Итак, формально Игра-7 открывается для Гарри 26 июля (ибо фактически Игра-6 плавно перетекла в Игру-7, и ничто никуда не успело ни закрыться, ни открыться) после прочтения подростком сначала некролога Дожа в «Пророке» шестинедельной давности, а затем и свеженького интервью Риты в той же газете. Занятно, что, не успевает Игра открыться для глубоко несчастного Гарри, как практически тут же вокруг него начинают появляться разнокалиберные Игроки.

Так, когда Гарри громко кричит, что слова Риты – ложь, он жестко плюхается на кровать, и кусочек разбитого зеркальца подпрыгивает на одеяле. Гарри хватает его, вертит в пальцах, молча пялится на него, думая о том, как поругали девичью честь его Директора… как вдруг замирает и в ужасе оглядывается, не видя позади себя ничего, кроме стены с персиковыми обоями Петуньи. Гарри только что показалось, что он увидел в зеркальце ярко-голубой глаз.

Много месяцев спустя, конечно, выяснится, что Гарри вовсе не показалось – обладатель упомянутого глаза войдет с подростком в непосредственный контакт, и окажется, что это – Аберфорт. Как у него появилось второе зеркальце из пары, мы уже знаем, да и сам Аберфорт подтвердит при встрече: «Купил его у Назема около года назад. Альбус рассказал мне, что это. Пытался приглядывать за тобой».

Фу, аж скучно. Понятно, для чего это и Дамблдору, и Абу, а также понятно, что следует помнить: Аб не только Зоркий Глаз трио всю дорогу, он еще и Очень Чуткое Ухо. В данном случае, услышав вопль Гарри, он пошел проверить в целях повышения общей образованности, чего, собственно, Гарри вопит.

Можно не сомневаться, о том, что первый эффект от выстрела Риты произведен, Директор узнает незамедлительно – портреты, они такие, легкие в коммуникации. И сам Дамблдор может заскочить в гости к брату, и у Аба имеется прелюбопытнейший портрет Арианы, которая умеет уходить с него не только в бок, но и вглубь, а также приводить с собой друзей – может, и не сам Аб снабдил ее портрет такими полезными свойствами, а с помощью брата, который, конечно, знал, что это еще понадобится – и даже задолго до своей смерти, и даже лично ему очень понадобится… Впрочем, не принципиально.

Принципиально то, что, если кто-то думал, что со смертью Дамблдора Гарри вдруг выпадает из-под чуткого надзора его многочисленных ушей и глаз, то я вынуждена его огорчить – каждый шаг Гарри по-прежнему контролируется любящим Директором. И его портретом. И, соответственно, Снейпом тоже – ибо там, где вы видите руку Дамблдора, вы также сможете найти руку Снейпа. И наоборот.

Однако неужели член Ордена обоих созывов, информатор и вообще необыкновенно умный и одаренный волшебник Аберфорт Дамблдор мог так глупо попасться Гарри на глаза чуть ли не с первого же раза? Он что, не видел, что зеркальце кто-то определенно вертит в пальцах? Ах, оставьте. Логичнее уж было бы предположить, что Аб специально дает своему глазу возможность быть увиденным Гарри. Для чего?

А для того, чтобы парень знал и помнил – Дамблдор все еще с ним, он не один. Ибо ясно, кого Гарри в первую очередь сочтет обладателем глаза. И ясно, что после этого он обязательно возьмет зеркальце с собой (а то вдруг все-таки собирался выкинуть?). И, сколько бы подросток ни убеждал себя в том, что лично видел, что Дамблдор мертв, благодаря этому зеркальцу и целому ряду других приветов из небытия от Директора, включающих в себя и книгу Риты, между прочим, Гарри все равно никак не удастся отделаться от ощущения, что Директор невидимой тенькой постоянно витает в непосредственной близи.

И его действительно необычайно много в этой Игре, буквально во всем и надо всем, в каждом эпизоде – больше даже, чем в любой другой год. Как это трогательно, на самом деле, что, вынужденный оставить своего любимого ребенка, Дамблдор сделал все, чтобы так и не оставить Гарри по-настоящему. Подростку часто будет казаться, что он брошен – и всякий раз Директор будет доказывать, как сильно Гарри ошибается. Что это – как не любовь?

