- Это против нашей морали – говорить о секретах Гринготтса, – произносит тот, кто собрался посвятить недели разговорам именно о секретах Гринготтса. Или есть какие-то секреты, разговоры о которых мораль работников дозволяет? И такие секреты, разговоры о которых не дозволяет мораль Игроков? Гарри должен сам дойти до всего. – Мы – хранители несметных богатств. Мы несем долг перед предметами, положенными на наше попечение, которые, как часто бывает, были вырваны из наших рук. – «Я не скажу, что там лежит чаша, нет, не скажу, даже не спрашивай, да, чаша гоблинской работы, да».

Грипхук знает о чаше – пусть и поглаживает меч. Меч его тоже интересует и входит в его задачи, но это сейчас не главное. Важно то, что чаша, когда бы ее ни поместили в сейф, определенно попадалась ему на глаза.

Гоблин обводит детишек взглядом, после чего произносит фразу, в свое время окончательно развеявшую все мои вопросы по поводу его участия в Игре:

- Столь молоды, чтобы бороться со столь многим.

Он знает. Он знает, за чем ребята идут в банк и с чем столкнутся. Это едва ли не продолжение странной фразы Люпина о том, что они могут столкнуться с магией, которую даже трудно себе представить.

- Вы поможете нам? – спрашивает Гарри. – У нас нет надежды прорваться внутрь без помощи гоблина. – Разве не замечательно, что на их извилистом пути как раз совершенно случайно повстречался гоблин? – Вы – наш единственный шанс.
- Я… подумаю об этом, – произносит Грипхук с невозмутимостью, от которой хочется лезть на стену.
- Но --, – Рон дергается, но Гермиона толкает его локтем в ребра.
- Спасибо, – говорит Гарри.

Грипхук склоняет голову в знак признания подростка («Хорошо. Контролируй себя»). Они равны в этот миг, и гоблин на это соглашается.

Но не долго.

- Я думаю, «Костерост» закончил свою работу. Я смогу наконец поспать. Прошу прощения… – «Разве вы еще не ушли, молодые люди? Уверен, у вас много иных дел. Не смею больше вас задерживать».
- Да, конечно, – спешит согласиться Гарри.

Но прежде, чем покинуть комнату вслед за ребятами, подросток тянется за мечом и берет его с собой. Грипхук не возражает, но в его глазах мелькает негодование. Почему? Не столько из-за меча – по его поводу существует отдельный договор с Дамблдором.

Дело в том, что гоблин завершил раунд, полагая, что тем самым оставил Гарри слезка снизу в их борьбе. Однако в самый последний миг Гарри, 17-летний юнец, выходит из раунда, забрав меч, не спрашивая. Выходит сверху.

Выйдя на лестницу, Рон исчерпывающе разъясняет мотивы поведения Грипхука («Мелкий мерзавец. Ему нравится держать нас в подвешенном состоянии»), а затем вместе с Гермионой прослушивает торопливые пояснения Гарри относительно того, что хранится в сейфе Беллатрисы и почему оно туда попало. Шрам Гарри болезненно пульсирует, но парню важно, чтобы ребята поняли о Гринготтсе до того, как он станет говорить с Олливандером.

Когда Гарри заканчивает, Рон качает головой:

- Ты в самом деле понимаешь его, – произносит он, имея ввиду Тома.
- Частично. Частично…

Точно. Я имею ввиду, Гарри абсолютно не понимает, к примеру, в чем прелести пыток, издевательств, убийств – и всего такого, что нравится Тому. Или зачем вообще было создавать крестражи. Но, в общем и целом, пожалуй, да, Гарри понимает Тома, ибо, подобно Дамблдору, больше учится у идиотов, чем идиоты – у него.

С другой стороны, в это утро сие не стол важно. Да, важно учитывать все известные слабые места противника, а для того важно научиться его понимать. Гарри прошел долгий путь, чтобы понимать Тома так хорошо, и ребята не зря шокированы и впечатлены. Но еще более долгий путь Гарри прошел, чтобы научиться понимать себя. И вдруг оказалось, что зачастую собственные слабые места знать куда полезнее.

