Игра-7
Глава 76
Мастерство
Есть в этой истории еще одна весьма четко проведенная параллель.

Я говорю, разумеется, об истории о Дарах Смерти и четырех ее главных героях. Видите ли, время Гарри отыграло их судьбы в поразительно схожем ключе.

Том Реддл, подобно Антиоху Певереллу, выделял для себя Старшую палочку. И умер из-за нее – алчущий власти и силы.

Гарри, прямой потомок младшего Певерелла Игнотуса, больше всего любил мантию-невидимку. Ему удалось стать настоящим повелителем смерти, когда он добровольно снял мантию и отправился на Смерть.

Снейп, спасший Дамблдора от кольца, удивительно точно повторяет судьбу Кадмуса. Хотя он никогда не использовал Кольцо, подобно Кадмусу, он (фигурально выражаясь) покончил с собой из-за тех, кого не в силах был вытащить с того света.

Хорошо. Но в истории о Дарах был и четвертый, самый центральный персонаж – Смерть. Кто же занял его место?

Я полагаю, не ошибусь, если скажу, что этим человеком стал Дамблдор. Посудите сами: он отдал в руки Гарри все три Дара. Он стоял за смертями Тома, Снейпа и Гарри. Наконец, он приветствовал Гарри на вокзале, «как старого друга», и «как равные» они оставались там. По-моему, эта параллель прекрасна и очень подходит.

И, разумеется, невозможно, начав разговор об одном клоуне (Снейпе), не поговорить и о другом – его супруге и родителе Дамблдоре. Ведь, в конечном счете, все это – о нем, от него, для него и про него, старого коварного манипулятора, приложившего руку ко всему в этой истории и везде, куда ни глянь, оставившего по длинному серебряному волоску…

…Как обычно, понятия не имею, с чего начинать подступаться к Директору, этой огромной Вселенной, восхищающей, завораживающей и пугающей одновременно.

Я написала о нем уже тысячи слов и страниц – о том, что он знал, откуда он это знал, что с этим делал и почему, каким он был, как менялся, что говорил, о чем молчал, где он был смешон, а где ошибался и где поступил неизменно прекрасно – и все равно чувствую себя кем-то вроде Адама у Микеланджело, который протягивает руку, но так и не может коснуться Бога.

На картине в этой истории на месте Его фигуры, безусловно, стоит фигура Дамблдора. За все эти годы я лишь… протянула к нему руку. Это все, что мне удалось.

Бесспорно то, что невозможно размышлять о нравственности без анализа его действий и мыслей, ибо он – нравственное сердце всей истории, которое скользило, карабкалось, падало, поднималось, нащупывало дорогу, не ожидая, пока кто-то скажет, что он достоин цели, к которой идет, не оставляя сил на обратный путь, но упорно продвигаясь вперед. В этом тайна его – и, я полагаю, всякой – победы.

Ибо со всей определенностью можно сказать лишь, что поражение потерпит тот, кто не совершает абсолютно никаких попыток. Пока жив, можно все изменить как в лучшую, так и в худшую сторону – успех дела определяется тем, как мы воспринимаем ошибки и какие выводы из них делаем.

Это – если общо. Но ведь есть и частности.

Подобно Снейпу, Директор в юности совершил ошибку, которая привела к трагедии, подобно Снейпу, он кардинально сменил курс своего нравственного развития, подобно Снейпу, тем изменил не только себя, но и мир в лучшую сторону, положив весь остаток жизни на следование правильному пути. Я говорю, конечно, об истории с Общим Благом. С этого все началось.

Естественно, узнав об этом термине, я тут же полезла рыться в его истории и том, как его понимают иные мыслители. И я заметила интересную вещь: все почему-то спорят об определении Общего Блага, но единодушно сходятся на мысли, что определить его невозможно.

А по-моему, все это – столь горячо любимые мною разговоры в пользу бедных, которые сильно меня веселят (если я в хорошем расположении духа) и раздражают (если в плохом).

Лично я не испытываю затруднений и даже необходимости словесно определять, что такое Общее Благо. Мне кажется, что это такое, всякому нормльному человеку и так должно быть понятно на внутреннем уровне, как должно быть понятно, что такое, например, добро – или что такое любовь.