Впрочем, ничего такого Гарри подумать не успевает, ибо, не дав ему даже достаточно поволноваться оттого, что он только что увидел чужой глаз, мелькнувший в зеркальце, громко хлопнув входной дверью, дядя Вернон вежливо орет, обращаясь к племяннику:

- Эй! Ты!

И добавляет, когда племянник не откликается, занятый тем, что продолжает вглядываться в зеркальце:

- Парень!

Только после этого подросток медленно поднимается на ноги, прячет зеркальце в рюкзак и спускается в гостиную ко всем троим Дурслям, чтобы как следует повеселиться (и побеситься), в сотый раз за лето проходя сквозь традиционную комедию дяди Вернона под названием «Я передумал» и в тысячный раз объяснить ему, зачем Дурслям следует немедленно покинуть дом и отправиться в место, находящееся под защитой Ордена.

Очередной разбор причин и следствий к Игре в целом никакого отношения не имеет, но я все-таки вскользь отмечу (ибо уж очень люблю эти психологические штуковины) и изменение отношения Вернона к Гарри (чего стоит только это его: «Сядь!» – и, когда Гарри поднимает брови: «Пожалуйста!»), когда он практически полностью капитулирует (впрочем, не без традиционных нервных взбрыков) и соглашается на разговор на равных, как мужчина с мужчиной, в результате чего получается вполне себе даже взрослый диалог, и изменение отношения Дадли к Гарри – мальчик не перестает пялиться на Гарри, пребывая в полном ауте не столько даже от того, что Гарри описывает ужасы войны (вроде дементоров, Пожирателей и инферналов – «…что значит мертвые тела, зачарованные Темным магом», – поясняет Гарри мимоходом, не замечая, что практически прямо цитирует Снейпа), сколько тому, как он это делает – совершенно спокойно, с полным осознанием и принятием того, что, как только исчезнет защита этого дома, Гарри придется столкнуться и с ними, и лично с Реддлом.

И именно Дадли становится тем, кто принимает окончательное решение за обоих родителей: «Пап. Пап – я иду с этими людьми из Ордена», – что как бы автоматически означает, что и Вернон, и Петунья пойдут за ним.

Спустя минут пять после того, как разум восторжествовал в доме на Тисовой, на пороге появляются Гестия и Дедалус с сообщением о плотном расписании и изменении плана переправы. Что непременно нужно отметить, так это очевидное изменение отношения взрослых членов Ордена к Гарри.

«Гарри Поттер! Честь, как всегда!» – приветствует Гарри Дедалус прямо с порога.

«Хорошего вам дня, родственники Гарри Поттера!» – приветствует он же Дурслей к вящему неудовольствию последних.

«Неужели эти люди не понимают, через что ты прошел? В какой ты опасности? Уникальное место, которое ты занимаешь в сердцах участников движения против Волан-де-Морта?» – в ярости вопрошает Гестия, когда в середине крайне неудобного прощания с Дурслями вдруг выясняется, что никто из них абсолютно не интересуется делами Гарри.

И, наконец: «Гарри, удачи. Надеюсь, мы встретимся снова. Надежды магического мира с тобой», – и: «Прощай, Гарри. Наши мысли с тобой», – поочередно провозглашают Дедалус и Гестия, когда с прощанием Дурслей почти закончено.

Удивительно, как взрослые люди, опытные бойцы, истекают слюнями на Гарри, 16-летнего мальчика, будто он какой-то мессия и последняя надежда всего человечества в принципе, а сами они – неопытные сквибы, предпочитающие прятаться за спинами детей. Не пугали бы, честное слово.

Что это? Полнейшее почтение и демонстрация преклонения как перед предводителем, на которого нужно молиться, как следствие последнего собрания Ордена с Дамблдором? Или культивирование в Гарри еще большего чувства ответственности и тонкая настройка парня на то, что пути назад у него нет, куча народу зависит от него и только он способен победить Тома?

Полагаю, и то и другое одновременно, ибо вспомним последние слова Дамблдора Люпину и Кингсли: «Гарри – наша самая большая надежда. Доверьтесь ему». По всему выходит, что Директор не только отдал Ордену приказ не мешать Гарри работать, но и мимоходом настроил его на отношение к Гарри чуть ли не как к священному Спасителю. Разумеется, именно для того, чтобы Орден настроил самого Гарри. О, Дамблдор своего воспитанника прекрасно знает – он не только не сломается под грузом ответственности, но и станет черпать силы из нее.

