Отовсюду доносятся вскрики, восклицания, радостные вопли: «Гарри! Он жив!» Но все они быстро смолкают. По толпе волной проносится страх. Том смотрит на Гарри, очевидно, удерживая во рту трехэтажные языковые конструкции лишь потому, что их слишком много, и он никак не может выбрать, с какой начать. Он бы, скорее всего, драпанул бы отсюда нафиг – да только все смотрят.

Мгновение спустя они с Гарри одновременно начинают движение по кругу, не сводя друг с друга ни глаз, ни палочек.

- Я не хочу, чтобы кто-либо пытался помочь, – громко говорит Гарри, и его голос звенит, подобно гонгу, в полной тишине Зала – как и Дамблдору, ему нет нужды использовать Заглушающее заклинание, чтобы быть услышанным. – Это должно быть так. Это должен быть я.

Том шипит.

- Поттер не имел это ввиду. – Глаза Тома широкие от страха. – Он не так работает, правда? Кого ты собираешься использовать в качестве щита сегодня, Поттер?

Укол проходит мимо Гарри, даже не задев сердце.

- Никого, – просто отвечает подросток. – Крестражей больше нет. Теперь только ты и я. Ни один из них не сможет жить, пока жив другой, и один из нас вскоре исчезнет…
- Один из нас? – Том щерится. Его тело напрягается, он, не мигая, гипнотизирует Гарри змеиным взглядом. – Думаешь, это будешь не ты, верно, мальчишка, который выжил благодаря случайности и потому, что Дамблдор дергал за ниточки?

Намек на Игру, то ничтожно малое, что знает о ней Том, тоже не задевает сердце. Ибо Гарри знает больше:

- Случайность – когда моя мать умерла за меня? Случайность – когда я решил сражаться на том кладбище? Случайность – что я не защищал себя этой ночью и все равно выжил и вернулся снова сражаться?

Список «случайностей» можно было бы продолжать до бесконечности. Как по мне, вся Большая Игра, если судить о ней с томовой точки зрения – одна гигантская случайность. И что? Значит ли это хоть что-нибудь?

- Случайности! – кричит Том, однако продолжает кружение гиены, не смея занести палочку.

Понятно, что Макгонагалл, Кингсли и Слизнорт хорошенько вымотали его до Гарри, понятно, что он хочет въехать, что произошло, и понятно: он опасается, если не сказать больше, что Гарри действительно – действительно – сильнее него.

Бедный. Можно себе представить, что творится в жалком обломке его души в этот миг: если эту малолетку даже Старшая палочка не берет… Тем не менее, пока что он обладает достаточным самоконтролем, чтобы не пытаться еще раз доказать, что Старшая палочка Гарри не берет. Именно это и необходимо Гарри.

Нет, Гарри не устраивает шоу в духе самого Реддла с его тронными, предубийственными и драматическими речами. Возможно – даже скорее всего – ни один из тех, кто видит эту сцену, не понимает, чего Гарри медлит и чего добивается. Снейпа так вообще, наверное, подмывает лаково поторопить Гарри с развязкой и попросить не устраивать сцен в духе Сири. Однако Гарри делает все, что может, под влиянием того, что увидел, услышал и понял на вокзале, за своей вуалью Отдела Тайн.

- Случайности, и удача, и то, что ты прятался и плакал за подолом более великих мужчин и женщин и разрешал мне убивать их вместо тебя!

Наверное, от этих слов Гарри должен был разрыдаться и добровольно сложить палочку. 17-летний мальчишка, вышедший с ним на бой из-под опеки взрослых – действительно, никуда прятаться он не должен был никогда, ага.

С другой стороны… он требует с Гарри, как с… равного себе.

