Хижина Хагрида, выплывшая на Гарри из темноты, тоже делает ему больно. Приветливый лай Клыка, объятья Хагрида, ломающие ребра, кипящий чайник, каменные пирожные, гигантские личинки, Рон, которого тошнило слизнями, Норберт, бородатое лицо Хагрида, сосредоточенного на вязании… – преувеличенность жизни в смертный час…

Гарри останавливается у кромки Леса. Среди деревьев скользят сотни дементоров. Крайне храбро со стороны Тома спрятаться поглубже в Запретном Лесу, отгородившись стеной дементоров и Пожирателей от защитников Хогвартса. Крайне храбро.

У Гарри нет сил на Патронус. Он больше не может сдерживать дрожь. Он не может идти дальше. Подумать только! У людей есть целые годы, бесценные, растянутые во времени тысячи часов – так много, что они тяготят – а Гарри, вдыхая запах травы, наслаждаясь прикосновениями прохладного воздуха к своему лицу, цепляется за каждую долю секунды…

Каким чудом кажется ему жизнь, как ценит он свое упорно бьющееся сердце, любую, даже самую автоматическую, работу мозга, свою способность ходить, стоять прямо, видеть, слышать – я думаю, это важно пояснить всем, кто думает о том, чтобы покончить с собой: жизнь – это дар, какой бы она ни была; организм работает на тебя каждую секунду своего существования – сложнейшая, идеально созданная машина; чем ты отплатишь ей, если так просто, глупо и добровольно покончишь с собой? ведь, если она появилась и существует, значит, это кому-нибудь нужно – какое у тебя есть право отказаться от ее работы, этого чуда, и так легко пустить по ветру? Существуют люди, которые обречены на смерть и мечтают обрести и ухватиться за возможность жить – возможность, которой ты готов столь неоправданно высокомерно и легкомысленно пренебречь… я была такой же. В те самые минуты, когда писала эти строки.

Гарри знает, что не сможет – и знает, что должен. Долгая Игра подходит к концу – выбора у подростка нет. Он думает о квиддиче, о золотом проблеске снитча в небе, который нужно поймать, если хочешь выиграть, нужно – чего бы тебе это ни стоило…

Онемевшими пальцами Гарри вытаскивает снитч из мешочка на шее. «Я открываюсь под конец…» Гарри прикладывает мячик к губам и шепчет:

- Я собираюсь умереть.
Крайне тонко со стороны Дамблдора – и изящно, как всегда. Все сказанное перестает быть таковым. Озвучивание намерения уменьшает страх, облегчает путь и закрепляет принятое решение: я собираюсь умереть – почти обещание.

Мяч раскрывается. Дрожащей рукой Гарри зажигает палочку. В снитче лежит Воскрешающий Камень, треснутый ровно по вертикальной линии, обозначавшей палочку в знаке Даров. Не имело значения, приведет ли Гарри обратно своих мертвецов – он сам направляется к ним. Он не тянет их к себе, но они должны помочь ему дойти до них. Идеальная закольцовка открывающей и закрывающей Игр.

Подобно тому, как Дамблдор позволил Гарри получить Философский Камень, лишь после того, как мальчик проявил лучшие качества своей души, Директор открывает ему доступ к Воскрешающему Камню именно в тот момент, когда Гарри стал по-настоящему достоин им обладать. Когда понял его глубинную суть и смысл. Когда стал настоящим мастером смерти. «Последний же враг истребится – смерть». Это все о том, что то, чего ты не боишься, больше не управляет тобой. А также о том, чему ты не позволишь собой управлять, даже если боишься. А еще о том, что даже страх перед смертью покоряется любви и вере, а значит Гарри не ослабеет, поскольку ему должно быть сильным, пока он не победит несущего смерть и дело его – саму смерть.

«Гарри, ты хоть понимаешь, как мало людей смогли бы увидеть то, что видел ты в том зеркале?..»