- Мне бы только хотелось, чтобы я так же понимал Дамблдора. – «Хотелось бы надеяться и верить, что я его понимаю так же», – следовало бы сказать. – Но посмотрим. – «У меня есть подозрения, которые могут оказаться полностью ошибочными». – Идемте – теперь Олливандер.

Разговор с Олливандером предельно отличается от разговора с Грипхуком. Мастер не находится в Игре на столь высоком уровне доступа, как Грипхук, не знает, о чем Гарри станет его спрашивать, вообще другой да и относится к Гарри совсем иначе. У парня нет нужды доказывать ему, что он чего-то достоин. Впрочем, Олливандеру и не нужно продолжать битву, помогая Гарри в этой войне.

- Мой дорогой мальчик. Вы спасли нас. Я думал, мы умрем в том месте. Я никогда не смогу отблагодарить вас… никогда… не смогу отблагодарить вас… достаточно.

Да, это был действительно жесткий ход со стороны Дамблдора – отдать Олливандера Тому и Малфоям. Старый мастер выглядит слабым и предельно истощенным. Но… это война. Я понимаю, этими словами нельзя оправдать все на свете, но… знаете, Гарри и Ко в палатке тоже было жестко. Но они же не чувствуют себя подставленными, преданными или подвергнувшимися издевательствам со стороны Гроссмейстера. Так надо было. И жизнь Олливандеру, мастеру палочек, была обеспечена стопроцентно, я уже говорила это. Как бы он ни страдал и что бы ни думал в отчаянии насчет того, выберется он или нет. Вера каждого в Дамблдора треснула в тот год, это в некоторой степени тоже нормально. Директор собирался его вытащить и вовсе не бросал. Это война, и все страдали – и не Дамблдор ее развязал.

Когда разговор начинает, шрам Гарри взрывается болью. Парень уверен, что Том вот-вот станет действовать. Гарри пронзает острое чувство паники. Но он сделал выбор, согласившись поговорить с Грипхуком первым (на самом деле, значительно раньше – соглашаясь, что является человеком Дамблдора до мозга костей), а потому подросток собирает себя в кучу, притворяясь спокойным, и приступает к беседе.

Перво-наперво Гарри убеждается, что его фениксовая палочка окончательно сломана («Мне очень, очень жаль, но палочка, перенесшая такие повреждения, не может быть починена ни одним способом, о котором я знаю»). Это – серьезный удар, хоть Гарри к нему и готовился. Впрочем, судя по всему, не только для парня – когда Гарри кладет ее обратно в хагридов мешочек, Олливандер проводит обломки палочки очень долгим взглядом.

Что ж, он прекрасно понимает, что значит эта поломка, ведь он сам по просьбе Директора в свое время обеспечил Гарри защитой сердцевин-близнецов. А теперь вдруг оказывается, что парень беззащитен (мастер явно не в Игре – не в той ее части, что про общую кровь, Прайори Инкантатем и его последствия и защиту Директора). Да еще и Том, получается, абсолютно зря все это время пытался найти более мощную палочку.

Думаю, в этот миг Олливандер задается вопросом, не было ли двойного дна в том, что Директор попросил его отправить Реддла в квест за Старшей палочкой, однако Гарри его отвлекает, прося определить, кому принадлежат палочки из поместья.

Разговор сдвигается ближе к нужной Гарри теме, когда Олливандер говорит о том, что преданность палочек Драко и Беллатрисы, скорее всего, перешла теперь к Гарри, а новой палочки Питера – к Рону. Олливандер напоминает об основном законе («Палочка выбирает волшебника»), говорит о том, что палочки учатся у волшебников и наоборот, и это укрепляет связь, выросшую из изначальной привлекательности, и соглашается, когда Гарри, думая о Томе и Драко, уточняет, возможно ли использование волшебником палочки, которая его не выбирала.