- Ты больше никого не убьешь этой ночью, – говорит Гарри. – Ты больше никогда не сможешь убить никого из них. Ты не понимаешь? Я был готов умереть, чтобы ты прекратил причинять боль этим людям –
- Но ты не умер! – «Тварь! Как ты мог?!»
- …я хотел, и это сработало. Я сделал то же, что сделала моя мать. Они защищены от тебя. – Зеленые глаза Гарри буравят красные глаза Тома. Гриффиндор и Слизерин. Смертоносное проклятье и заклинание Обезоруживания. – Разве ты не заметил, как ни одно из заклинаний, что ты накладывал на них, не сдерживает их? Ты не можешь их мучать. Ты не можешь их тронуть.

Полагаю, Снейп в этот миг весьма недвусмысленно скрипит зубами. И даже вращает глазами. Ничего нового. Гарри – это Гарри. И Гарри так уверен в своей правоте. Даже Тома завораживает. Меж тем, многие вещи Гарри понимает верно – однако не все.

- Ты не учишься на своих ошибках, Реддл, так ведь?
- Ты смеешь --, – Том чуть не лопается.
- Да, я смею, – пресекает Гарри, ибо Том задолбал.

После стольких лет ужаса, страха, непонимания, тоски, ощущения полнейшей загнанности в угол по причинам, которые были ему неведомы, угроз и прямых столкновений Гарри смотрит в его змеиное лицо и не чувствует ничего, кроме отвращения и огромной усталости. Кошмар утомил до предела. Гарри смотрит на Тома прямо – не существует ни единого лица в мире, кроме его – и внезапно Том перестает быть кошмаром. Перед Гарри движется уродский мужик с кучей комплексов, слабостей и глубинной боли, который не умеет себя контролировать и абсолютно отказывается соображать.

Знаете, что для него самое страшное? Это видит весь Большой Зал. Сотни людей видят, каков он на самом деле – жалкий подонок, не способный парировать в споре мальчишке. Волан-де-Морт умирает до того, как это делает Том Реддл. Сотни людей запоминают его не воплощением ужаса, а… таким.

Право же, даже Дамблдор в Атриуме в Финале Игры-5 до такой вот степени Тома не унизил.

- Я знаю вещи, которые не знаешь ты, Том Реддл. Я знаю много важных вещей, которые ты не знаешь, – внушительно добавляет Гарри. – Хочешь услышать некоторые? Прежде, чем ты сделаешь очередную большую ошибку?

Том не отвечает, продолжая нарезать круги в центре Большого Зала. Страх сотен людей секунду за секундой покидает их, впитываясь в него. Возможно, это зрелище сравнимо с дуэлью Дамблдора и Грин-де-Вальда. Мне вспоминается, каким спокойным, абсолютно уверенным, с опущенной палочкой явился Директор перед Томом в Министерстве в конце Игры-5. «Глупо было приходить сюда, Том…» Дамблдора питала не сила палочки и не собственное магическое мастерство – но уверенность в своей правоте, которая крепче любого щита и острее любого меча.

То же происходит и с Гарри, тут, в Большом Зале, в родных стенах замка. И Том, как всякое животное, инстинктивно чувствует исходящую от Гарри силу. Он чувствует, что слабее. Он сомневается, ибо глубоко внутри знает, что Гарри – прав. А потому он не наносит удар.

- Снова любовь? – глумится он (эк человека плющит, аж зубы сводит). – Любимое объяснение Дамблдора, любовь, которая, утверждал он, побеждает смерть, хотя любовь не удержала его от того, чтобы упасть с башни и разбиться, как старая восковая кукла. Любовь, которая не помешала мне раздавить твою мать, как таракана, Поттер – и никто, кажется, не любит тебя достаточно, чтобы в этот раз выбежать вперед и принять на себя мое проклятье. Так что же помешает тебе умереть теперь, когда я ударю? – «Ну, хватит томить, говори, кому говорю, у меня сейчас поджилки лопнут! А я крут!!»
- Только одно, – загадочно говорит Гарри.

Пауза. Гарри и Том продолжают кружить. Снейп, вероятно, с трудом сдерживает себя после ремарки о таракане и умоляет всех богов, чтобы Гарри прикончил Тома побыстрее, иначе он, Снейп, за себя не ручается («Мерлин, Поттер, нельзя ли быстрее?! Вы столь же тупы и нерасторопны, как ваш отец. Как справиться с Темным Лордом знает и первокурсник!»).

