Когда Андромеда Тонкс, сестра Беллатрисы и Нарциссы, гуляла с маленькой дочерью, маленькой гордостью ее и Теда, маглорожденного волшебника, за которого она вышла замуж, навсегда заслужив презрение семьи, она, должно быть, не могла не изумляться способностями Нимфадоры.

Когда она узнала, что ее веселая неловкая дочь станет самым юным мракоборцем Министерства, членом Ордена Феникса да еще и протеже самого Аластора Грюма, Андромеда, должно быть, не могла понять, печалиться ей или радоваться. Она видела, что способности дочери незаменимы в работе мракоборца, но также знала, что отныне ее дочь будет ежедневно подвергаться опасности, зачастую смертельной.

Когда стало ясно, что война, до сих пор надменно проходившая мимо двери дома Андромеды, теперь лично стучится в нее рукой уверовавших в Избранного, Андромеда, должно быть, с надменным лицом открыла дверь и впустила ее. Смешно было надеяться, что ее семья останется в стороне в безопасности в такое время, и Андромеда согласилась сделать все, что может, чтобы война не стучалась в другие двери – иных семей.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что они с Тедом принимают у себя Гарри и Хагрида, залечив все их травмы. С первых секунд Гарри становится совершенно ясно, что Тед, ухаживавший за ним и Хагридом, совсем не в курсе того, что случилось – его лицо белеет, когда он слышит о Пожирателях. Понятно, что в этот момент его мысли спешат одновременно в двух направлениях: как там дочь – и, похоже, в Ордене завелась крыса.

Тед сообщает Гарри о защите на сто ярдов вокруг дома, и Гарри наконец понимает, куда делся Том – за пару секунд до этого его шрам взрывается новой болью, будто раскрывшаяся рана, и я склонна думать, что именно в этот миг Том бросает летать вокруг дома злобной напуганной тенькой и, не в состоянии прорвать защиту чужими палочками, гордо ретируется, очевидно, захватив с собой и весь боевой дух оставшихся Пожирателей.

Я тактично и из последних сил промолчу о том, что раз даже Реддл не в силах преодолеть чары вокруг дома, гораздо безопаснее было бы трансгрессировать или отправиться с помощью Портала в дом Тонкс или – ну, не знаю даже – сразу в Нору, как Гарри и Хагрид бы и сделали по итогу, если бы не успели к Порталу из дома Тонкс в Нору – ладно уж, Гарри не смущает этот факт, но Тед и Андромеда тоже дружно молчат о вопиющей нелогичности разработчиков деталей операции, что наводит меня на мысль, что им, в общем-то, тоже было прекрасно известно, зачем нужен весь этот маразм.

Вернее, навело бы, если бы не побелевшее лицо Теда – и тот взгляд, каким он обменялся с вошедшей в комнату следом за Хагридом Андромедой. Судя по их реакции, эти двое совершенно точно не ожидали, что план Ордена провалится. Видимо, времени оценить всю его бестолковость у них тоже было не слишком много – остается лишь заключить, что Тонкс до последнего не рассказывала родителям об операции, щадя их чувства.

Знакомство Гарри с Андромедой не слишком красивое и долгое – сбитый с толку после пережитого стресса, парень путает ее с Беллатрисой и едва не набрасывается на женщину, так что она вряд ли так уж подростком довольна. Сообщив, что они ничего не знают об участи ее дочери, Гарри и Хагрид спешат убраться в соседнюю комнату вместе с Тедом – к Порталу, до активации которого остается около трех минут. Гарри сложно прощаться с Андромедой, прекрасно чувствуя ее страх, разделяя его и борясь с ужасным ощущением собственной вины.

Только когда Гарри кладет руку на Портал-расческу, Хагрид оглядывается по сторонам:

- Погоди, – произносит он. – Гарри, где Букля?
- Она… ее ударило, – глухо говорит Гарри, пряча глаза, на которые вдруг наворачиваются слезы.

Подросток любил свою питомицу. Букля была единственным другом Гарри у Дурслей. Наверное, именно так умерло его детство – в ту ночь на 27 июля 1997 года, взорвавшись в воздухе.