Все так или иначе любили в жизни. И разве они нуждались в определении чувства, чтобы его испытывать? Никто так и не смог дать четкое определение любви, но она есть и находит путь в сердца миллионов. Или, если проще, бессмысленно описывать, что такое секс – но становится понятно, что это, когда начинаешь им заниматься. Понятно, что такое добро, когда оно с тобой происходит. Понятно и что такое благо.

Наверное, это весьма расхожая проблема разнокалиберных ученых – им обязательно нужно всему дать определение. Считается, что без этого невозможно развитие той или иной отрасли науки (в данном случае – философии). Хорошо, что я – не ученый.

Большее (Общее – смотря как переводить) Благо – это, если хотите, Меньшее зло.

Процесс достижения Большего (Общего) Блага есть в сути попытка уменьшить сумму зла в мире.

Если бы каждый на протяжении жизни осуществлял эту попытку, Общее Благо было бы достигнуто. Ну, или, по крайней мере, человечество приблизилось бы к нему так близко, как только это вообще возможно.

Согласна, в современных реалиях сие вступает в противоречие с вещами типа политики, экономики, налогообложения и так далее. Ну так надо просто действовать в той системе координат, которая нам дана, где бы мы ни оказались. В семье, на работе, в транспорте, в очереди в налоговую, в судопроизводстве, под давлением государственных машин – в каком бы микромире мы ни оказались, это определение (оно же – стремление к) не меняется.

Иными словами, живи и не мешай жить другим – весьма универсальный закон. Пока ты один, если социум не оказывает своего воздействия на тебя, руководствуйся этим. Как только ты входишь в то или иное взаимодействие с социумом (межгосударственный, скажем, уровень или торгово-рыночные отношения в виде покупки сигарет в ларьке), правило немного трансформируется, но в сущности остается тем же, и его формулировка есть во всех религиях и науках: не делай другому то, чего ты не хочешь, чтобы сделали с тобой. Или, если угодно, делай другому то, что ты хочешь, чтобы сделали с тобой. Можешь помочь – помоги. Не можешь помочь – не мешай.

Кстати говоря, это правило входит в прямое противоречие с идеей молодого Дамблдора и Грин-де-Вальда поставить маглов на службу волшебникам. Понятно, что они взяли за основу ту ветвь античного понятия Общего Блага, в которой описывается благо людей свободных в том числе и за счет службы им людей несвободных (другой вариант этой ветви: низшая ступень живет для высшей, а все – для человека, а человек – для божественного – лучше бы они, право, хотя бы на нее внимание обратили), но эта ветвь ошибочна.

Как только мы начинаем оправдывать конкретное сегодняшнее зло стремлением к абстрактному завтрашнему добру, само понятие доброты и блага теряет смысл и превращается в пустое словоблудие. А ставить кого-то ниже себя – зло безусловное.

Совершенно понятно также и то, что все в своих действиях и стремлениях не могут руководствоваться этой формулой. Ну, хотя бы потому, что далеко не все стремятся к Общему Благу. Общее Благо вообще вряд ли достижимо целиком. Но это не исключает, что каждому отдельному человеку не нужно хотя бы пытаться его достичь.

И начинать на этом пути надо с собственных мыслей, слов и поступков. Именно так – мысли идут первыми. В идеале, если подавляющее большинство станет организовывать свою жизнедеятельность в соответствии с идеей Общего Блага, оно сможет организовать такую систему развития общества, при которой бы каждый человек с младенчества воспитывался в устремлении к Общему Благу, и тогда через пару поколений на Земле не осталось бы никого, кто действовал бы в нарушение этих идей. Рабоче-крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась бы, бгг.

То есть, как бы, все это, конечно, невозможно, однако процент вероятности все равно сохраняется. Да и… даже если бы это было бы невозможно на 120%... что мешает нам попытаться? И, если бы мы попытались – если бы пытался даже один человек на планете – это стало бы возможно на миллиардную долю процента. О ирония.

