Что ж, по крайней мере, ситуация обретает ясность. Когда тебе вдруг сообщают, что все, что от тебя требуется, чтобы закончить кошмар – это сделать шаг с обрыва, жизнь как-то сама собой моментально принимает очень четкое направление. Было бы неплохо, если бы в следующий раз, если до этого дойдет дело, новости, подобные этим, Гарри сообщили менее прямолинейно и слегка помягче, но на первый раз да в подобных условиях – сойдет.

Лежа там, в кабинете Директора, который, уверена, за Гарри приглядывает, в волнении заламывая руки, подросток думает так: «Наконец, правда».

Очень смешно. Чтобы я и вовсе покатывалась со смеху, Гарри следовало бы думать к тому же: «Вся правда».

Впрочем, это мне смешно. А в опустевшем кабинете Директора в Гарри разбухает ужас. Жизнь вокруг него – в нем самом – преувеличивает себя, и он, цветя пышными букетами мнительности и с каждой секундой превращаясь в Герцогиню Драмы (отодвигая с пьедестала даже Сириуса), с преувеличенным вниманием вдруг замечает: сердце. Бьется в грудной клетке, подобно сумасшедшему животному, поддерживая в Гарри жизнь, которую скоро придется остановить. Никто не будет жить, никто не сможет выжить – так думает Гарри, и Сири, видимо, завидует драматизму формулировок. И степени глубины любви к жизни, несмотря ни на что, чего уж тут.

На подростка волнами обрушивается ужас. Он никогда прежде не размышлял о собственной смерти – так сильно ему хотелось жить. Как это – умирать? Это больно? Куда он отправится? Как он должен это сделать? Как это – сдаться?

Гарри до боли завидует смертям родителей, Фреда, Люпина и Тонкс – они умерли в борьбе за жизнь, они и в смерти продолжают жить. Гарри до боли завидует Седрику, Букле – они умерли, так и не успев ничего понять, умерли, живя до последнего. От Гарри требуется храбрость иного рода. Как – как – это возможно: отказаться от всего этого чуда, этого совершенно работающего механизма – органы, мышцы, нервы, удары сердца, глаза, которые видят, разум, который мыслит, душа, которая чувствует – как возможно, не дрогнув, добровольно идти на его уничтожение, толком не успев насытиться, испробовать, оценить?..

Гарри дрожит, но пытается взять себя в руки, даже зная, что его никто не видит. Благослови Мерлин Дамблдора, предоставившего подростку возможность остаться наедине с собой – чужие взгляды в эту минуту были бы невыносимым давлением. Но Гарри все равно пытается. Нельзя распускаться. Нельзя. Нужно – хотя бы в малом – хотя бы в последний час и из последних сил – держать себя в руках.

Такая уж у него порода – «Значит, не надо. Значит, не надо. Плакать не надо. В наших бродячих братствах собачьих пляшут – не плачут. Жемчуг в стакане плавят и миром правят – не плачут <…> Зубы втиснула в губы. Плакать не буду. Самую крепость – в самую мякоть. Только не плакать. В братствах бродячих мрут, а не плачут, жгут, а не плачут. В пепел и в песню мертвого прячут в братствах бродячих». Гарри так воспитали: спрашивай с себя, даже если никто ничего не требует, никто ничего не видит – спрашивай с себя и себя – держи. Гарри пытается унять дрожь в руках.

Медленно, очень медленно Гарри садится. Сиротливо. Трясет. Он же не может сделать все это… он же Гарри. Просто Гарри… Ему 17 лет, 9 месяцев и 1 день. И он дьявольски хочет жить.

Однако даже в охватившем его ужасе – с первых же секунд – подросток не собирается пытаться увернуться. Гарри не собирается бежать от этого. Он боится идти на смерть, ему страшно думать о том, что он скоро – так мучительно, издевательски скоро – умрет. Но бежать от необходимости сделать это, каким бы тяжелым, невероятным, невозможным ни казалось самоубийство, необходимость сдаться, он не собирается.

Гарри ведь давно уже решил это: он готов умереть. В провокационнейшем разговоре с Абом, открывшем ему дорогу именно к этому мигу, он так и признался: он знает, что умрет; но вот так он хочет прожить – в борьбе за то, во что верит, и тех, кого любит.

Впрочем, там, в «Кабаньей Голове», Гарри и предположить не мог, что борьба может быть и такой – и проходить в отказе от борьбы. Ведь это полярно разные вещи: знать, что тебя могут убить в бою, но сражаться, все равно надеясь выжить, и знать, что ты идешь именно и только – бесповоротно, без каких-либо «но» и «если» – умирать.