Хагрид больно хлопает друга по плечу.

- Ничего. Ничего. Она хорошо и много пожила –

Странно, конечно, слышать от Хагрида «ничего», когда речь идет о зверюшках, но он, как и годы назад, в сущности прав – «есть вещи поважнее метлы и крысы»». Хорошо, что сам Гарри и сам Хагрид остались живы – люди все-таки…

Секунду спустя после того, как Тед предупредил Хагрида о Портале, и тот успел коснуться расчески пальцем, Гарри и полувеликан тяжело опускаются во дворе Норы на жесткую землю – под крики бегущих к ним Джинни и миссис Уизли.

Тут же выясняется, что Гарри и Хагрид – первые, кому удалось вернуться – Порталы Рона, Тонкс, Артура и Фреда пришли пустыми. Гарри, пытаясь оправдаться, принимается рассказывать о погоне, но миссис Уизли, вечная и пламенная любовь всей моей жизни, белая как мел, обнимает парня так крепко, как он, по его мнению, не заслуживает, прошептав: «Хвала небесам, что с тобой все в порядке». Истинная мать. Истинная.

Хагрид просит немного бренди, дав миссис Уизли возможность скрыться в доме. Едва он опустошает залпом целую бутылку, в потоке голубого света в нескольких футах от всех компании появляются Люпин и потерявший сознание, истекающий кровью Джордж. Гарри помогает занести его в дом. Миссис Уизли склоняется над сыном, и Люпин выволакивает Гарри в кухню, где Хагрид пытается протиснуться через дверь, и щедро прикладывает подростка спиной о стену.

- Какое существо сидело в углу, когда Гарри Поттер в первый раз оказался в моем кабинете в Хогвартсе? – спросил Люпин, слегка встряхивая парня. – Отвечай мне!
- Э – гриндилоу в аквариуме, так?

Люпин выпускает Гарри и приваливается спиной к кухонному шкафу.

- И что это было? – орет Хагрид, так и не преуспевший в попытке протиснуться сквозь дверной проем.
- Извини, Гарри, но я должен был проверить, – кратко произносит Люпин. – Нас предали. Волан-де-Морт знал, что тебя перевозят сегодня, а единственные, кто мог сказать ему – это те люди, которые были непосредственно вовлечены в план. Ты мог быть самозванцем.

Рассуфоненность Люпина вполне можно понять – он переживает и за Тонкс, и за Гарри, и за всех своих бывших учеников, и за друзей. Но, откровенно говоря, в моменты наивысшего волнения умнейший и деликатнейший Люпин прекращается в полного придурка.

Так, Гарри, истинный сын своего отца, сразу отметает идею о предательстве, вполне резонно заметив, что в таком случае Том бы сразу знал, что настоящий Гарри летит с Хагридом, но Том этого явно не знал, ибо перехватил Гарри ближе к концу погони. Люпин, даже не скрывая шока от этой новости, спрашивает сначала, что случилось, а затем уточняет, как Пожиратели могли Гарри узнать. На что Гарри, наивная душа, выдает единственное, что приходит ему на ум: «Я – я увидел Стэна Шанпайка <…>. И я попытался обезоружить его вместо – ну, он не знал, что делал, разве нет? Он должен был быть под Империусом!»

Вот и нашла коса на камень. В условиях войны, полагаю, спор, подобный тому, что возникает у Гарри с Люпином, довольно типичен. И правы в нем все и никто, как оно водится.

- Гарри, время Обезоруживания прошло! – вопит шокированный Люпин. – Эти люди попытаются схватить и убить тебя! По крайней мере оглушай, если ты не готов убивать!

Люпин, повышая голос, обращает внимание Гарри на то, что Пожиратели прекрасно знают, каким «необычным ходом» (ну, это такой люпиновский способ обзываться) Гарри воспользовался годы назад на кладбище в дуэли с Томом под угрозой немедленной смерти, и, скорее всего, считают Экспеллиармус визитной карточкой парня («…и я настаиваю: не позволяй ему таковым стать!»).