- Если не любовь спасет тебя на этот раз, – говорит Том, – ты, должно быть, веришь, что обладаешь магией, мне неподвластной, или оружием, более могущественным, чем мое? – «Хватит томить!! А ну говори! Говори правду!»

Том в ужасе, это очевидно. С каждой секундой он все больше теряет контроль над собой, продолжая потрясающе игнорировать все намеки, прямой текст и даже бензопилу, дабы только ни на миг не оторваться от своих сладостных комплексовых страданьев.

- Я верю и в то, и в другое, – говорит Гарри, от всей души наслаждаясь произведенным эффектом (Мерлин, а ведь Дамблдор делал так все время… бедный Томми…).

Лицо Тома искажает шок. Однако мгновение спустя его рот кривится в улыбке, и он начинает хохотать – невесело, как сумасшедший, страшнее, чем он имел привычку вопить от ярости. Видимо, в эту минуту его немногочисленные шарики бесповоротно заезжают за остатки роликов. Почему-то мне кажется, что Снейп против воли начинает гордиться Гарри и даже получать удовольствие от их с Томом беседы. Ему ли не знать, как Гарри умеет выбешивать.

- Ты думаешь, ты знаешь больше в магии, чем я? – спрашивает Том. – Чем я, Лорд Волан-де-Морт, который творил магию, о которой сам Дамблдор не мог и мечтать? – «Спокойно, все под контролем, ты сильный, это точно, это доказано… сам Дамблдор… сам Дамблдор… зачем я сказал «сам»?!»

И Гарри, никогда в жизни не слышавший того памятного диалога между Директором и Макгонагалл в ночь после гибели Поттеров, выдает то, от чего у Макгонагалл, наверное, колет сердце, а у Дамблдора (в лимбе – и на портрете, который не может не наблюдать за всем этим) выступают слезы:

- О, он мог помечтать, но он знал больше, чем ты, знал достаточно, чтобы не делать того, что сделал ты. – «…Просто потому, что вы слишком… что ж – благородны – чтобы их использовать…».
- Ты имеешь ввиду, он был слаб! – кричит Том. – Слишком слаб, чтобы посметь, слишком слаб, чтобы взять то, что могло быть его, то, что будет моим! – «Я лучше, лучше собаки, которая меня никогда не любила!»
- Нет, он был умнее тебя, лучший волшебник, лучший человек.

«…Он обвинил меня в том, что я – человек Дамблдора до мозга костей». – «Как грубо». – «А я ответил ему, что так оно и есть…».

Воистину, иногда тяжелый и неблагодарный, но очень интересный преподавательский труд вознаграждается так… думаю, если бы Дамблдор не был мертв, он бы сейчас умер от трогательности мужского (непрямого) признания Гарри в любви к нему.

- Я стал причиной смерти Альбуса Дамблдора!

Нашел, чем гордиться.

- Ты так думал, – говорит Гарри, – но ты ошибался.

Сотни людей задерживают дыхание.

- Дамблдор мертв! – выплевывает Том, убеждая Гарри, толпу, себя – в отчаянном страхе. – Его тело разлагается в мраморной гробнице на территории этого замка, я его видел, Поттер, и он не вернется! – «Правда же? Я же сам бегал смотреть! Он не мог пойти моим путем. Я вернулся, а он – слишком слаб для этого!»
- Да, Дамблдор мертв, – Гарри успокаивает толпу и Тома, видимо, надеявшегося причинить Гарри нескончаемую боль своими словами, – но не ты его убил. Он сам выбрал свой способ умереть, выбрал его за месяцы до смерти, организовал все с человеком, которого ты считал своим слугой. – «Да, да, я знаю: никакое заклинание не может вернуть умерших – Дамблдор мне давно рассказал это. Ну, и подумаешь. Большое дело».