Границы невозможного всегда можно расширить. Как и границы возможного. Дамблдор все это понял. Обретя великие знания с великой болью, он отправился на борьбу со злом, этой многоголовой гидрой, зная, что ему многое дано – а значит, и спрос с него несоизмеримо больше, чем со всех остальных.

Оставив за спиной самую большую ошибку своей жизни, он вынес из нее все лучшее и превратился в того, кого мы с Гарри узнали и полюбили. Он стал для нас мерилом того, как надо. А еще мерилом того, как не надо. Что, если вдуматься, должно быть, важнее всего остального.

Году эдак в 2015 я слушала одну умную речь одного очень умного человека. Он говорил о том, почему случаются войны и какие качества отличают настоящих лидеров. Я записала все, что услышала, очень тщательно, слово в слово. Я думаю, самое время вспомнить о части той речь. Я думаю, здесь – самое подходящее место для нее:

- Возможно, – говорил он, – выдающихся лидеров не так много, потому что миру они не нужны. Потому что лидер сам по себе – не такой уж значительный феномен. Когда лидер встает и заявляет: «Я великий! Я сильный!» – люди говорят: «Да, правда? Ты можешь остановить террор? Нет. Ты можешь искоренить социальную дифференциацию? Нет. Так почему ты говоришь, что ты великий? Если ты хочешь быть великим, не обманывай нас, служи нам. Но тогда ты должен чувствовать себя слугой, а не лидером. Тогда мы дадим тебе шанс».

- Моисей, – продолжал он, – сделал нечто уникальное. Он предпочел нравственный долг всем прелестям мира: богатству, красоте, власти. Это непросто, потому что быть нравственным – имеет свою цену. Нравственность – не прекрасная дама, ее нельзя добиться. Все, что можно сделать – попытаться. Это – совершенная цель, но с очень сложным путем ее достижения. Однако она имеет и преимущества. Потому что вы никогда не будете удовлетворены, вы постоянно будете пытаться достичь цели. И, если вы ее не достигнете, сама попытка ее достичь – это нравственность. Она заставляет вас по-другому смотреть на мир.

Я думаю, все эти слова применимы и к Дамблдору, чудесному лидеру и прекрасному человеку. Он делал, что мог, в обстоятельствах, в которых оказался, и делал это блестяще. Ибо, не станем скромничать, мог очень многое.

Говорят, что душа – это пять чувств. Виртуозность одного из них – дарование. Виртуозность всех пяти – гениальность. Дамблдор был гением. Он не считал, что все способы борьбы хороши, и, пожалуй, самым главным его оружием было слово – и вечная готовность… скажем так… встретиться на холме.

Он использовал все возможности, которые были ему дадены, а также ресурсы, которые имелись у него и у других – и делал это неизменно изящно, с юмором, огромной любовью, уважением, тактом и трепетом, тщательно следя за тем, чтобы его действия не причиняли вреда и вели не только к победе, но и к свету тех, за кого он был ответственен.

Ибо война – войной, а есть ведь еще и жизнь каждого отдельно взятого человека, со всеми ее ошибками, комплексами, сложностями, задачами и личными желаниями. Он управлял горами, огнем и водопадами, сдвигал тектонические плиты, жонглировал бетонными блоками и – в некоторых случаях – фундаментами внутренних домов людей, распутывал сложнейшую паутину, ловко перебрасывая устрашающе сплетенные между собой ниточки с одного конца гобелена на другой, и все – для того, чтобы как можно большее число людей подвинуть к свету, а заодно и к победе. Над Томом – да – и, что, может, и важнее, над самими собой.

Вот вам конкретный и ясный пример: один человек пытается достичь Общего Блага. Делает его достижение возможным на миллиардную долю процента – тем самым вдохновляя второго, третьего, пятого, сотого – и вот уже процент кажется несоизмеримо больше. Я не знаю человека, на которого бы не повлиял Директор. Я не знаю ситуации, которую бы он не повернул к добру.

Да, в этой истории, на этом огромном гобелене жизни все еще остаются черные пятна. Но Дамблдор выбелил значительную его часть. Более того, те части, которые он выбелил, стали отбеливать соседние. Именно так все и происходит. Цепная реакция. А началось все с того, что один мальчик когда-то давно совершил ошибку, а затем начал с собственных мыслей и поступков, чтобы ее исправить. И в посмертии не прекратил пытаться.

