Старые часы Фабиана, которые миссис Уизли подарила Гарри на совершеннолетие, показывают почти половину четвертого утра. Они разбиты. Бесценное время истекает. Сюжетная цепочка воспоминаний Снейпа оказалась идеально выверена не только с точки зрения фактов, но и по времени. Около двадцати минут отводилось Гарри на просмотр воспоминаний. Еще примерно десять – на то, чтобы взять себя в руки. Ничего нового – все эти годы, каждую из прожитых Гарри Игр приходилось действовать в строго ограниченных рамками времени условиях. Опыты показали, что в таких случаях мозги подростка работают эффективнее всего.

Бежать некуда, прятаться – тоже. Самое тяжелое, когда стоишь на краю обрыва – сделать шаг, чтобы наконец ухнуть вниз. И чем дольше ты решаешься, тем хуже, тем страшнее – и тем меньше вероятность, что этот шаг удастся. Лучше уж сразу – вперед и не думая, не сомневаясь, не рассуждая – как сквозь барьер на вокзале Кингз-Кросс, скрывающий от посторонних глаз платформу номер 9 и ¾. Так Гарри советовала преодолевать его миссис Уизли в самый первый раз.

Долгих прощаний с друзьями не будет – это Гарри решает сразу, едва думает о них. Никаких прощаний и никаких объяснений. Они не смогут пойти с Гарри дальше и лишь станут затягивать время, пытаясь его отговорить. Рвать душу своей болью – Гарри не может вынести даже мысли об этом. У него нет сил это выносить – как нет и времени.

Это решение очень взрослое и очень мужское. Страх Гарри вступает в высшую стадию своего развития. Гарри начал с того, что боялся за собственный нос (или любые другие части тела) в обычной мальчишеской драке. Со временем он стал бояться за свою жизнь. По мере того, как он взрослел, его стал преследовать страх не выполнить боевую задачу. Чуть позже он со всей ответственностью стал подходить к вопросу сохранения жизни своих бойцов. И вот теперь им уже владеет взрослый, мудрый страх настоящего лидера – страх за всю свою Родину. Страх за замок и его обитателей. Полное осознание своей ответственности перед теми, кто остался здесь ради него, перед самим местом и перед всем волшебным миром, в котором находится это место – Гарри должен покончить со всем, потому что знает, как это сделать, и может это сделать, и потому что конец боли в любом случае лучше боли без конца. Гарри понимает – и принимает – свою ответственность и теперь его волнует время: он должен успеть умереть, чтобы все остальные могли жить.

Настоящий лидер именно таков. Он осознает, что родился не только для себя, но и для своих друзей, и бойцов, и страны, и народа, которые имеют долю в нем. Это не я придумала. Это говорил Цицерон. Кажется, он понимал, о чем говорит.

Настоящий лидер – человек, который любит до жертвенности и готов умереть за свою землю и свой народ. Дождливой ночью истинный царь станет скакать лесом, усталый и голодный, потому что узнал, что где-то обидели старушку. Потому что это – его старушка. Потому что каждый человек в его королевстве – его человек. Всякий, кто ведет себя иначе – так, князек. Величайший царь из царей был рабом рабов, ибо вел себя, как раб своих подданных, а не их господин. Всякий, кто превозносит себя, говоря: «Я лучше тебя, я выше тебя, я умнее, я достоин большего», – рабского сословия. Самопревозношение – первый признак раба (салют, Том). Царская кровь течет в том, кто служит другим, живет ради них и исполнен любви к ним – вплоть до того, чтобы умереть ради них.

Всего этого Гарри не знает. Он встает на ноги. Сердце, кажется, готово сломать ребра. Гарри не оборачивается, когда закрывает за собой дверь («Не волнуйтесь, Дамблдор. У меня есть план»). К лучшему. Второй залог успешного прыжка в пропасть – не смотреть назад, туда, где твердая земля. Никогда не стоит оборачиваться – иначе откуда взять силы расстаться со всем тем, что увидишь?