Олливандер напрягается все больше («Вы задаете глубокие вопросы, мистер Поттер») и наконец сглатывает, когда Гарри спрашивает:

- Так не обязательно убивать предыдущего владельца, чтобы по-настоящему завладеть палочкой?
- Обязательно? Нет, я бы не сказал, что обязательно убивать.

Что ж, об убийстве не говорил и Ксенофолиус, и в принципе отсутствие необходимости убийства всегда было столь же очевидным, сколь очевидным было отсутствие носа на лице нововозрожденного Тома. Олливандер напрягается, потому что Гарри подбирается к теме, которой интересовался Том – очевидные сходства, параллели его пугают. И все же подросток отличается в главном: узнав о палочке, Том мигом побежал ее искать, для него не было вопросом, как ею завладеть; Гарри же – спрашивает.

…И отчего-то как-то сам собой вспоминается Терри:

- Знаешь, что происходит с мальчиками, которые задают чересчур много вопросов?

Мор на мгновение задумался.
- Нет, – в конце концов промолвил он. – Что?

Воцарилось молчание.

- Разрази меня гром, если я знаю, – произнес Альберт, выпрямляясь. – Наверное, они получают ответы, а затем используют их для своего блага.

А еще отчего-то вспоминается Дамблдор, который соглашался беседовать с людьми без всяких этих своих словесных выкрутасов только – и только – тогда, когда понимал, что они доросли до того, чтобы начать задавать правильные вопросы.

В этот момент шрам Гарри вспыхивает особенно болезненно – проведя беседу с Грипхуком и дойдя до середины разговора с Олливандером, Гарри понимает, что Том наконец (а ведь и месяца не прошло) принял некое решение и собрался действовать.

- Но есть легенды, – продолжает Гарри. – Легенды о палочке – или палочках – которые передавались через руки посредством убийства.

Вопрос за вопросом Гарри выуживает из несчастного мастера все нужные ему ответы, всю правду. Это легенда об одной палочке. Том ею интересовался. Он хотел узнать, как преодолеть связь общих сердцевин их с Гарри палочек. Олливандер сказал ему использовать другую палочку, без пера феникса, но это не сработало, и мастер до сих пор не может понять, почему.

Он боится Гарри. Боится, как много парень знает таких вещей, о которых ниоткуда узнать не мог. Возможно, боится того, что теперь начинает догадываться, что на самом деле Гарри из себя представляет.

Но это не все. Он очень сожалеет и до боли стыдится, что рассказал Тому все, что рассказал. «Он пытал меня, вы должны это понять! Круциатус, я – у меня не было выбора, кроме как рассказать ему, что знал, о чем догадывался!» (ну, положим, не только по этой причине он все рассказал – и, положим, далеко не все, но об этом я писала в самом начале этой убийственной Игры – да и не в этом сейчас суть). Олливандер в ужасе от того, что совершил – и от мысли, что Гарри его обвиняет.

Но Гарри не обвиняет. Он спокойно продолжает задавать свои вопросы.

- Темный Лорд больше не ищет Старшую палочку, только чтобы уничтожить вас, мистер Поттер. Он намерен завладеть ей, потому что верит, что она сделает его по-настоящему непобедимым.

Ну да… каждый тиран боится любой тени – всегда.

- А она сделает? – невинно уточняет Гарри, прекрасно зная теперь, что к Старшей палочке он имеет куда больше отношения, чем Том.
- Владелец Старшей палочки должен всегда опасаться нападения, но идея того, что Темный Лорд обладает Жезлом Смерти, я должен признать… внушительна.

Каким Олливандер был, таким он и остается, сколько его ни пытали… Очарованный и испытывающий отвращение к Тому одновременно – так же, как и много лет назад: «…Темный Лорд творил великие вещи. Ужасные. Но великие». Ни будучи маленьким мальчиком, ни практически на пороге своих 18 лет Гарри так и не может решить, нравится ему этот странный человек или нет. Впрочем, он определенно и по всем параметрам подходит на роль друга Директора.