Да, теперь можно сказать, что он поступал неправильно не единожды. Что он ошибся, упустив Тома на стадии до-волан-де-мортовской. Что его ошибки привели к смерти Седрика и Сири. Много чего можно сказать. Можно заявить, что он всю жизнь периодически поступал неправильно, что вот тут и тут, а еще вон там он должен был действовать иначе.

Такие слова легко говорить после того, как все закончилось. Может, он в лимбе – или где бы он сейчас ни был – и сам уже не раз их произнес. Может, его портрет делает это. Может, он и при жизни повторял их всякий раз, когда просыпался, увидев в кошмарном сне очередные глаза.

Но ведь найдется много таких заявителей, которые на самом деле не меньше него хотели бы все это прекратить. Но не могли, потому что у них не было сил. А у него были, и он смог. И сейчас они могут позволить себе роскошь судить его только потому, что до сих пор свободны и живы. Вот вам ваша истина, в красивой такой упаковочке, Рита и последователи. Наслаждайтесь.

Я же без всякой доли сомнения признаю, что то, что он сделал, он вынужден был сделать, а то, что у него не получилось, не получилось не потому, что он не пытался, а потому, что обстоятельства оказались сильнее него – и я не собираюсь рисковать, осуждая результаты. Дамблдор спас мир. Большая Игра была мастерской.

Для него было бы еще большей – самой большой – наградой, если бы жертв удалось избежать. Он не хотел, чтобы люди погибали. Но здесь вопрос уже не в том, чего хотел Дамблдор, а скорее в том, чего хотел Реддл.

Напомню, ибо это важно и я настаиваю: смерть Дамблдора явилась единственной преднамеренной и даже четко спланированной в Большой Игре. Есть у меня подозрения, более того, что Дамблдор знал о том, что ему придется умереть ради того, чтобы Большая Игра продолжилась и завершилась, задолго до встречи с кольцом. Рано или поздно возрожденный Том попросил бы Снейпа об услуге – да просто чтобы проверить на вшивость. И что тогда? Дамблдор принял возможность своей смерти задолго до того, как стал умирать. Легенда Снейпа должна была сохраниться.

Для сравнения и по текстам кого-то ныне для меня безызвестного: Том всю жизнь посвятил тому, чтобы достичь бессмертия, убежать от смерти. А умер он в возрасте 72 лет. В то время как, будучи волшебником, вероятно, мог бы дожить и до двухсот, если бы просто хорошо следил за своим здоровьем.

Кроме того, Философский Камень ведь существовал! Безусловное бессмертие уже было реальностью – Николас Фламель и его жена жили веками к моменту развития событий в Игре-1, прекрасно себя чувствовали и по всем меркам были милыми людьми, а не отбитыми психами, похожими на змей-убийц, так что, может быть, если бы Том вежливо попросил, они поделились бы с ним эликсиром?

Но нет. Вместо этого он пошел и нашел решение в том, чтобы поубивать легионы людей, лишить себя бессмертной целостной души, разрывая ее на клочки с каждым новым трупом, потом переродиться в какого-то змее-гитлера из ночных кошмаров, а потом склеить ласты в возрасте, в котором некоторые маглы даже на пенсию не выходят, и который волшебники вообще склонны считать все еще легкомысленным. А уж про хоббитов я вообще молчу.
Да и умерло Его Величайшее Темнейшество, как обычный человек, фактически впервые за всю жизнь очеловечившись. Позорище, а не злодей.

Да, в принципе, все они таковы. Шах и мат, любители ставить Дамблдора на одну доску с Томом.

Или вот – еще одно сравнение: это тщедушное животное Реддл обрекло Гарри на долгие годы мучений. Он был безрассудным и злым в годы Игр, потому что из-за этого животного потерял семью, был обвенчан с долгом, которого никогда не хотел, и его подвергали унижению и возлагали надежды в равной мере только потому, что он носил отметку, оставленную ему убийцей. Наверняка Гарри был еще более безрассудным и злым и некоторое время после войны, ибо видел так много жестокости.