Замок абсолютно пуст – даже люди на портретах, скорее всего, находятся в Большом Зале. Гарри ощущает себя призраком, бредущим сквозь неосязаемое, сумрачное пространство. Происходящее кажется нереальным. Гарри достает мантию-невидимку. Третий из Даров, как прежде, надежно скрывает его от всех случайных глаз. Надеть ее – тоже мужской поступок. Мальчик в Гарри отчаянно желает, чтобы его увидели, остановили – но внутренний мужчина этого не допускает. В конечном счете важно не то, что хочется – важно то, что хочется, но не делается – или не хочется, но делается – это уж как угодно. Гарри неслышно спускается по мраморной лестнице в холл. Каждый его шаг – последний.

В дверях парень едва не сталкивается с Невиллом. Он и Оливер Вуд несут на руках тело. Маленькое тело. Слишком маленькое тело Колина Криви.

Подобно Малфою, Крэббу и Гойлу, братья Криви пробрались обратно в замок в общей суматохе эвакуации. Но что решили сделать слизеринцы – и как распорядились своей жизнью братья? В этой разнице всю суть и состоит.

- Знаешь, что? Я справлюсь с ним сам, Невилл.

Оливер взваливает Колина на плечо и направляется к Большому Залу. Невилл прислоняется к двери и вытирает лоб тыльной стороной ладони. Он выглядит, как старик. Секунду спустя он возвращается на улицу.

Гарри не может удержаться и поворачивает голову в сторону Большого Зала. Ему не удается увидеть никого из тех, кто ему особенно дорог, и это становится еще одним ударом. Он отдал бы все – даже все оставшиеся ему минуты – только чтобы в последний раз взглянуть на них. Но… смог бы он перестать смотреть? Нет, воистину, лучше не оборачиваться.

Я понимаю теперь, почему Дамблдор не стал заходить в «Кабанью Голову» перед тем, как отправиться в пещеру прошлым летом, понимаю, почему прежде, чем встретиться с Гарри, он стоял один в своем кабинете и просто глядел в окно. Так было легче.

Гарри спускается по каменным ступеням. Воздух неподвижен, а небо – ясное. Такая же теплая, спокойная, замершая в разбеге погода стояла в вечер, когда Дамблдор покидал замок в последний раз почти год назад. Дождь стал бы пошлой пощечиной происходящему.

Гарри двигается вперед в предрассветных сумерках, и все, что он видит, убивает – и помогает. На земле лежат трупы. И это такое… тут нужно просто отвернуться – но отвернуться подросток не может.

Гарри идет прямиком к склоненному над телом Невиллу – он хочет, подобно Дамблдору, быть совершенно уверенным в том, что уходит, сделав абсолютно все. Гарри стягивает с себя мантию.

- Невилл.
- Черт, Гарри, меня чуть удар не хватил! – Невилл резко выпрямляется и сразу хмурится. – Куда ты идешь один?
- Это все – часть плана. Есть кое-что, что я должен сделать.

Внезапно на лице Невилла отражается страх.

- Гарри! Гарри, ты же не думаешь сдаться?
- Нет, – Гарри легко лжет. – Конечно, нет… это другое. Но мне нужно скрыться на некоторое время. – Потому что лжи в его словах нет. Мерлин, а ведь Дамблдор делает так все время… – Невилл, ты знаешь змею Волан-де-Морта? У него огромная змея… Зовут Нагайна…
- Да, я слышал… Что с ней?
- Ее надо убить. Рон и Гермиона знают, но просто на случай, если они –

Гарри замолкает в ужасе. Возможность того, о чем он промолчал, причиняет боль, которая сильнее всего, что он пережил в эту ночь.

Гарри должен собраться, это очень важно. Он должен быть, как Дамблдор. Держать себя в руках, продумать прикрытие, думать холодной головой – действовать, как мужчина, одним словом. На пороге смерти парень наконец взрослеет.

- Просто в случае, если они будут – заняты – и тебе представится возможность –
- Убить змею?
- Убить змею.
- Ладно, Гарри.

Все дело в том, что вместо Гарри обладателем шрама и томовой прививки вполне мог бы стать Невилл – и тогда он бы сейчас шел, борясь с негнущимися конечностями, в чертов Лес, он бы принимал решение и сражался бы на самой жестокой – внутренней – войне. Он мог бы занять место Гарри с самого начала. И он занимает его – теперь.

Гарри рассчитывает так: Дамблдор ушел, оставив дело ему, Рону и Гермионе. Теперь он, Гарри, уходя, оставляет ребят – и Невилла. Три человека должны закончить дело Дамблдора, который поручил его троим.

