как тяжело это мне будет? Поэтому ты сделал это таким сложным? Чтобы у меня было время это понять?»

Я думаю, Дамблдор позволил Гарри приподнять завесу и обнаружить хвост Игры, действительно хотел, чтобы Гарри его отыскал. Именно сейчас. Именно теперь, когда подросток готов. Он дал ему достаточно времени.

Времени… для чего? Чтобы понять его, Дамблдора, пережив свои чувства после правды о его пути. Для того, чтобы Том успел найти палочку раньше Гарри. Гарри должен всего лишь знать, как все устроено на самом деле, но не участвовать в бегах. Он должен понимать: Том бежит к пустышке. Он должен пройти через все эмоционально тяжело, в отшельничестве, чтобы вернуться к крестражам и вере в Дамблдора, но не как раньше – а понимая одержимость Директора Дарами, понимая Дары, чтобы получить их, смиряя сердце, не борясь за них, никуда не несясь. Гарри должен пройти через трудный перевал – ведь гораздо труднее просто сидеть на одном месте и бороться с самим собой…

Есть еще очень много вещей, о которых Гарри, застыв, думает тут, на чистой маленькой кухне уютного дома на рассвете (какая символика). Он ворочает горы. Если я попытаюсь воспроизвести и пересказать все его мысли, мне придется отрывочно переписать почти всю эту Игру.

Наконец подросток отмирает, переводит взгляд на чистые руки, удивляется, что держит в них полотенце, вешает его обратно и шагает в холл.

Шрам полыхает. В сознании быстро, будто отражение стрекозы в спокойной воде, мелькает силуэт знакомого до боли здания. Тома, наконец, тоже немного озаряет. Его мысли, как неповоротливые айсберги, направляются в сторону Хогвартса.

У лестницы стоят Билл и Флер.

- Мне нужно поговорить с Грипхуком и Олливандером, – говорит Гарри.
- Нет, – отвечает Флер. – Тебе придется подождать, Гарри. Они оба больны, уста–
- Мне жаль, но это не может ждать, – спокойно отрезает Гарри. Они еще не понимают, что то, что сказал Гарри, было приказом. – Мне нужно поговорить с ними сейчас. С глазу на глаз – и отдельно. Это срочно.
- Гарри, какого черта происходит? – резонно интересуется Билл в целях повышения общей образованности. – Ты появляешься здесь с мертвым домовиком и полуживым гоблином, Гермиона выглядит так, будто ее пытали, а Рон отказывается что-либо говорить –
- Мы не можем сказать вам, что делаем, – росным тоном поясняет Гарри. – Ты в Ордене, Билл, ты знаешь, что Дамблдор оставил нам дело. Мы не должны говорить о нем с кем-либо еще.

Флер издает звук нетерпения. Они все привыкли относиться к Гарри, будто к ребенку. Не ходи сюда, не делай то, береги себя… Но вокруг идет война, а они не видели Гарри много месяцев, понятия не имеют, через что он прошел и что еще ему предстоит. Билл и Флер вообще едва его знают, если честно.

Билл не обращает внимания на жену, он смотрит прямо на Гарри, как смотрит мужчина на мужчину. Его лицо, покрытое боевыми шрамами, трудно прочесть. Я думаю, в этот момент он, наконец, понимает: Гарри не просит, он приказывает. По праву, которое Дамблдор лично ему передал.

В приказе, чтобы он был усвоен, правильные слова должны быть сказаны правильным человеком правильному слушателю. Билл – слушатель превосходный, потому что Дамблдор формирует исключительно превосходные команды.

- Ладно, – наконец произносит Билл. – С кем ты хочешь поговорить первым?

Гарри колеблется. Ему страшно. От его решения завит все, и у него почти нет времени. Приходит пора решить раз и навсегда: Дары – или крестражи? Мировые весы застывают в равновесии. Сердце Гарри бьется так, словно он только что по диагонали пробежал весь континент. Дамблдор продолжает улыбаться.

Мало – очень мало – верить в Директора.

Но мне почему-то вдруг вспоминается – и я улыбаюсь: «Он обвинил меня в том, что я – человек Дамблдора до мозга костей». – «Как грубо». – «А я ответил ему, что так оно и есть…»

Ничтожно мало верить в Директора…

- Грипхук, – выстреливает Гарри. – Я сначала поговорю с Грипхуком.

…надо довериться Директору.

Мировые весы качаются вправо, будто их сносит порывом ветра. Дамблдор в лимбе звонко хлопает ладонью по столу. Его глаза вспыхивают самым ярким торжествующим синим. Возможно, после этого он принимается отбивать чечетку. Если Аб слушает Гарри через зеркальце, этим немедленно занимается Дамблдор на портрете – несмотря на протестующее фырканье Снейпа, облегченно повалившегося в кресло.

Это самый большой, самый настоящий миг совершеннолетия Гарри.

- Тогда туда, – говорит Билл, показывая дорогу.

Гарри делает пару шагов за ним вверх по лестнице, но резко оборачивается. Рон и Гермиона в нерешительности топчутся в дверях гостиной.

- Вы двое мне тоже нужны! – зовет Гарри («Твои друзья нужны тебе, Гарри…»).

Они выходят к нему со странным облегчением на лицах. Думали, что теперь, когда он ускакал так далеко, ему будет лень снисходить до объяснения? Но ведь они не просто действующая боевая команда – они друзья. Они друг без друга – без них Гарри – никуда, и это не обсуждается.

- Как ты? – спрашивает он у Гермионы. – Ты была потрясающа. Придумать такую историю, когда она так тебя мучила –

Гермиона слабо улыбается, и Рон сжимает ее плечо.

- Что мы теперь делаем? – спрашивает он.
- Увидите. Пойдем, – отвечает Гарри («О, у меня много предположений – одно невероятнее другого…»).

Билл открывает перед ребятами двери их с Флер спальни. Гарри подходит к окну, сложив руки на груди, и поворачивается к нему спиной. Гермиона садится в кресло, Рон присаживается на его быльце. Ребята ждут, пока Билл приведет гоблина.

За окном открывается потрясающий вид. Шрам Гарри покалывает. Солнце золотит море. Тоже – весьма символично.

Возможно, напоминает о том, что иногда следует пережить сплошную, жестокую, кромешную темноту ночи, зарыться очень глубоко, в самую землю – чтобы потом, много времени, жертв и усилий спустя, возродиться и выстрелить вверх, подобно золотящемуся в свете дня фонтану, выстрелить из самой большой пушки, точно зная, куда метишь – и попасть в цель.