Прощание с Дурслями недолгое, но забавно-трагичное. Вернон в последнюю минуту передумывает и сжимает в кулак протянутую было Гарри ладонь, неловко помахав им из стороны в сторону. Он бы точно увел и Петунью, и Дедалуса с Гестией, если бы так называемое лицо его сына не сморщилось в тяжких раздумьях, и Дадли, не сдвинувшись с места, не прошел бы за минуты две тернистый путь от «Я не понимаю. Почему он не идет с нами?» до «Я не думаю, что ты – трата места» и наконец не закончил на свалившем Петунью (забившуюся в слезах от великодушия сына) наповал «Ты спас мою жизнь», что из уст Дадли звучит практически как признание в любви, и что Гарри выслушивает, едва устояв на ногах.

Да, если и есть в этот миг в гостиной какой-то человек, который переживает движение души вверх, так это Дадли. И если и присутствует тут кто-то, кому этот миг дается тяжелее, чем прочим, так это снова Дадли – надо видеть, с каким трудом он, типичный молодой мужлан, формулирует свои мысли и чувства.

Хотелось бы мне как-нибудь сбацать что-нибудь большое и подловатое на тему, как вредно воспитывать людей в духе «все-все пылинки я уберу с дороги моей невыносимо прекрасной деточки!» и как это уродует личность деточки. И как потом складываются отношения подобных оранжерейных цветочков с реальностью. Но как-то тошно.

Да и – вон, пожалуйста, жизнь подкидывает Гарри два очень характерных и ярких примера: избалованнейший ребенок обожающих его до беспамятства глупцов Дурслей и в пару к нему избалованнейший ребенок обожающих его до беспамятства вполне умных Малфоев. Хотя толку от ума в данном случае нет никакого, соглашусь с Анной. В результате из деточек получаются два варианта несчастных, которые все никак не могут смириться с тем, что жизнь, в отличие от обожающих родителей, не собирается убирать с их пути соринки-пылинки. И жизнь в этом вопросе они никак не в состоянии переспорить. Коли не понимают лаской – она прибегнет к ряду усиливающих воздействий вплоть до бензопилы, но обязательно рано или поздно заставит оторвать задницу от стула и отвечать за свои поступки.

Забавно, что Гарри со своим потрясающим инстинктом, в начале Игры-1 сразу решив, что Драко напоминает ему Дадли, прав в самой-самой основе. Обе орхидеи в определенный момент жизни спотыкаются и обижаются именно о Гарри. Он – та крайне полезная соринка, которая не дает обоим ароматным бутончикам оскотиниться окончательно.

В некотором роде, кстати, то же касается обеих родительских пар. Их жизнь также регулярно мордами о Гарри воспитывает. Ибо Гарри – из прекрасной породы очень сильных и стойких людей, а жизнь любит дураков учить именно о таких вот.

Каким бы ни был Дадли, я рада, что, покидая дом, он протягивает Гарри руку. По меньшей мере это показывает, что у него, а следовательно и у его родителей, еще сохраняется возможность вырасти в нормального человека. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

Прервав рукопожатие, Дадли вываливается из гостиной вместе с Дедалусом и Гестией, оставив Гарри наедине с Петуньей (Вернон ушел в машину при первой же возможности).

Прятавшая большую часть времени лицо то в сумку, то в мокрый носовой платок, то в грудь своего сына Петунья не сразу это осознает. Она, разумеется, предпочла бы этого избежать. Ибо ей, пожалуй, тяжелее всех. Ясно, что и плачет она, и прячет лицо не столько из-за Дадли, сколько из-за Гарри (и Гарри, кстати, весьма раздражен именно по этой причине – он чувствует, что Петунья Дадли просто прикрывается).

Но как ей, бедной, глупой, так до сих пор и не выбравшейся из подросткового периода ненависти к собственной сестре, как ей, пойти 16 лет проведшей, унижая Гарри и всячески пытаясь компенсировать свои многолетние комплексы за его счет, как ей, несчастной, сейчас признаться, что на самом деле ей не все равно, что будет с ее племянником, и даже жаль, что эти 16 лет прошли так, как они прошли, и она знает, что виновата, и стыдится этого?