Впрочем, Гарри помогает все. Воспоминания Тома о том, как именно умерли Джеймс и Лили. Джеймс бежал к Реддлу без палочки. Он бежал к нему навстречу и уже знал, что умрет. Но время, которое Том потратил на его убийство, пусть ничтожно малое, было шансом для Лили.

Шансом сделать что? Забаррикадироваться в отчаянной, магловской попытке обмануть смерть? Сбежать? Нет. Время принять решение и остаться на месте, защищая Гарри до последнего. Добровольно остаться ждать смерть.

Пламенная речь Реддла о том, что Гарри позволил друзьям умирать за него, тоже помогает. Совесть Гарри не может дать ему отступить, зная, как все это закончить – лица Фреда, Люпина и Тонкс всплывают перед глазами, и Гарри становится трудно дышать. Боль Гарри за умерших, любовь Гарри к выжившим, которые находятся в прямой опасности (Том обещал убить всех) – они пересиливают его животный ужас перед собственной смертью. Нечасто Гарри казалось, что теперь он точно знает, как сделать мир лучше, но в этот миг, пытаясь совладать с отчаянно трясущимися руками и колотящимся сердцем, Гарри наконец не сомневается в том, что знает. Наконец-то все предельно ясно. И предельно трудно. Гарри нужно еще немного времени.

Ему помогают его собственные слова о чести и долге перед лицом смерти, которые Аб из него вытянул. Не для того, в конце концов, он заставил Гарри рассуждать об истинной сущности добродетели, чтобы Гарри знал, что это такое – но для того, чтобы подросток ею стал.

Гарри помогают воспоминания Снейпа, которые привели его в соответствующее умонастроение. Правда, в оное настроение его в конечном итоге привела не столько информация о бесспорно прекрасной душе Снейпа, сколько якобы доказательства того, насколько Дамблдор все-таки большой гад, манипулятор и вообще предатель. Но ведь оно так и было рассчитано.

Обида на Дамблдора перетягивает, собственно, на Дамблдора часть негативных эмоций Гарри, и парню делается – пусть немного – легче. Его дыхание становится медленным и глубоким. Размышляя о «предательстве» Директора (а для Гарри, ввиду того, что он Гарри, по-иному грандиозные махинации Дамблдора за его спиной назвать в эту пору не представляется возможным), Гарри выплескивает из себя часть яда.

«О, конечно, был более огромный план, это просто я – дурак, что его не заметил! О, как изящно, как элегантно – нанести удар по Тому тем, кто и так приговорен к убою, не жертвуя никем иным! Браво, Дамблдор, коварный манипулятор, который даже запарился узнать меня поближе, чтобы точно понимать: я не стану бежать в такой ситуации… Ах ты скотина старая, предатель ты длиннобородый!» – и так далее в том же духе, подростковое – поверхностное – восприятие сложнейшей паутины реальности (ну, взять хотя бы то, что Дамблдор не просто «запарился» узнать Гарри поближе, но «запарился» воспитать из Гарри того, кто не станет бежать; ибо гены – генами, а воспитание – вещь важная), которое тем не менее помогает отвести душу.

И вот уже Гарри, вместо того, чтобы активно жалеть себя, так коварно обманутого Директором («Он меня никогда не любииииил! – вопит в нем то ли он, то ли осколок Тома. – Ему было все равно на меня! Он не озаботился моим выживанием! Он просто меня использовал!» – а это, вестимо, Снейп подключился…), оценивает расстановку фигур на поле: змея осталась; но останутся и Рон с Гермионой, которые знают, что делать; хорошо все-таки, что коварный манипулятор приказал посвятить ребят в крестражные дела…

Однако Дамблдор помогает Гарри не только этим. Задолго до того, как парень задумывается о жертвенности, Директор раскрывает ему весь ее смысл и всю глубинную суть.

Я писала об этом, завершая анализ прошлой Игры. Но ведь в таком деле не грех и повториться.

Последний прижизненный урок Дамблдора Гарри был целиком проникнут христианской идеей принесения своего тела в жертву. Причастия плотью. Чтобы победить, тело необходимо отдать, заплатить большую цену большой кровью, чтобы кто-то другой мог жить хорошо. Молох.

Гарри должен принять свою чашу так же, как это сделал Дамблдор, который все эти годы вел парня к ее испитию вовсе не потому, что хотел этого. Гарри должен принять чашу совершенно сознательно и добровольно. С чувством любви, а не обиды, ненависти, яростного сопротивления, упорного отторжения и тому подобного – так, как это сделал Директор. Повторить то, что Гарри видел. И не сомневаться.