Тяжко, должно быть, разговаривать с повелителем смерти. Возможно, стоило однажды не побояться и попрать смертью смерть, чтобы хотя бы приблизиться к гарриному пониманию вещей? хотя бы допустить саму возможность смерти? ведь, отрицая, мы чудовищно себя ограничиваем…

- Что это за детская сказка?

Снейп подбирается. Гарри набирает побольше воздуха в грудь. Дамблдор (на портрете и в лимбе) спешит принять самое невинное выражение лица из всех возможных («Я здесь ни при чем, Северус, даже не вздумайте на меня орать»).

- Северус Снейп не был твоим, – победно объявляет Гарри на весь оцепеневший Большой Зал. – Снейп был Дамблдора. Дамблдора с того самого момента, как ты стал преследовать мою маму. А ты так никогда и не понял это, потому что есть вещь, которую ты не можешь понять. Ты никогда не видел, как Снейп вызывает Патронуса, верно, Реддл?

Я думаю, в этот момент по душе Макгонагалл пробегает электрический ток. В нем все: и неверие, и шок, и радость, что ошибалась в Снейпе весь этот год, и боль по той же причине… Осознание придет потом. В эти секунды все развивается слишком быстро, на чувства некогда отвлекаться – Том может ударить в любую секунду, уверена, Макгонагалл, Кингсли, Слизнорт и остальные готовы вступить в бой по первой же необходимости… Кстати, а что Слизнорт? Я думаю, новость становится для него гораздо меньшим шоком, чем для Макгонагалл, я думаю, отдаленной частью сознания он всегда это знал и верил в Снейпа.

Дамблдор (на портрете и в лимбе) старается не сиять слишком уж неприкрыто. Что-то шевелится в мыслях людей, стоящих в Большом Зале, какая-то груда, очевидно, начинает поворачиваться в нужную сторону…

Том молчит. Сбой в матрице. Для него это серьезный удар. Если это так, если Гарри говорит правду… но ведь этого не может быть, верно? Снейп никак не мог обмануть его, его, Темного Лорда, величайшего мастера Окклюменции… Но, если он молчит, значит, сомневается. А раз сомневается, значит, глубоко внутри не считает себя величайшим, допускает возможность, что его когда-то давно мог облапошить 21-летний мальчик…

- Патронус Снейпа был ланью, – намекает Гарри, – такой же, как у моей матери, потому что он любил ее почти всю его жизнь, с того момента, как они были детьми.

Кхм... Я думаю, Снейп заходится в онемении, ибо тоже все никак не может решить, какие именно трехэтажные языковые конструкции следует использовать в данной ситуации. Полагаю, на языке у него из цензурного вертится только что-то вроде: «Дамблдор!! Гад!! Убью!!»

Дамблдор (в лимбе и на портрете), разводя руками: «Северус, вы же видите, я тут совершенно ни при чем! Мальчик сам это сказал, ну что с него взять?»

Брылы носа Тома трепещут.

- Ты должен был понять, – говорит Гарри, – он просил тебя пощадить ее жизнь, разве нет?
- Он хотел ее, вот и все, – глумится Том, все больше напоминая жалкое, загнанное в угол тщедушное посмешище, чем Его Грозное Темнейшество, – но, когда ее не стало, он согласился, что были другие женщины, более чистой крови, более достойные его –
- Конечно, так он тебе сказал, – соглашается Гарри, – но он стал шпионом Дамблдора с того момента, как ты стал угрожать ей, и он работал против тебя с тех самых пор! Дамблдор уже умирал, когда Снейп его прикончил!

Я очень рада, что Гарри произносит эти слова. Швыряет их в лицо Тому, пожирающему каждый звук с утроенной тщательностью, с уничтоженным самолюбием, Тому, который вдруг обнаруживает не просто нож в собственной спине, но целый топор и две трети бензопилы, Большому Залу, всему миру – Гарри выпаливает их с такой гордостью, с такой отчаянно горячей уверенностью, что никто, имея все желание, уже не в силах возразить. Даже сам Снейп, стерший себе всю зубную эмаль.