К разочарованию Гермионы, Олливандер весьма подробно объясняет, почему уверен, что существование Старшей палочки не является мифом.

Когда Гарри спрашивает у него, не рассказал ли Олливандер Тому, что палочка была у Грегоровича, тот делается абсолютно белым. Страх, раскаяние, ужас перед тем, что – и главное, как – Гарри знает… У Олливандера выдается крайне непростое утро. Впрочем, у Гарри тоже, а он уже заканчивает.

Том появляется в Хогсмиде и идет по главной дороге.

- Мистер Олливандер, последняя вещь, и отдыхайте. Что вы знаете о Дарах Смерти?
- Что – о чем? – матер выглядит совершенно сбитым с толку.
- О Дарах Смерти.
- Боюсь, я не знаю, о чем вы говорите. Это все еще имеет какое-то отношение к палочкам?

Гарри смотрит прямо в исхудалое лицо мастера. Он не лжет. Он ничего не знает о Дарах. Значит, о них ничего не знает и Том.

- Спасибо, – говорит Гарри. – Огромное вам спасибо. Мы вас оставим теперь, чтобы вы отдохнули.

Олливандер выглядит разбитым.

- Он пытал меня! – доносится до Гарри его голос, когда парень уже у двери. – Проклятие Круциатус… вы понятия не имеете…
- Имею, – улыбается Гарри, и в этот момент меня всегда пробирает дрожь – как же он вырос, как же он походит на Дамблдора... – Правда, имею. Пожалуйста, отдыхайте. Спасибо за то, что все это рассказали.

Не было нужды бороться в этом раунде – Гарри изначально был в нем сверху – но и не было нужды дожимать. Хотя Гарри вовсе на Олливандера не обижается, хотя мастер отходит от пыток, он сражается кое с чем серьезнее, чем ломка костей после сырого подвала и Круциатуса – собственной совестью, с которой Гарри уж точно ничего не может поделать. Это его борьба, и парень не берет ее себе. Все, что он мог, он сделал – показал Олливандеру, что ни в чем его не винит. Вышло, как вышло. Впрочем, вышло просто превосходно.

Гарри ведет друзей в сад мимо Билла, Флер, Полумны и Дина, сидящих на кухне за кружками чая (вот так 7 ртов свалилось на новобрачных, которые теперь даже не могут выйти на работу…), обратно к могиле Добби. Боль в шраме растет, и Гарри уже с трудом борется с нею, однако собирает все свои силы. Сначала – объяснить ребятам, они важнее. После этого – проверить – только проверить – он сам разрешит видениям обрушиться на него, он сам это позволит, они не завладеют им.

И Гарри принимается торопливо объяснять друзьям про цепочку «Грегорович – Грин-де-Вальд – Дамблдор», пока Том уже подходит к воротам замка, с другой стороны которых к нему приближается Снейп с лампой в руках, подобно тому, как он приближался к ним, встречая Тонкс и Гарри 1 сентября 1996 года. Значит, Дамблдор знает и о продвижении Тома в квесте за палочкой, и о продвижении Гарри по Игре (чудо-сумочка Гермионы все еще при ней). И очень радуется. У него сегодня крайне хорошее утро – даже несмотря на смерть Добби.

- У Дамблдора была Старшая палочка? – Рон шокирован. – Но тогда – где она сейчас?
- В Хогвартсе, – борясь, чтобы оставаться с ребятами, выдыхает Гарри.
- Но тогда идем! – вопит Рон. – Гарри, идем и возьмем ее, пока он этого не сделал!
- Слишком поздно, – Гарри хватается за голову, пытаясь помочь ей справиться. – Он знает, где она. Он сейчас там.

Возможно, впервые за все время Гермиона понимает, что, может быть, эта связь Гарри с Томом не так уж и плоха и не следует от нее избавляться полностью.