Несколько месяцев назад подросток уже попробовал на вкус сознательное бездействие. Теперь ему предстоит снова не делать ничего – не защищаться, не убегать, не искать иной путь, ибо его нет. И это должно стать его самым величайшим действием. Жертвенность.

Ибо жизнь – вся жизнь – только и длится, что благодаря жертве (любви). Само мироздание раз за разом продолжает ее приносить. Жизнь основана на жертве и вне ее не существует. Достаточно вспомнить, что мать жертвует своими физическими силами для ребенка – подобно тому, как свеча, плавясь, отдает свой воск для горения фитиля. Неорганический мир жертвует собой, отдавая свою силу растениям. Растения достаются в пищу животным. Домашние животные есть жертва во имя человека.

А что человек? Человек жертвует собой ради других людей – и ради Бога, чей Храм и Дух живут в нем и требуют принесения духовных жертв, угодных Богу. Такова уж твоя обязанность, раз уж ты родился человеком. И не случайно эту дорогу показал Гарри Дамблдор – педагог, представитель одной из двух профессий (вторая – врач), которые ближе всего стоят к служению Богу и человеку (ибо вопрос о душе человеческой), в котором необходимо отдавать себя.

Это очень похоже на историю Авраама и Исаака. Авраам, безусловно, Дамблдор. Все телесное естество Авраама, а также его плотский разум пытаются воспротивиться, восстать против высшего повеления. Но Авраам «оседлал осла своего» – покорил свою человеческую природу. Человек, оседлавший осла, есть символ духа, покорившего плоть, взнуздавшего ее и направляющего по своей воле, не дающего ей действовать против повеления Бога.

Дамблдор, как бы он ни хотел это изменить, последовательно и упорно подводит Гарри, его любимого ребенка, к жертвенному алтарю.

Полная внутренняя готовность Авраама исполнить волю Бога создала между ними постоянную связь. Когда Авраам связал Исаака и положил его на жертвенник, он обнаружил самую действительную и настоящую любовь в мире – любовь человека к Богу, чистую, разумную, истинную жертву Ему. Пройдя через все ступени приближения к Богу, Авраам ступил на путь абсолютной покорности (духовного бодрствования), освятил себя, отделив от всего нечистого, соединился с Богом в духе и, восстановив в себе таким образом Его подобие, по которому был создан, стал как бы зеркалом Божественных действий, засиял для людей Его отраженным светом. И люди обратили свою любовь и веру к нему так же, как обращали их к Богу. Дамблдор прошел через те же ступени – и повел Гарри за собой.

Ибо подросток, безусловно, Исаак. Он продолжает его историю. Историю мальчика, который все ж таки умер на горе Мориа – и родился вновь. Мальчика, чье новое рождение символизирует духовного человека, связано с жертвой и происходит ради нее – «новый» человек должен начать с жертвенного служения, им продолжить и им же закончить.

Жертва Авраама и Исаака способствовала величайшему духовному возрождению Исаака. Его внутренняя готовность взойти через смерть к Богу определила его святость на протяжении всей жизни. Пройдя через те же ступени приближения к Богу, что и Авраам (благодаря Аврааму), Исаак в конечном итоге тоже засиял для людей отраженным Божьим светом. Его жертва явилась прообразом главных жертв в мировой истории – жертвы Иисуса Христа, жертвы (или подвига – или любви) народа Божьего – и внутренней жертвы (любви и подвига) человека.

Ну, а последняя включает в себя в том числе и жертву Гарри. Которая, конечно, обрекает подростка на одиночество – ему кажется, что дорогие ему Рон и Гермиона уже долгие-долгие годы находятся на совершенно другой, недосягаемой планете. Но и это нормально. Алтарь не вмещает всех. В Гефсиманском лесу саду Иисус был один. И ему тоже было невероятно страшно.

Умереть должен Гарри. Именно он – и смерть нетерпелива.

Однако и жертва не может быть больше, чем Гарри способен понести. Это правило. Каждый да получит цену. Гарри, сталкиваясь со смертью и боясь неизвестности, может все это вынести, потому что еще в прошлом году осознал: кошмар должен закончиться. Сейчас он знает, как это сделать, и против этой правды нет ничего, никакая иная мысль, никакое иное чувство не может ее уничтожить: Гарри должен умереть. Потому что.

Все это должно закончиться. Потому что. «Брат наш есть наша жизнь».

Непроходимо, непроницаемо, как обещание, которое нельзя нарушить, как данное слово, которое надо держать – и не важно, что ты по этому поводу думаешь или ощущаешь. Гарри должен пойти навстречу кошмару, наконец выйти на самую главную арену своей жизни.

Остается самое сложное – сделать это.

Подросток глядит на часы.