Единственное отличие – Невилл не спрашивает. Не спорит, не любопытствует, не недоумевает. Он получает боевую задачу и сразу настраивается ее выполнить. Может быть, окажись он на месте Гарри с самого начала, Дамблдору все эти годы было бы куда легче…

- Ты ведь в порядке?
- Я в норме. Спасибо, Невилл.

Гарри изо всех сил держит себя в руках. Одна из самых тяжелых для него вещей – делать вид, что все нормально, в то время как внутри все вопит от боли. Наверное, есть в этом что-то от жалости к себе – мол, если бы вы, глядящие со стороны, лишь знали… если бы вы только видели, что внутри, и могли оценить, как я изображаю спокойствие… Детские мысли, если честно. Но не плохие, нет. Нормальные.

Невилл хватает Гарри за руку, едва парень делает шаг вперед.

- Мы все собираемся продолжить сражаться, Гарри. Ты знаешь это?
- Да, я –

Гарри душит боль, и он не может продолжить. Должно быть, он впервые столь ясно понимает, как сильно – незаслуженно, ненужно сильно – его любят. Это тоже помогает. Чертов герой, Гарри не может позволить другим продолжать делать ради него то, что он только собирается сделать ради них.

Невилл хлопает Гарри по плечу и поворачивается к трупам. Гарри вновь набрасывает на себя мантию. Невдалеке виднеется кто-то еще – и лишь в футе от нее Гарри понимает, что это Джинни. Он резко останавливается.

Конечно, никто из его любимых не сидит без дела в утекающий в бесконечность мирный час. Плакать они собираются потом – нынче нужно позаботиться о других мертвых и обо всех живых.

- Все хорошо, – говорит Джинни, склонившись над девочкой, которая шепотом зовет маму. – Все в порядке. Давай пойдем внутрь.
- Но я хочу домой, – шепчет девочка. – Я больше не хочу драться!
- Я знаю, – голос Джинни дрожит. – Все будет хорошо.

Гарри будто обдает ледяной водой. Джинни, потерявшая любимого брата, лжет девочке, что все в порядке, прекрасно зная, что ничего не в порядке – и ничего не будет хорошо. Маленькая девочка плачет, зная, что она лжет. Девочка хочет домой.

Гарри хочет выкрикнуть в ночь, что он тоже здесь, и ему страшно, и он идет умирать – пусть его заметят, пусть его возьмут за руку, обнимут и уведут домой, он тоже хочет плакать, он тоже хочет, чтобы его успокаивали…

Но ему некуда и не к кому идти. Он уже дома. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»… Дамблдор написал эти слова, пережив одержимость Дарами и потеряв близких – только тогда, когда понял значение этих слов. Гарри понимает их чуть раньше – ему даже не исполнилось 18. Он наконец понимает, где его сокровище, где его сердце – в Джинни и Невилле, в ребятах, в этой маленькой плачущей девочке, в этом замке – во всем, что близко и дорого, во всем, что значит для него это место.

Его способность любить, принимать любовь, видеть любовь других – не его изначальная данность. Он никогда не был рыцарем без страха и упрека, из чьего сердца любовь била неиссякающим фонтаном. Гарри лишь теперь по-настоящему понимает любовь. Потому что сознательно ее выбирает, оставляя друзей, жаждущих драться за него так же, как он сам дрался бы за них, и готовых даже умереть в попытке его спасти. Эта готовность – их личный огромный выбор и подвиг – но все же Гарри идет первым.

Однако разве тот факт, что он идет первым, дает ему дополнительные бонусы, права или скидки? Право забывать о других, например? Или право распуститься в решающий миг? Нет. Все, что он делает – делает Гарри (всего лишь) исключительным.

А исключительность – в сути далеко не зло. Если из нее делается правильный вывод. А именно: раз ты такой исключительный, значит, обязан делать для других больше обычных людей, служить им в высшей степени, которая определяется степенью бескорыстия и смирения – и больше, по сути, ничем. Дамблдор это понимал.

С большим трудом Гарри заставляет себя идти дальше. Когда он проходит мимо, Джинни оборачивается. Возможно, что-то чувствует.

Однако Гарри не оборачивается и продолжает путь, не проронив ни звука.