С другой стороны – Дамблдор, чья Игра помогла Гарри пройти сквозь весь этот ужас, выжить и, наверняка, справиться с демонами войны и после ее окончания, Игра, золото которой он бы в жизни для себя не открыл, сложись все иначе. Воистину, все к лучшему в этом лучшем из миров. Воистину, в конце концов все заканчивается хорошо, иначе – это не конец. Воистину, аве Дамблдор. И Снейп.

Ибо эта история – еще и о роли личности в… истории в масштабах мира. Не будет личности – поплывет все, никакая война не будет выиграна.

Дамблдор был такой личностью, тем превосходным лидером, в котором нуждалась его сторона. А доиграл за него Снейп. Так что рыть надо в том, что касается Директора, а также в том, что касается Снейпа, а главное – в том, что выполнено ими вдвоем.

И, если Гарри действительно начал в этом рыть после войны, а я уверена, что начал, то все понятно и с именем его второго сына. Не столько сие хохма, сколько намек. Многозначительное-премногозначительное подмигивание куда-то туда, далеко-далеко, где идут грибные дожди. И хорошо сие воистину, ибо, кроме прочего, еще и увековечивает имена тех, у кого не осталось семей это сделать, а также является им великим почтением – и надеждой на то, что сам Гарри будет прощен. Ибо, конечно, смерти в битве будут преследовать его вечно.

Никто не достоин большего восхищения и уважения, чем тот, кто сажает деревья, в тени которых ему не суждено сидеть. Но, возможно, самое главное – что посидят другие. «Светя другим, сгораю сам», – именно так.

Сейчас у меня на сердце тяжело, у меня на душе тяжело. Там живет Дамблдор, и я не могу и не хочу его забыть. Мертвые способны говорить с нами лишь устами живых, а также оставленными по себе знаками. За словами, которые Дамблдор дарил всем при жизни, я чувствую живую душу. Все то время, что я работала над Большой Игрой, у меня в голове звучал его голос. Он и сейчас так делает. Я следовала за ним по тропинкам осознаваемых историй, дралась за него, верила в него, смеялась и плакала вместе с ним – так, словно бы вся жизнь, оставленная в книгах – здесь, сейчас, заново – возможна.

Спасибо ему за то, что дал мне немножечко понять, что это за дорога – когда истово служишь тому, во что веришь всем сердцем, а затем… затем еще дал возможность понять, как именно все произошло. И как по-настоящему закончилось. И что – спасибо Тебе, Господи! – есть еще на свете по-настоящему прекрасные, умные и сильные мужчины, способные хороших людей защитить, не совсем потерянных вывести к свету, а совсем плохих развернуть так, чтобы они сами себя выпороли.

«…Когда меня не станет, я буду петь голосами своих детей…» – именно так. Возможно, еще и потому Дамблдор оставил так много намеков, чтобы Гарри понял про Большую Игру все, чего не понимал раньше – и, вероятно, рассказал другим. Скитер вытащила всю его грязь. Гарри зальет это светом, подобным тому, в котором Дамблдор сейчас пребывает.

Пребывает. Я другого места в том мире для него не вижу.

17 лет он принимал решения и сражался, таща на себе самое страшное – ответственность. Гарри немного попробовал, каково это, ему не понравилось, хоть и удалось. Дамблдора наказали – и благословили – тем, чего он всю жизнь боялся. Может быть, у него не всегда получалось действовать правильно, однако от груза он не отказывался, и его стремление к правильному обеспечило ему, кроме прочего, еще и нередкую помощь свыше.

Да, без этого никуда, если сделано все возможное и невозможное, и этого в истории много.

Среди прочих, есть, к примеру, в Игре-7 один знак, безусловно, тоже посланный свыше – мне он очень нравится. 31 июля 1997 года Хагрид в Норе сообщил Гарри и ребятам, что в Лесу родились единорожики. Последняя Игра.

А в первой Дамблдор был вынужден пожертвовать взрослыми единорогами.