- Гарри! – в ярости говорит Рон. – Как давно ты об этом знаешь – почему мы тратили время? Почему ты сначала говорил с Грипхуком? Мы могли бы пойти – мы все еще можем –

Потому что Гарри думал. Потому что мудрость, если разобраться, это сумма терпеливо набитых шишек – ничего больше. Самой большой такой шишкой был Сириус. Тогда Гарри не думал, а ведь Гермиона просила его.

- Нет, – подросток падает на колени. – Гермиона была права. Дамблдор не хотел, чтобы она была у меня. – До мозга костей. – Он не хотел, чтобы я ее взял. Он хотел, чтобы я добрался до крестражей.

Гарри думал. Думал на шаг или два вперед. Потому что теперь он понимает: безрассудство – не лучшая гарантия выживания.

К сожалению, как и Дамблдору в свое время, в этот час Гарри приходится узнать и еще одну важную истину: когда ты поступаешь правильно, люди не уверены, что ты вообще сделал хоть что-то.

- Непобедимая палочка, Гарри! – стонет Рон.
- Я не должен… я должен достать крестражи…

Это все, что Гарри успевает сказать, прежде чем провалиться в темноту предрассветной лужайки Хогвартса, но, пожалуй, больше и не требуется.

Гермиона молчит. Она знает и понимает куда больше Рона, а потому не сомневается, что Гарри выбрал правильно. Однако кое-чего она не знает. Потому что это видит только Гарри. И оно – слишком незначительный нюанс в эту пору, чтобы о нем рассказывать.

Тои дет по лужайке за деревяшкой, сила которой оказалась у Гарри, потому что он победил Малфоя, который победил Дамблдора. Малфой все это время был хозяином и своей, и Старшей палочки. Теперь Гарри стал хозяином его палочки, палочки Беллатрисы и Старшей. Да, это возможно – одновременно владеть несколькими палочками – Олливандер об этом не говорит, но Гарри и не спрашивает, ибо и без того понимает на примере Драко.

Спрашивать об этом значило бы возбудить подозрения по меньшей мере у внимательной Гермионы. А это делать было ни к чему. Ни она, ни Рон не прошли через то, через что протащило Гарри. Они могли оказаться подвержены той же мании завладеть Дарами – Рона вон уже ломает, а ведь он знает не так уж много. И дело не в том, что ребята какие-то ненадежные – это все Дары – «Дары, Дары, мечты отчаявшегося человека! Реальны, и опасны, и приманка для дураков!» - как в мае скажет прошедший сквозь эту ломку Дамблдор.

Есть в Дарах что-то куда худшее, чем в крестражах – а у Гарри нет времени опускать ребят в яму агонии, посте чего вытаскивать оттуда избавившимися от зависимости и переродившимися, как произошло с самим Гарри. Да и способностей нет. И не факт, что получилось бы. Лучше не знать – право же, лучше им не знать…

Том и Снейп шагают по направлению к Озеру.

- Я скоро присоединюсь к тебе в замке, – говорит Том. – Оставь меня.

Снейп кланяется и направляется к парадным дверям. Том идет медленно, ожидая, пока Снейп исчезнет (Снейп в это время, видимо, скрипя зубами, тихо думает: «Святой Мерлин, будто и так не понятно, что ты будешь делать. Взломаешь гробницу моего Директора!? Дыши… дыши глубже… Дамблдор обещал напоить чаем… Дыши… Нет, я сейчас вернусь и перегрызу ему глотку!!»). Он не хотел, чтобы кто-либо видел, куда он направляется (а то ж! интимный момент – к любимому топает!). Окна замка черны, и Том накладывает на себя чары Дезиллюминации.

Очень важно, что сейчас каникулы – в школе совсем нет детей (не дай Мерлин они бы ему попались), и преподавательский состав расслабился, патрулировать коридоры им ни к чему. По той же причине Хагрид, о котором Люпин не зря упоминает как о леснике (в отличие от, скажем, той же Макгонагалл, которой бы, мягко говоря, не слишком понравилось то, что сейчас сделает Том, Хагрид живет не в замке, а как раз у Леса и Озера), убирается с территории.