Том издает сумасшедший смешок (видимо, пытаясь замаскировать заикание):

- Не важно! – «И вовсе мне не больно, и вовсе мне не обидно!» – Не важно, был ли Снейп моим или Дамблдора, или какие мелкие препятствия они пытались чинить на моем пути! Я раздавил их, как раздавил твою мать, якобы великую любовь Снейпа! – Ну и какой смысл всех давить, если в итоге останешься один да еще и со съехавшей крышей? Некому же будет даже стакан воды на эту крышу должным образом опрокинуть… – О, но все сходится, Поттер, и так, что ты не понимаешь! – «Это не я глупый, а ты, понял? Вот. Сейчас докажу тебе… докажу тебе все!!» – Дамблдор пытался удержать от меня Старшую палочку! Он спланировал, что Снейп должен быть настоящим хозяином палочки! – Интересно, а Том сам замечает, как прокалывается: он верит Гарри насчет лояльности Снейпа. То есть легко признает, что Снейп обвел его вокруг пальца, водил за эквивалент носа все эти долгие годы – его, величайшего Лорда всех времен!.. – Но я добрался до сути первее тебя, маленький мальчик, – подвиг, заслуживающий оваций, вне сомнений, – я добрался до палочки прежде, чем ты наложил на нее свои руки, я понял правду прежде, чем ты меня догнал.

Мысленно отметим для себя абсолютную убежденность Тома в том, что Гарри знает, что такое Старшая палочка, собирался накладывать на нее руки и в принципе намеревался играть с Томом в догонялки во всей этой палочковой истории. С чего бы такая уверенность? Что ж, на мой взгляд, это лишний раз подтверждает, что я была права: Снейп отлично прочистил остатки томовых мозгов, в нужное время заставив его поторапливаться с поисками, испугав, что Гарри занимается тем же самым.

- Я убил Северуса Снейпа три часа назад, – продолжает Том, и я прямо чувствую, как в душе Макгонагалл и Слизнорта, все еще слишком занятых, все еще отодвигающих все чувства за глухую непроницаемую стену, откуда им запрещено вылезать, пока все не кончится, что-то начинает ломаться и трескаться – но анализировать у них пока, слава Богу, времени нет, а потому боль, тупея, плещется за стеной, – и Старшая палочка, Жезл Смерти, Палочка судьбы по-настоящему моя! Последний план Дамблдора не удался, Гарри Поттер! – «Ха-ха! Я доказал! Все доказал!! Мерлин, как я крут, как я восхитителен, как ловок и умен!»
- Да, ты прав, – кивает Гарри, переходя к главному. – Но прежде, чем ты попытаешься убить меня, я советую тебе подумать о том, что ты сделал… Подумай и попытайся как-то раскаяться, Реддл…

Гарри действительно, преодолевая себя, стремится ему помочь. Он потрясающий, это правда. Возможно, один из самых потрясающих людей, кого я только знаю. Он совершенно не несущий свет добрый ангел, абсолютно не похож на Рыцаря-Без-Страха-И-Упрека из средневековых баллад. Он может раздражать и на него можно злиться, ему присущи многие свойственные человеку недостатки, но он – необыкновенно хороший парень. Он презирает Тома, но больше не ненавидит его – он заводит разговор о спасении человека, из-за которого потерял столько близких людей, человека, разрушившего его жизнь – и жизни сотни прочих. Он взрослый, сильный, самоотверженный, благородный, храбрый и в высшей степени чистый – именно этими качествами нужно обладать, если хочешь попросить Тома спастись, пока не поздно.

Я бы на месте Тома как минимум разрыдалась бы от умиления. Ведь вот она – та любовь (и, даже страшно сказать, забота), о которой он мечтал всю жизнь. Однако Том в состоянии лишь отупело переспросить:

- Что это?

Нокдаун. Разговаривать больше не о чем. Зрачки Тома сужаются до размера тонких полосочек, а кожа вокруг глаз белеет – ничто, кажется, не шокировало его сильнее за всю ночь.