На самом деле, приняв решение идти к Тому, Гарри ничего не решал. Решение родилось задолго до того, как он начал хоть что-нибудь понимать. Когда он встретил Квиррелла, пьющего кровь единорога, а вместе с ним – и Тома – впервые в жизни – тоже в Запретном Лесу. Вся тяжесть принятия решений осталась там, в его первой встрече с Реддлом. Она была самой страшной, и она полнилась наибольшей болью. На первом рандеву со злом люди всегда испытываются максимальными трудностями.

Гарри закрывает глаза и трижды поворачивает Камень в руке.

Джеймс, Лили, Сириус и Люпин – не призраки, не люди из привычных плоти и крови. Больше всего они походят на Тома из дневника – воспоминания, почти ставшие осязаемой реальностью. На лице каждого блуждает любящая улыбка – Гарри отогревается в лучах их улыбок, пока они подходят ближе.

Джеймс выглядит так же, как в день своей смерти – единственный по-настоящему счастливый мальчик из Мародеров. А вот Люпин и Сири кажутся значительно моложе, чем были при жизни – будто и им по двадцать лет. Возможно, это потому, что значительная часть каждого из них умерла в ночь гибели Поттеров, когда им самим было всего лишь немного за двадцать. Именно в этом облике их души выбрали наконец соединиться.

Улыбка Лили – самая широкая. Она смотрит на Гарри так голодно, так жадно, будто ей не хватит и трех жизней на него насмотреться. Гарри не может ее коснуться – остается смотреть – смотреть до смерти и дальше – Гарри с жадностью впитывает все ее черты. Она очень красива.

- Ты был таким храбрым, – говорит Лили.
- Ты почти там, – произносит Джеймс.

Конечно, они снова все знают. Джеймс говорит скорее о развязке Игры, чем о конце жизни Гарри – и они все абсолютно спокойны. Они знают, что от них требуется: дать ему сил дойти до конца.

- Мы так… горды тобой.

Это невероятно прекрасно и больно одновременно – чувствовать, что Лили и Джеймс любят его, как самого родного.

- Это больно? – детский вопрос срывается с губ Гарри прежде, чем он успевает его сдержать.
- Умирать? – спрашивает Сири. – Совсем нет. Быстрее и легче, чем засыпать.

Ну, положим, такое суждение ему позволяет сделать его собственный, не совсем традиционный опыт умирания. Вот Люпин, кажется, это понимает, а потому с неизменной тактичностью находит бесспорно правильные и успокаивающие слова:

- И он захочет, чтобы это было быстро. Он хочет, чтобы это закончилось. – «Тебе даже тронную речь слушать не придется, а ведь она – это самое худшее».
- Я не хотел, чтобы вы умирали, – выпаливает Гарри. – Никто из вас. Простите –

Гарри умоляюще смотрит на Люпина:

- Сразу после того, как у вас появился сын… Римус, прости –
- Мне тоже жаль, – говорит Люпин. – Жаль, что я никогда его не узнаю… но он узнает, почему я умер, и я надеюсь, он поймет. Я пытался сделать мир, в котором он мог бы жить более счастливой жизнью.

Мне очень тепло от того, что Люпин остается собой даже после смерти. Так деликатно, бережно и очень действенно снять с Гарри часть груза вины может только он. «Это не твоя вина, Гарри, я принял свое решение ради сына (нет-не, ты тут, конечно, совсем ни при чем), впрочем, не стану отрицать, я мог бы быть аккуратнее», – и Гарри становится легче дышать. А заодно ему отдан тонкий намек: расскажи Тедди, за что умерли его мама и папа; и попытайся воспитать его так, чтобы он понял; либо проследи за тем, как его воспитывает кто-то другой.

- Вы останетесь со мной? – спрашивает Гарри после небольшой паузы. Родители и друзья не собираются его торопить – это решение должно быть полностью Гарри – ну, а Гарри невыносимо оттягивать неизбежное, ведь это означает страдать вдвое больше.

- До самого конца, – кивает Джеймс.