Уроборос. Что-то уходит – что-то рождается, всегда есть новое начало, возобновление истории, надежда на то, что в этот раз худший сценарий не повторится – для чего эту новую жизнь следует жить по-новому – достойно. Вот Дамблдор свой урок из той истории с единорогами вынес. Вынес так, что аж кентавры его поняли, простили, приняли и ринулись помогать. А мы чего? А мы должны постараться вынести урок Дамблдора и не повторять его ошибок, не допускать, чтобы они стали нашими. Это, знаете ли, тоже выбелит часть гобелена.

Но даже несмотря на ошибки Директора, мне все больше нравится размышлять именно о его более ранних годах. Потому что это, кроме прочего, резонирует и с тем, что я делаю прямо сейчас. Есть в них какие-то мотивы и элементы, которые во всей красе расцветают к самому концу его прекрасной, но сложной жизни, вознося его на высшую ступень развития как Человека.

Хотелось бы мне иметь возможность прямо спросить его, что он думает о себе молодом. Наверное, если бы мы не знали, что Рита, Дож, Мюриэль и остальные говорят о Дамблдоре, мы бы могли решить, что их истории – о совершено другом человеке. Возможно, Дамблдор сказал бы мне, что часть его начинаний не достигла желаемого им результата. Что некоторые из них были настолько плохи, что он желал бы избавиться от них.

В этот момент мое понимание успеха и созидания изменилось бы. Я бы поняла, что успех длится мгновение. Но то, что мы всегда чувствуем – это созидание, творчество и мастерство («Я оставляю снитч, как напоминание о наградах за упорство и мастерство»). Но вот в чем вопрос: каким образом успех превращается в мастерство?

Я думаю, это происходит, когда мы начинаем ценить дар почти-победы.

Успех – это попасть стрелой из лука в десятку. Мастерство – знать, что это ничего не значит, если ты не можешь это повторить.

В отличие от успеха, который я вижу, как момент во времени и ярлык, коим награждает нас мир, мастерство (не путать с совершенством) – не обязательно достичь цели. Скорее это постоянное стремление к этому. То, что побуждает нас делать это, продвигаться дальше – это умение ценить близкую, недостижимую почти-победу.

Другими словами, стремление к мастерству – практически всегда в процессе («Благодарю Бога за то, что я всегда желаю большего, чем могу достичь», – вот что я бы сделала девизом мастеров). Мастерство – это достижение, а не свершение. То, чем всю жизнь занимался Дамблдор. Это постоянное желание преодолеть расстояние между тем, где ты находишься сейчас, и тем, где хочешь оказаться. Это – жертвование во имя ремесла (а не во имя создания карьеры или достижения цели, пусть даже она велика). Это очень преподавательское дело – быть мастером – не важно, кто человек по профессии. Например, в Большой Игре Дамблдор не столько воюет, сколько именно учит (жертвует).

Частично причина того, что почти-победа является частью мастерства, в том, что, чем выше наше умение, тем яснее становится, как мало мы знаем. Успех нас мотивирует, но почти-победа может подтолкнуть нас к непрерывному стремлению (Вечному квесту. Бессмертной Игре).

Потому что она меняет наше видение перспектив и ставит наши цели, которые мы склонны видеть на расстоянии, в непосредственную близость – туда, где мы находимся. Почти-победа заставляет нас сфокусироваться на том, что именно сейчас мы планируем сделать, чтобы покорить гору перед собой.

Но расцветаем мы не тогда, когда все сделали, а когда многое еще предстоит, когда находимся на грани – и мы знаем это глубоко внутри («Моя самая любимая песня – всегда следующая, та, которую еще только предстоит сочинить»). Вот почему, к примеру, намеренное незавершение заложено в создании мифов. Вот почему Дамблдор оставил так много подсказок и дал так мало ответов.

Преподаватели никогда не чувствуют, что могут сделать достаточно для своих подопечных, чтобы помочь им преодолеть эти постоянные почти-победы. Дамблдор принимал это смиренно и сделал бесконечный переход от почти-победы к почти-победе увлекательным и наполненным смыслами – с тем, чтобы Гарри или кто-нибудь другой, столь же любознательный, когда-нибудь вернулся к этой истории – и попытался вскарабкаться на новую гору, эту историю окончательно завершив.