Оно, конечно, ясно, что Люпин, знающий близко к тексту, что ожидает Гарри впереди, переживает, как же парень пройдет через это с подобной куриной философией – и это все, разумеется, здорово, но нельзя ли было предостеречь Гарри насчет Экспеллиармуса заранее? Нет, оно понятно, что Дамблдор как раз и рассчитывал, что Гарри на нем рано или поздно проколется – как и Грюм, судя по всему. А вот Люпин однозначно нет.

Его слова заставляют Гарри стесняться своего идиотизма («…но Пожиратели Смерти – откровенно говоря, большинство людей! – ну любит вот так Люпин обзываться и высказать свое мнение – из-за угла, что поделать, – ожидали бы от тебя, что ты атакуешь в ответ!»), заставляют Гарри почувствовать себя так же неуютно, как и годы назад, когда Захария Смит высмеял его желание начать тренировки ОД именно с Экспеллиармуса.

Где-то глубоко внутри Гарри знает, что Люпин прав. Глупо говорить о высоком, когда к вам в дом врываются пятеро и собираются убить вашу жену и ваших маленьких детей – нужно хватать первое тяжелое, что подвернется под руку, и бить, бить изо всех сил, бить по голове, пока эти пятеро не прекратят двигаться – и, возможно, убить, если они все-таки не последуют настойчивому совету лежать без движения. Ибо «душу надо класть за други своя» – оно бесспорно. Идет война. Вполне возможно, Гарри сбросил кого-то из настоящих Пожирателей с метлы. Рон в ходе перестрелки точно сбросил одного. Рудольфус был серьезно ранен. Возможно, пара Кингсли-Гермиона убила одного – возможно, это сделала Гермиона. Возможно, кого-то убили Билл и Флер.

Люпин, судя по всему, был готов убивать – и убивал – еще в первой войне. Я уже молчу про Грозного Глаза и Хагрида. Повсюду по пути следования Ордена и ОД в эту ночь, вероятно, при желании, которого никто не испытывает, можно увидеть признаки того, что около десяти Пожирателей нашли покой где-то между графствами и, благодаря стараниям членов Ордена и ОД, теперь лежат совершенно покойно.

Должна ли я считать членов Ордена и (ахтунг!) детей убийцами, должна ли я осуждать их, должна ли я осуждать человека, забившего стулом людей, намерившихся грабить его дом и убивать семью? Я так не думаю. Я думаю, в ходе переправы любые травмы Пожирателей, в том числе и смертельные, были вызваны исключительно некомпетентностью самих нападавших.

Но Пожиратели – это одно. Совсем другое – пушечное мясо вроде Стена, который действует против своей воли, фактически лишенный выбора. И тут уж, простите, прав Гарри: «Мы были на высоте в сотню футов! Стэн не в себе, и, если бы я его обездвижил и он упал, он бы умер так же, как если бы я использовал Аваду Кедавру!» И – следом: «Я не стану сбрасывать людей со своего пути просто потому, что они там. Это дело Волан-де-Морта».

Эту уверенность Тома в том, что все сущее в мире есть и будет для него, невозможно поколебать, а если кому-то что-то обломилось, то пусть это самое оно почтительно поблагодарит, ибо сие есть крошка с барского стола, барину, так и быть, не понадобившаяся. Не гаррина это философия. Это он, особь крон-подонковая, как обзывала таковых Анна, воспринимает окружающее чрезвычайно четко и конкретно: есть желания Его Высочайшего Темнейшества – и весь остальной мир. Который, к сожалению, приходится регулярно пинать, чтобы он, остальной мир, проявлял должную расторопность в выполнении своих прямых и непосредственных обязанностей исполнять желания Высшего Существа.

Это ему все должно и обязано быть подвластно. А если что-то где-то как-то смеет не проявить должного горячего желания расстелиться и (или) расступиться (баба, последователи, страна или там – горячо любимый кумир), Исключительное Существо оскорблено до крайности и считает не только приемлемым, но прямо-таки обязательным реагировать без разбора грязи в средствах.