Многозначительное утверждение с двоякой трактовкой, и я улыбаюсь этому. Они знают, что там, в Лесу, не конец, а потому дают очень долгосрочное обещание. И по сей день его выполняют. Как?

- Они вас не увидят?
- Мы часть тебя, – говорит Сири. – Невидимые ни для кого другого.

Мне нравится, как в третьем фильме Сири, ткнув Гарри пальцем прямо в грудь, живой и драматичный, объяснял парню так: «Умершие никогда не покидают нас по-настоящему. Ты можешь их найти вот здесь». Он указывал на сердце. Там они и остаются – до самого конца, Джеймс говорит правду.

Гарри смотрит на свою маму.

- Оставайся поближе ко мне, – тихо просит он.

Дементоры не причиняют Гарри никакого вреда – его мертвые действуют лучше Патронуса, и Гарри, вцепившись в мантию, не отдавая приказов ногам, будто призрачный пассажир своего тела, углубляется в Лес, сосредоточенный на смелости и силе продолжать двигаться, которые исходят целиком от его мертвецов. Уже тут, по пути, между дементорами и Томом, подросток шаг за шагом отрешается от жизни, смиряя себя – живые друзья кажутся призраками, а мертвецы – более живыми, и дементоры ничего не могут с Гарри сделать, потому что он уже мертв – для них, мира и, главное, самого себя.

Еще Овидий с Вергилием усматривали в образе непроходимого черного леса своеобразный образ холла в Аид – подземное царство мертвых. Гарри еще не мертв – но уже отошел от жизни настолько, что больше не стремится вернуться, ни за что не цепляется. Он идет вперед, оскальзываясь и спотыкаясь, идет, зная, что найдет Тома (смерть), пусть даже он и понятия не имеет, где тот находится. Гарри ведет к нему крестраж, засевший в нем, и Гарри, отрешившись, этому не мешает.

Гарри перестает преследовать даже преувеличенность жизни. Заключив в себе необходимость умереть, Гарри перестает цепляться за то, что имеет, он отрешается от всего и тем самым обретает все. Его мертвецы успокаивают его: долгих физических мучений не будет, осталось немного – только дойти – и все закончится быстро. Это действительно ослабляет страх.

Остается справиться лишь с душевными страданиями – но их, в отличие от физических, Гарри волен выбирать сам. Испытывать боль при мысли о смерти вовсе не обязательно, ибо Гарри не знает, что есть смерть такое. Испытывать страх – тоже, ибо страх внушает всего лишь неизвестность. Его мертвые помогают Гарри заменить этот страх доверием. Именно поэтому Гарри удается пройти вперед.

Внезапно услышав какой-то шум, Гарри с родителями, Сири и Люпином останавливаются. Из-за деревьев показываются напряженно вглядывающиеся в темноту Долохов и Яксли. Убедив друг друга в то, что то, что они слышали, скорее всего, издавало какое-нибудь животное, коих во многих количествах развел в небезопасном Лесу Хагрид, Пожиратели, которым вовсе не хочется встретить питомцев Хагрида (или Гарри?) торопятся обратно к Тому:

- Время почти вышло. У Поттера был час. Он не придет.
- Лучше вернемся. Узнаем, каков теперь план.

Что ж, это очень легко. Гарри следует за ними под улыбку матери и воодушевляющий кивок отца, и спустя пару минут Долохов и Яксли выводят Гарри на нужное место. Том поставил двоих идиотов караулить Гарри, вновь позабыв, что они трусливы, лживы, глупы и заботятся исключительно о собственных шкурах. А ведь если бы им удалось Гарри схватить до того, как он подошел к Тому, они лишили бы парня и палочки, и Камня, и мантии, без которых Гарри было бы слишком неудобно впоследствии. Возможно, на стороне Гарри удача (в виде зелья или своя). Либо низкие моральные качества сторонников Его Темнейшества. Или и то, и другое.

Долохов и Яксли выводят Гарри на поляну, которая раньше принадлежала Арагогу. Его многочисленное потомство сейчас выгнано с насиженных мест, и только паутина напоминает о том, что совсем недавно на этом месте жили сотни арахнидов.