Есть такое понятие – «линия духа». Умышленный изъян в шаблоне, который предоставляет ткачу или изготовителю путь к отступлению – но также и повод продолжать работу. «Линией духа» в этой истории стали все странные несостыковки и двусмысленности, коих, если присмотреться, внезапно вылезает огромное множество – тысячи и тысячи, я не шучу. Одна 394 редакция мемуаров Снейпа чего стоит.

В общем, настоящие мастера – эксперты не потому, что сопровождают объект к его абстрактному завершению, а потому, что понимают: такое завершение не одно, и это дарует нам всем бесчисленное множество окон возможностей и правильных ответов.

Дамблдор знал, что отдавал всего себя ненасытному, незавершаемому пути, который всегда требует большего. Я говорю не о войне, я говорю о Большой-Большой Игре. Покраске гобелена, если угодно. Или как можно большего количества столбов.

А нам всем, начиная с Гарри, был дан редкий дар – возможность видеть, как выглядит настоящее упорство и высочайший уровень точности, что значит, подобно лучнику, зафиксировать свое тело на протяжении десятилетий, чтобы попасть в цель, вырастая до своего рода превосходства в неизвестном и недостижимом и тем самым – достигая его.

Но триумф Дамблдора – не его огромные достижения, а продвижение вперед, упорное и целенаправленное, по череде почти-побед. Я думаю, по этому пути он прошел дальше, чем все, кто были до него. Но так и не окончил.

Это нормально, иначе бы все потеряло смысл. Куда и зачем двигаться, если за тебя уже всего достигли? Куда и зачем развиваться, если ты достиг потолка? Но потолка нет – и это здорово. Если бы Дамблдор не умер, он бы с высшей точки своего развития отправился, страшно сказать, еще выше. Иначе бы его просто смыло оттуда.

Мы созданы для незавершенных идей, даже если они – наше предыдущее «я». Это динамика мастерства. Приближаясь к тому, чего, казалось, хочешь, можно достигнуть большего, чем когда-либо смел мечтать. А если не достигнешь, это сделают другие. Это самое главное. Так что завершение – это цель, да. Но, надеюсь, никогда не конец.

Когда ранним утро 2 мая 1998 года Гарри, Рон и Гермиона поднимаются в кабинет Директора, портреты устраивают им стоячие овации, выкрикивая поздравления, салютуя шляпами, париками и слуховой трубкой. Гарри смотрит на одного единственного человека, который стоит в самом большом портрете сразу за креслом директора.

Из его ярко-голубых глаз за стеклами очков-половинок текут слезы, хотя он состоит сплошь из краски да пигментов, но по его щекам текут самые настоящие слезы и прячутся в длинной серебряной бороде.

Он не сводит с Гарри глаз. Его сияющая гордость и благодарность невыразимой силы сшибают с ног, поливая душу таким же бальзамом, какой всегда рождала песнь чудесного Фоукса.

Наконец, взяв себя в руки, Гарри подает знак, и портреты уважительно замолкают, светясь от счастья или вытирая слезы в ожидании, пока подросток заговорит. Однако он обращается только к Дамблдору, зная, что обязан сделать последнее усилие, получить последний совет в Большой Игре, а потому с большой осторожностью подбирает слова, сражаясь с обессиленным мозгом.

- То, что было спрятано в снитче, – говорит Гарри, – я уронил это в Лесу. Я не знаю, где точно, но я не собираюсь снова это искать. Вы согласны?

Портреты заинтриговано переглядываются, однако Дамблдор улыбается.

- Да, мой дорогой мальчик, – говорит он. – Мудрое и смелое решение, но не то, чего бы я от тебя не ожидал. Кто-либо еще знает, где оно упало?
- Никто, – отвечает Гарри, и Дамблдор удовлетворенно кивает.
- Но я оставлю подарок Игнотуса, – предупреждает Гарри.
- Ну разумеется, Гарри, – сияет Директор, – он твой навсегда, пока ты не передашь его далее!
- И есть еще вот это, – Гарри вытаскивает Старшую палочку.