Легче было убрать его, чем Тома. Том же, ненавидящий полукровок, вполне мог Хагрида убить новоприобретенной палочкой – для забавы, просто проверить, как работает. Да и Хагрид, с радостью увидевший бы Тома на месте обвала шахты (желательно – непосредственно под этим местом), не стал бы сидеть спокойно, если бы ему внезапно попалось на глаза, как разрушается гробница его любимого Директора.

Так и представляю эту картину: пока Том истекает слюнями над телом Того, Кто Его Никогда Не Любил, Хагрид подкрадывается к нему сзади, хватает за шкирку, ломает палочку в его руке и громовым голосом ласково орет на ухо:

- Это – территория Хогвартса! Гробница Директора! Ты был бы поражен, если бы узнал, сколько безносых чешуйчатых тварей так в нее и не засунулось!

Жуть какая. Нет, этого точно нельзя было допустить.

Императрица Драмы огибает озеро, любуясь замком. Когда Том видит гробницу (чай, знал, где она находится; уже бывал у нее прежде, обливаясь слезами? или Снейпа мучал расспросами, обливаясь слезами?), его вновь посещает чувство сшибающей с ног тщательно контролируемой эйфории.

Любопытное он все-таки существо. Гнев вот он контролировать не в состоянии, что, на мой взгляд, куда важнее. Ему легче пытать несчастного старика Круциатусом, чем узнать у него правду о Старшей палочке и Грегоровиче (и, между прочим, многом-многом другом) с помощью Окклюменции. Мне кажется, Его Темнейшество в своей ярости часто больше бывает похож на магла, чем Гарри, выкапывающий могилу для эльфа собственными руками, куда больше…

И он совершенно не понимает – не понимает – не понимает всех этих ключей Игры, что валяются на поверхности: палочка выбирает волшебника. Олливандер сказал, что все эти годы Том был доволен своей старой палочкой – ну так и сидел бы с нею – нет, он решил, что основополагающие законы мироздания – законы, в которых он ничего не смыслит, о которых не знает – можно изменить. Это Игра на самых тонких уровнях, и так – со всем: мантией, камнем, любовью, защитой – Том упорно этого не хочет понимать.

Ему проще взмахнуть старой палочкой в последний раз (преисполняясь трепетом от того, как это правильно – позволить ей сделать свое последнее свершение столь великим, разумеется) и раскрыть мраморную гробницу, развернуть саван, позабавясь тому, что очки остались на почти нетронутом временем лице (удивительно, как он удерживается от слезок) Того, Кто Его Никогда Не Любил.

Ничего человеческого, ничего святого – одно жадное стремление дотянуться и сожрать все, что удастся.

Причем занятно – он ведь не любит мертвых. Они ему неприятны. Он их очень боится. И, соответственно, приближаться к ним тоже никогда особого желания не обнаруживал. А тут – аж чуть в лобик не целует. Правильно – живой, мертвый Дамблдор – какая разница? главное, чтобы не отстранялся…

О чем он думает, глядя на руки, покоящиеся на груди Директора, которые держат палочку? О, я должна привести это полностью, ибо, прочтя эти мысли, лежала и долго рыдала от смеха, не в силах подняться. Он думает: «Старый дурак воображал, что мрамор и смерть защитят палочку? Думал, что Темный Лорд побоится надругаться над гробницей?»

Да нет же, десница тысячелетия и моллюск! Именно это, думал Дамблдор, Его Непредсказуемое Темнейшество и сделает – надругается, заберет, сграбастает деревяшку, столь заботливо оставленную именно здесь для него.

Том забирает палочку, которая выплевывает несколько искр. Реддл думает, что она приветствует нового хозяина. А мне почему-то кажется, что она презрительно фыркает. Либо блестит, компенсируя отсутствие знаменитого торжествующего блеска глаз ее любимого хозяина.