В середине поляны горит костер. Пожиратели безмолвствуют. Всего два великана из тех, которых Тому удалось завербовать в горах, сидят в самом дальнем ряду толпы людей в капюшонах и без. Фенрир Сивый прячется за чужими спинами, жуя ногти. Люциус и Нарцисса выглядят изможденными и напуганными.

Слуги неотрывно смотрят на хозяина, который стоит у костра, склонив голову, будто в молитве. В его руках – Старшая палочка.

Замерев среди деревьев на самом краю поляны, Гарри вдруг думает, что Том похож на водящего в игре в прятки, который считает до десяти. В который раз не устаю петь хвалебные оды подсознанию Гарри – замечательное ведь сравнение. Игра в прятки – все эти годы. И скоро Гарри положит ей конец. Нагайна по-прежнему болтается в воздухе в сфере за спиной Тома.

- Никаких признаков его, мой Лорд, – докладывает Долохов, когда они с Яксли присоединяются к кругу, и Том поднимает голову.

Выражение лица Тома не меняется. Он пропускает палочку сквозь пальцы. Отсветы огня горят в его красных глазах.

- Мой Лорд –

Беллатриса сидит к нему ближе всех. Том поднимает руку, и она замолкает, продолжая восхитительно пошло истекать слюнями при виде хозяина.

- Я думал, он придет, – холодно информирует Том. – Я ожидал, что он придет. – «Каков нахал! Игнорирует! Меня!?»

Никто не произносит ни слова. Пожиратели, кажется, в ужасе. Странно… зачем связывать свою жизнь со служением человеку, которого боишься до смерти, который считает тебя за таракана и в любой момент готов подвергнуть пытке и издевательству? Это какая-то форма мазохизма или что?

Меж тем, главным среди извращенцев, конечно, является сам Том. Мой любимый анекдот из всех, что были придуманы на эту тему, звучит так:

Том: Долохов, он идет?
Долохов: Нет, мой Лорд.
Том: Беллатриса, он идет?
Маньячка: Нет, мой Лорд.
Том: Яксли, он идет?
Яксли: Нет, мой Лорд.
Том: Люциус, он идет?
Люциус: Н-нет, мой… мой Лорд.
Том, взорвавшись: Так какого Василиска мы забрались в самую глубь Запретного Леса, и мальчишка теперь не может нас найти?!

Я имею ввиду, чем Тому та же Визжащая Хижина не угодила? «Трупом» Снейпа?

Что ж, Тому важно встретиться с Гарри лицом к лицу и быть при этом со своими зрителями. А Хижина столько зрителей не вместит.

Зрители нужны, во-первых, чтобы все-все-все им доказать (какой он храбрый, сильный, непобедимый и так далее), во-вторых, чтобы схватили Гарри для него, если что-то вдруг опять пойдет не по плану (или защитили от Гарри – тоже вариант).

Назначать встречу в Хогсмиде невыгодно по двум причинам: Гарри оттуда и сбежать, и получить помощь может, ибо там деревьев нет, чтобы прикрыть творящиеся порок и беззаконие; Хогсмид – все ж не оплот сопротивления волшебного мира, полный бунтарей, которых не мешало бы раз и навсегда (и символично, куда ж без этого) переломить пополам. Том не изменяет себе ни в чем – себе же на беду.

- Я, кажется… ошибался, – выдыхает он.

Руки Гарри покрываются потом, когда он стаскивает с себя мантию-невидимку. Он затыкает ее за пояс под одеждой вместе с палочкой. Он не хочет соблазняться возможностью защитить себя. Сердце колотится о ребра с гулким стуком.

- Нет, не ошибался, – громко говорит Гарри, выдавливая этой громкостью из горла всякий страх.

Воскрешающий Камень выпадет из пальцев Гарри, и его родители, Люпин и Сири исчезают. Жить вместе – умирать всегда по одиночке.