Рон и Гермиона смотрят на нее с таким благоговением, что Гарри мигом ощетинивается.

- Я ее не хочу.
- Что? – восклицает Рон. – Ты с ума сошел?
- Я знаю, она сильная, – устало произносит Гарри. – Но я был счастливее со своей. Так что… – Гарри вытаскивает едва-едва держащиеся на пере феникса обломки его старой палочки. Если это не сработает, знает он, ничто уже не поможет.

Он кладет обломки на стол Директора и мягко касается их самым кончиком Старшей палочки.

- Репаро.

Пожалуй, это очень правильно. Единственное заклинание, которое Гарри когда-либо сотворил с помощью Старшей палочки, направлено не на то, чтобы рушить, карать, защищаться или убивать, но на то, чтобы излечить.

Палочка восстанавливается, из ее кончика вылетают красные искры. Гарри спешит взять ее в руку и чувствует внезапное тепло – будто палочка и ладонь радуются воссоединению.

Дамблдор смотрит на подростка с огромной любовью и восхищением («Эх, какого человека воспитал!»).

- Я положу Старшую палочку обратно, откуда ее достали, – говорит Гарри. В конце концов, кто знает, как обернется жизнь? Вдруг ему снова понадобится починить свою? Потому ломать Старшую палочку было бы… не мудро. – Она останется там. Если я умру естественной смертью, как Игнотус, ее сила прекратится, так? Предыдущий хозяин никогда не будет побежден. Это будет ее конец.

Каков шанс, с талантами Гарри-то, у парня умереть естественной смертью – это тема для отдельного разговора – я не знаю. Равно как не знаю и того, почему Гарри, в последнем разговоре с Томом громко объявивший на весь Большой Зал, что является хозяином Старшей палочки, надеется после этого умереть естественной смертью. Наверное, потому, что он наивен и очень добр.

А еще потому, что мало кто понимает, что это за палочка такая. А те, кто понимают, его боятся. Или же хранят его секреты, ибо являются его соратниками и друзьями. Да и, в конце концов, человеческая память – штука недолговечная. Подобно Дамблдору, Гарри не собирается хвастаться, а потому все забудется.

Директор кивает. Они улыбаются друг другу. Кабинет Дамблдора становится земным Местом Пересечения Королей.

- Ты уверен? – спрашивает Рон, не сумев скрыть жажду в голосе, глядя на палочку.
- Я думаю, Гарри прав, – тихо говорит Гермиона.

Ребята, дорогие ребята, остаются верными себе (и Гарри, чего уж тут) до самого конца. Ни малейшего выпадения из характеров – что бы ни произошло.

- От этой палочки больше проблем, чем она того стоит, – говорит Гарри. – И, если честно, мне на всю жизнь хватило проблем.

Гарри отворачивается от портретов, теперь мечтая лишь о постели и паре бутербродов, которые Кикимер, возможно, мог бы ему принести прямо в спальню. Ничто другое и никто другой пока больше не имеет значения. Наверное, Дамблдор продолжает улыбаться, когда Гарри, кивнув ему на прощание, закрывает за собой дверь.

Конечно, он еще будет помогать парню, будет его советчиком, наставником и опорой – Гарри его никуда не отпускает. Он еще послужит ему самым большим нравственным ориентиром, но все это – в рамках жизни, а не Большой Игры.

Большая Игра окончена. Вени, вичи… Вулфрик Брайан Дамблдор.

Или?..

Умер ли Том Реддл?

Его оболочка – безусловно и навсегда. Его крестражи уничтожены, как и он сам, и та его часть, что жила в Гарри. Но то, что он собой олицетворял, остается. Зверь по-прежнему находится внутри. Всех.

Он не друг. Он может быть полезным, но не способен думать. Он глуп. Он жесток. Мы сами и зверь – не одно и то же. Мы не обязаны делать то, что ему хочется. В противном случае… Том Реддл победит.

Сейчас Гарри – и мы вместе с ним – находится в состоянии почти-победы. И об этом важно помнить. Всегда.
К оглавлению БИ
Made on
Tilda