Нет, подобное слишком выше ее сил. Для того, чтобы признать свою вину, свои ошибки и свою глупость, нужно быть кем-то вроде Дамблдора, но никак не Петуньей. Поэтому она лишь в спешке запихивает свой носовой платок в сумку, бормочет: «Ну – до свиданья», – спешит к двери, не глядя на Гарри, но останавливается, когда слышит его ответ.

На миг кажется, что какие-то чувства уже готовы сорваться с кончика ее языка – но она дергает головой и вылетает из гостиной, оставив меня размышлять над тем, как много усилий мы порой прикладываем, чтобы побороть собственную совесть и быть хуже, чем мы есть – только непонятно, чего ради. Ведь так всем – и нам самим в первую очередь – лишь хуже.

Четыре года назад, начиная работу над Большой Игрой, я изредка отстраненно задумывалась над тем, что же Петунья не произнесла. Может быть: «Удачи»? И, возможно, что-то о том, что тогда, 31 октября 1981 года, не только Гарри потерял свою мать в Годриковой Впадине – Петунья потеряла свою сестру.

А еще я отстраненно размышляла над тем, почему же нам не довелось увидеть ее расплату по счетам – ведь за ней немало залежалось за все эти годы? Умереть, спасая Гарри – это уж слишком как-то театрально-мелодраматически-логично (да и роль эта уже отдана другому), а в жизни все куда затейливее и сложнее, но, будучи человеком с весьма трагическим оттенком, Петунья, я была уверена в этом, должна была рано или поздно напороться на что-то очень нехорошее, чтобы расплатиться. Так устроен мир.

Некоторое время я пыталась узнать, что происходило с Дурслями после войны, но, насколько поняла, ничего такого в их жизни не случилось (разве только ребенок Дадли, который оказался магом). И лишь совсем недавно до меня не без помощи авторов БИ 1-3 дошло: Петунья свой должок начала выплачивать наперед с самого детства.

Я говорю, конечно, о воспоминаниях, которые Снейп отдаст Гарри во время их последней встречи, в которых ясно видна степень несчастья, свалившегося на Петунью: Лили – волшебница, ее друг Снейп – волшебник, а она, Петунья – нет. Она – магл. Всего лишь магл, с которым Лили далеко не так интересно, как с мальчиком Снейпом, который рассказывает о какой-то магической школе, о Министерстве Магии, о совах, которые приносят письма, о дементорах, которые «стерегут Азкабан, тюрьму для волшебников».

Всего лишь магл, которого никогда не возьмут учиться в волшебный замок, как объяснил ей Дамблдор в ответном письме, отправленном перед днем, когда Лили и Снейп должны были впервые оказаться в поезде «Хогвартс-экспресс» – письме, в котором Дамблдор был «очень добр», но ответил отказом. Всего лишь магл, который из обиды и унижения кричит сестре в самый счастливый день ее маленькой жизни, стоя вместе с родителями на платформе 9 и ¾, что она уродка – и повторяет это раз, второй, третий…

Да, жестокая баба жизнь (или Роулинг – это уж как кому удобнее), право же. Безжалостная. Садистическая. А Господь (или Роулинг – это уж как кому удобнее) определенно любит шутить – и определенно любит не всех. Вот чего он удумал? Живет себе на свете этакая образцовая мещаночка Петунья, вновь повторю вслед за Анной. И вдруг выясняется, что она с детства знает о том, что есть такой совершенно не мещанский, а, напротив, прекрасный и волшебный мир. И не только знает Петунья о его существовании, но отчаянно хочет туда прямо с ранних лет.

И трагически не попадает. И никогда не попадет. И еще будет воспитывать много-много лет человечка-Гарри, который в этом мире, конечно, однажды станет своим. А Петунья туда так никогда и не попадет. И никогда не перестанет хотеть. И никогда не сможет забыть, что он есть, и для многих, и для тех, кто рядом, но – не для нее. Никогда петуниям не стать лилиями, что ж поделать.

Ох, эта жестокая-жестокая жизнь (или Роулинг – это уж как кому удобнее). Лучше бы убила, право слово.