Великаны ревут, когда Пожиратели вскакивают с выкриками и хохотом. Том замирает на месте («Святые печенюшки, он что, серьезно пришел?! А что мне теперь с ним делать?!»). Гарри шагает прямо к нему – прямо на арену. Том пялится на подростка, как будто только что стал свидетелем Второго пришествия («Ух-ты… я не готов вот так сразу-то…»).

- Гарри! Нет! – ревет голос.

Гарри оборачивается. К дереву неподалеку привязан Хагрид. Он бьется изо всех сил, стараясь освободиться от веревок.

- Нет! Нет! – в отчаянии кричит он. – Что ты де –?
- Тихо! – рявкает Роули, и Хагрид замолкает, лишенный голоса взмахом палочки Пожирателя.

Я практически на сто процентов уверена, что Хагрид, хотя он, судя по его реакции, понятия не имеет, что происходит, здесь именно для Гарри – что бросаться в гущу пауков его заставил чей-то доброжелательный Конфундус. Теперь Гарри не один – рвущийся в отчаянии и ужасе к нему Хагрид напоминает Гарри о живых, о тех, с кем Гарри уже даже перестал себя связывать. Кроме прочего, он должен помочь парню и чуть позже. Ведь так предсказуемо: Том наверняка захочет поглумиться и над телом Гарри, и над самим Хагридом – заставить его нести труп мальчика – да повыше – чтобы у всех был превосходный обзор…

Беллатриса, по-прежнему истекая неприличными слюнями, вскочив на ноги, переводит взгляд с Гарри на Тома и обратно. Ее грудь тяжело поднимается и опускается в ожидании развязки сцены «Я тебя породил своей Авадой, я тебя ею же и убью».

Пока Гарри просчитывает, насколько идиотской будет попытка напасть на змею в магическом шаре (прям как Снейп, ну право слово), Том, слегка наклонив голову набок, продолжает разглядывать подростка («Ну, и в чем подвох?»). Наконец его лицо искривляется в подобии безрадостной улыбки («Да к черту, нет подвоха! И разве можно провести меня?!»).

- Гарри Поттер, – очень мягко шипит он. – Мальчик, который выжил.

Никто из Пожирателей не двигается. Хагрид бьется в веревках, Беллатриса тяжело дышит, Сивый грызет ногти с субсветовой скоростью, а Гарри… Гарри вдруг думает о Джинни. Все вокруг замирает в ожидании. Гарри тоже ждет, не шевелясь, зная: он умрет – стоя. Он не хочет, чтобы выглядело так, будто он боится. Он снова повторяет ту ночь на кладбище в Литтл-Хэнглтоне, только на сей раз – без палочки.

Том поднимает свою. Его голова все еще склонена набок, словно он с любопытством наблюдает, что произойдет дальше.

Ну, очевидно, его просто явно перекосило уже к этому моменту Финала. Подозреваю, уничтожение его крестражей немало тому способствовало.

Гарри не отводит взгляд и смотрит прямо в его красные глаза. Вот так он хочет умереть, раз уж защищаться не имеет права: стоя и глядя в глаза врагу. Только Гарри очень хочется, чтобы это случилось побыстрее – прежде, чем он потеряет контроль, прежде, чем у него лопнут нервы под натиском страха, пока он еще может стоять… Храбрость – это не отсутствие страха. Храбрость – это когда боишься, но делаешь… Я думаю, Снейп ожидал так же.

Ну, или не храбрость, а идиотизм – в случае Тома, стремящегося быстро-быстро завалить Гарри от греха подальше, пока он еще чего-нибудь не выкинул, а потому даже не дающего себе времени на длинную-предлинную тронную речь – не то что подумать еще раз, все взвесить, попытаться понять, в чем подвох –

Гарри видит, как шевелятся его губы, как палочка рубит воздух, как стремительно мчится широкая зеленая вспышка – и все меркнет.

…Любимая игра Дамблдора (помимо Большой Игры, разумеется) – кегли. И в данный миг он выбивает страйк.