Разговаривать не о чем – но… Гарри же – человек Дамблдора. Дамблдора, который никогда не убивал, если мог этого избежать, Дамблдора, который до конца пытался спасти от смерти каждого, ибо каждый заслуживает быть спасенным…

- Это твой последний шанс, – поясняет Гарри. – Это все, что тебе осталось… Я видел, чем ты иначе станешь… Будь мужчиной… попытайся… Попробуй как-то раскаяться…

Гарри тяжело это говорить. А мне тяжело объяснять, почему. Наверное, потому, что не так уж глубоко в душе Гарри на самом-то деле хочет его смерти, хочет, чтобы он мучился на том свете, чтобы он гнил там до скончания веков – и ему противно и почему-то больно читать нравоучения этому существу.

- Ты смеешь –?
- Да, смею! – рявкает Гарри. – Потому что последний план Дамблдора вообще не ударил по мне. Он ударил по тебе, Реддл.

Рука Тома, сжимающая Старшую палочку, дрожит. От негодования, страха – и полнейшего бессилия. Он уже окончательно понял, что чего-то не понимает, но, чего он не понимает, Том понять просто не в силах. Хоть плачь, хоть тресни. Есть вещи гораздо страшнее – и непобедимее – смерти. А еще есть «любимое объяснение Дамблдора». «Просто любовь».

«И его знание осталось прискорбно неполным, Гарри! – объяснял Дамблдор в месте пересечения Королей. – То, что Волан-де-Морт не ценит, он не считает нужным постичь. О домашних эльфах и детских сказках, о любви, верности и невинности Волан-де-Морт не знает и не понимает ничего. Ничего. Что у них всех есть сила превыше его собственной, сила, недосягаемая никакой магией – это правда, которую он так никогда и не понял».

Полнее и прямее сказать невозможно. И мне не жаль его совсем – Том, как и все остальные, сам себя за ручку любовно подводит к тому, что имеет в итоге. И я бы поняла, если бы Дамблдор ему помочь все эти годы не пытался. Вспомните разговор в Министерстве – он вновь напомнил Тому о существовании вещей хуже смерти. Вспомните разговор в вечер объявления Первой Магической войны:

- Так ты именуешь то, что делаешь, величием? – мягко спросил тогда Дамблдор.
- Разумеется. Я экспериментировал. Я раздвинул границы магии дальше, чем это когда-либо удавалось –
- Некоторых видов магии, – негромко поправил Директор. – Некоторых. Что касается других, ты остаешься… прости мне… прискорбно невежественным…

Так всегда было. Дамблдор пытался учить – сколько еще таких разговоров состоялось? – но Том не слышал, обижался и с упорством барана продолжал прыгать на граблях, словно на батуте.

Нет, мне не жаль его совсем. Когда Гарри, уже выходя из себя, читает ему лекцию «Палочка Выбирает Волшебника», Том продолжает ерничать, отбиваться, тяжело дышать, но дрожащим голосом настаивать на своем («Он убил –», – будто это имеет значение. «Но тогда, Поттер, Дамблдор все равно что отдал мне эту палочку!»), вместо того, чтобы задуматься и попытаться Гарри услышать, попытаться понять, о чем говорит мальчик, чего ему на самом деле не хватает…

Да, Гарри, окрыленный встречей на вокзале, в очередной раз спешит с выводами («Дамблдор хотел умереть непобежденным, последним настоящим хозяином палочки! Если бы все пошло по плану, сила палочки умерла бы с ним <…>») и ошибается в деталях – но суть-то Гарри уловил точно. Том до упора не может понять, о чем Гарри говорит даже в этом вопросе – что, чтобы выиграть палочку, не обязательно убивать, доказательство перед носом – Грин-де-Вальд, оставшийся в живых после дуэли с Дамблдором, в которой Директор и выиграл палочку – и во всем остальном Том Гарри не поймет.

Желание подростка настаивать на раскаянии умирает в зародыше – и это становится последним убийством, которое совершил Том. Говорить не о чем. Гарри сделал, что мог – просил, угрожал, тормошил («Окстись, Реддл!»), но танк, в который забилось Его Темнейшество, вообще не имеет щелей. Он, может, и хочет, но ни слышать, ни видеть Гарри оттуда уже не может – грязь залепила все.