Я бы сказала, что Петунье остро не хватает смирения, именно в этом ее беда и ее расплата. Она могла бы войти в волшебный мир, будучи сестрой Лили. Она могла бы сделать это, будучи тетей Гарри. Взгляните хотя бы на сквибов миссис Фигг и Филча. Они – часть магического мира. Волшебники их принимают, они всегда при деле в волшебном мире. А Петунья, видимо, уперто жаждала, чтобы ее взяли за нее любимую, которая в сущности-то ничего особенного из себя не представляет. Жаль.

Да, в ее случае прямо черным по белому жирно объяснено, что мы сами творцы и своих наказаний, и своих наград – и вообще своих судеб. Это, по-моему, следующий уровень ответственности, после «путь выбирает человека», что в общем тоже верно – но не до конца.

Мне вот всех жаль. Даже придурочного Люциуса, который все никак не может расставить элементарнейшие приоритеты, хотя сына очень любит. Даже придурочную Беллатрису, которую никто как следует так и не поцеловал. Даже – временами – придурочного Тома. Я уж молчу про тупого хама Вернона, свято преданного жене, но так и не понявшего, в чем состоит ее страшная тайна и пожизненная трагедия.

Другое дело, что разумных мне жаль куда больше, чем всех придурочных. Потому что я уважаю не тех, кто скорбно киснет под грузом многочисленных проблем (очень уж принято у нас над такими слезу проливать), а тех, кто пытается разобраться и выбраться, попутно что-то в себе преодолев и куда-то вверх шагнув и научившись помогать не только себе, но даже и окружающим.

Так что Петунью с ее расплатой по счетам мне жалко, безусловно, но во многом она виновата сама. У нее есть муж, который ее очень любит, заботится и вообще под каблуком. У нее есть в общем нормальный сын (если бы его не так сильно портили воспитанием). У нее в семье все в порядке и со здоровьем, и с финансами, и с жильем, и с соседями, и с добрыми чувствами друг к другу. В общем, она нашла и (или) сделала себе тихую комфортную гавань.

Почему бы не заняться в благоприятных условиях пониманием себя, не поискать точку равновесия, тем более, что заниматься этим гораздо легче, когда не надо впахивать на пяти работах, чтобы прокормить себя и купить ребенку новый памперс. Мне вот думается, Дамблдор отчасти как раз рассчитывал, что Петунья, получив от жизни мещанское счастье, успокоится и сможет проявить великодушие и нежность к сыну собственной сестры (между прочим, любимой). И именно потому он в ней разочарован, что Петунья и пальцем не пошевелила в сторону чего-то подобного.

Только она отвечает за то, каково пришлось Гарри. Вернон повторяет за ней – я уж молчу про Дадли. Отнесись Петунья иначе к племяннику – все в семье вышло бы по-другому. А теперь ей, конечно, плакать в машине с двоими взрослыми волшебниками, мужем и сыном, пытаясь сделать вид, что плачет из-за того, что поражена великодушием последнего – и что в жизни сделала все правильно и перед Гарри ни в чем не виновата. Даже в том, что этот мальчик сейчас остается один в доме в то время, как, кажется, весь мир идет на него войной. Даже в прощании.

Ну да. Посеяла характер – пожинает судьбу. Каждый сам себя за ручку…

Как маленький ребенок, которого взрослые не взяли с собой, как уже делали много раз прежде, когда у Дадли был день рождения, Гарри несется в свою спальню, едва за Петуньей закрывается входная дверь, и, приникнув к окну, провожает машину Дурслей взглядом до тех пор, пока она не исчезает за поворотом.

Взяв свои вещи, Гарри вновь спускается вниз и некоторое время стоит в тишине – он борется со странным чувством тоскливой пустоты внутри, и его грусть усиливается, когда он, борясь с ней, принимается шутить с Буклей о воспоминаниях «счастливых дней» своей жизни, говоря язвительно и иронично, заглядывая в чулан, где спал до того, как он познакомился со своей совой – подарком Хагрида на одиннадцатый день рождения…

Впрочем, долго предаваться драме Гарри не удается, ибо громкий рев байка Сири снаружи подсказывает подростку, что Орден только что прибыл во двор дома – в расширенном составе и с круто изменившимся планом операции «Переправа».