Так оканчиваются затяжные многомесячные крысиные бега. Том побеждает.

Однако… такое дело… если судить по количеству приобретенного мною бессмысленного человеческого опыта, проблема с этими крысиными бегами состоит в том, что, даже если вы выигрываете, вы все равно – крыса. Хорошо, что Гарри вовремя из них вышел, и большую часть времени Том соревновался только с самим собой. То есть был единственной крысой на дорожке.

Дальнейшего Гарри не видит, но можно предположить, что Том действительно отправляется в замок. А как без этого? Надо же похвастать – если уж не перед самим Дамблдором, то хотя бы перед его портретом.

- А я вот говорил, что вам покажу – и показал!! – Тихонько, с надеждой: – Теперь-то вы меня любите?

Дамблдор: мирно улыбается, имея вид заспанный, безмятежный и почти скучающий.

Том, закипая:

- Болван вы, вот вы кто! Я вас обскакал! Я талантлив, силен, умен! А вы что?

Дамблдор, ласково:

- А я – человек многих интересных умений. Желаю тебе никогда не столкнуться с некоторыми из них, Том.

Том, в ярости:

- В смысле? Что это должно значить?!

Дамблдор, зевая:

- Ничего, мой мальчик, ничего. Прости мне, у меня выдался трудный день, я бы хотел вздремнуть. В конце концов, Северус теперь тут директор…

Снейп: испепеляет супруга многозначительным супружеским взглядом.

Дамблдор, едва заметно развеселившись:

- Ему положен венец с такими специальными шишечками, знаешь ли. А он все никак не хочет его надеть. И он же занимается разнообразными приемами гостей, так что все вопросы – к нему, Том, к нему. Выпейте чего-нибудь, сыграйте в шахматы, друзья мои, я посплю, а вы повеселитесь. Хотя… – Директор внимательно смотрит на Реддла поверх очков-половинок.

Реддл, напрягшись:

- Что?

Дамблдор, безмятежно закрывая глаза и сладко потягиваясь:

- Ничего, Том. Знаешь, обычно я не злорадствую, но, боюсь, твоя партия уже сыграна…

…Морской воздух тих и спокоен, когда один выживший мальчик, только что вошедший в историю в состоянии умышленного тупика, приходит в себя и пытается отдышаться. Он только что завершил свою очередную стадию на пути к принятию Дамблдора. Он вовсе не спокоен и не уверен, но что-то в мире вокруг него едва уловимо меняется в лучшую сторону (разумеется, Гарри этого пока еще не чувствует).

Истинная жатва этого его утра неуловима и неописуема, подобно рассветным краскам на границе, где море встречается с небом. Будто горсть звездной пыли, кусочек радуги, который мальчику удалось схватить, пусть даже люди вокруг не уверены, что он вообще сделал хоть что-то. Он изменил ход истории, ход всей войны – ветер с моря неуловимо меняет свое направление. Эта ночь стала вторым – и самым главным – коренным переломом во всей Игре, личной огромной заслугой Гарри. Он очень хорошо потрудился.

Есть такое понятие – парадокс лучника. Идея его состоит в том, что, чтобы попасть в цель, нужно целиться немного в сторону. Чтобы получить Дары, нужно выбрать крестражи, например. Гарри стал хорошим лучником – и пока еще сам не знает, какая награда его ждет.

И все это – Добби. Его смерть привела к тому, что Гарри сумел вовремя проснуться и все понять…

Я думаю, если бы он тогда, в далеком 1992 году пускаясь спасать Гарри от Люциуса и его планов с дневником и Василиском и воруя письма друзей мальчика, узнал, какую огромную роль ему предстоит сыграть в войне, которую, в отличие от Грипхука и Горнука, он не посчитал делом исключительно волшебников, он бы, наверное, сошел с ума от испуга. И точно бы не поверил, что все-таки Сыграет ее.