А потому Гарри остается лишь разжевать последние пункты, сохраняя головной конец Тома от самовозгорания:

- Настоящим хозяином Старшей палочки был Драко Малфой.

Малфои, наверное, цепенеют. Хотелось бы мне видеть их лица. Однако для Гарри по-прежнему существует только лицо Тома – которое на мгновение становится абсолютно пустым от шока.

- Но какая разница? – мягко выдавливает он, совершив очередную перезагрузку системы. Для него все вновь предельно просто и понятно, как для дементора (видишь рот – целуй), барана (видишь стену – пробивай), тупого боксера (видишь недовольное лицо – ломай нос) и так далее (сами продолжите список). – Даже если ты прав, Поттер, это не имеет никакого значения для тебя или меня. У тебя больше нет палочки с пером феникса: мы сражаемся на чистом мастерстве… а после того, как я убью тебя, я смогу приступить и к Драко Малфою…

Драко в этот миг, наверное, задается целью перво-наперво срочно отыскать новые штаны. Должно быть, никогда в жизни Малфои так не хотели, чтобы Гарри оставался в живых как можно дольше.

- Но ты слишком опоздал, – говорит Гарри. – Ты упустил шанс. Я успел первым. Я одолел Драко Малфоя недели назад. Я забрал у него его палочку.

Гарри взмахивает палочкой Драко. Все взгляды в Большом Зале устремляются на нее. Опустим, что Гарри кажется, будто заварушка с Драко в углу в поместье, решившая судьбу всего человечества, была случайностью – звучит парень очень внушительно.

- Так что все сводится к этому, верно? – шепчет он. – Знает ли палочка в твоей руке, что ее предыдущий хозяин был обезоружен? Потому что, если знает… Я – настоящий хозяин Старшей палочки.

Том говорил с Гарри, как с равным. Гарри говорит с ним, как с безнадежно тупым хулиганом из младших классов. Все слова сказаны. Гарри полностью перед ним открыт. Даже шанс на спасение выдал. Тронную речь Том так и не произнес – полностью потерял контроль.

Небо озаряется красно-золотым. Выглянувшее солнце бьет по глазам, лицо Тома кажется смазанной вспышкой. Это – рассвет нового дня, в котором Гарри и Том друг другу надоели – а потому не оставляют места. Мне кажется, в какой-то мере Тому уже все равно, что он делает – он просто хочет, чтобы все побыстрее раз и навсегда закончилось. Унижение, только что перенесенное им, фактически уже не оставляет в нем совсем ничего живого.

Его высокий голос пронзительно визжит – в тот же самый миг, что Гарри, молясь всем богам, вопит:

- Авада Кедавра!
- Экспеллиармус!

С грохотом, подобным выстрелу из пушки, оба заклинания сталкиваются ровно посередине круга, который все это время очерчивали главные дуэлянты Большого Зала. Гарри видит все – деталь за деталью – проклятье Тома встречается с его заклинанием, Старшая палочка взлетает высоко в воздух в лучах восходящего солнца и начинает падать, крутясь в воздухе, падать в направлении Гарри, ее хозяина, которого она отказалась убивать. Жестом тренированного ловца Гарри ловит ее свободной рукой.

Том падает на спину, широко раскинув руки, его глаза закатились, тело съежилось и обмякло, лицо осталось непроницаемым и пустым. Что ж, он и в последние годы жизни-то шибко умным красавцем не казался.

Том Реддл мертв. Убит собственным отскочившим проклятьем. Пуф.

Гарри стоит в центре Большого Зала в звенящей тишине, пока осознание прокрадывается во все головы, в свете восходящего солнца, в запахе теплой весны и пыли разрушенного замка, сжимая в руках две палочки и не сводя глаз с пустой изуродованной оболочки врага. Наверняка ему думается о младенце на вокзале.

Чувств нет. Гарри просто смотрит.