Мешает баба – унизить прилюдно перед десятками мужчин и настроить против собственной же крови (убей племянницу, Беллатриса, покажи, как ты меня любишь). Мешает горячо любимый кумир, который все никак не воспылает ответной любовью – в чем проблема, старый хрыч давно заслужил быть запинанным под лавку или основание самой высокой башни. Мешает кто-то, кто смеет высказывать иное мнение, тем самым сея смуту в стране – убить его и скормить змее на глазах у всех, чтобы все боялись и не смели впредь перечить. И так далее и тому подобное.

И вот я не уверена, что Люпин в нормальном состоянии стал бы пенять Гарри на то, что подросток, четко сориентировавшись в морально-нравственных аспектах ситуации, отказался от убийства невинного – зная, что с Гарри не так и куда такой метод решения своих жизненных проблем может очень скоро парня привести.

Нет, нет и еще раз – нет. Если ради достижения своих целей Гарри вдруг без всякого разбора станет убивать людей, значит, парень не слушал Дамблдора, или неверно его понял, или вообще все годы его обучения и воспитания полетели книззлу под хвост, и плакала вся Большая Игра.

До осознания, что и Тома ему убивать не нужно, Гарри, конечно, еще не дополз, но тенденция намечается замечательная. Люпин может переживать за Гарри и злиться, сколько ему угодно, но парень прав ровно в той же мере, что и он сам: нельзя разрешать кровь без совести – она польется потоком; в любой ситуации лучше сначала попытаться спасти – по крайней мере, хотя бы невинного.

Оно, конечно, понятно, что Гарри еще чист и невинен аки райский ангел, а потому ему легче, чем Люпину, ровно в той же мере, что и тяжелее. Люпин, проходящий уже через вторую войну, давно устал видеть в тех, кто при Томе, людей. Потому что там, где Том, конечно, не остается никакого места для совести. Не говоря уже о правде или там смешных понятиях типа чести.

Они все такие – из первого Ордена. И это страшно. Пожиратели, сочувствующие, даже Том – все-таки люди. Бессовестные, бесчестные, лживые, неверные, жалкие, жестокие, трусливые, ужасные – да, но даже самые чудовищные поступки в это, как, впрочем, и в любое другое время, совершают и совершали живые люди. Каждый, конечно, не без искры Божьей. Что они делают с этой своей искрой – уже другой вопрос. Гарри все это пока еще видит, ибо его от всего страшного трепетно оберегали все годы – у него глаза еще не седые. Взрослые же, увы, иногда забывают. Как забывают и о том, что философию Гарри нужно не критиковать, вызывая в парне токсичный стыд, а, напротив, бережно лелеять – целее души будут, право слово.

Люпин не находится с ответом – на его счастье, в этот миг Хагрид наконец втискивается в проем, садится на стул и грохается вниз, разломав стул в щепки, после чего принимается громко охать и извиняться.

Гарри, как истинный джентльмен, не заостряет внимание на провале бывшего преподавателя и спрашивает замолкшего Люпина о Джордже – Люпин, не вынеся ни джентльменства Гарри, ни своей вспышки, ни суровой реальности в виде дырки на месте уха Джорджа, тут же сдувается:

- …хотя нет шанса вернуть ухо, не когда оно было отсечено проклятьем –

Во дворе слышится какая-то возня, и Гарри с Люпином, перепрыгнув через Хагрида, спешат на улицу, где уже успели материализоваться Кингсли и Гермиона. Гермиона бросается к Гарри. Кингсли, проверив Люпина на предмет того, что он – Люпин («Последние слова Альбуса Дамблдора, обращенные к нам обоим?»), тоже говорит о предательстве.

Когда все четверо принимаются обмениваться новостями, и Люпин рассказывает Кингсли и Гермионе о Джордже, он коротко добавляет:

- Работа Снейпа.
- Снейпа? – вскидывается Гарри. – Вы не сказали –
- Он потерял свой капюшон в погоне. Сектумсемпра всегда была фирменной особенностью Снейпа. Желал бы я отплатить ему той же монетой, но все, что я мог – удерживать Джорджа на метле после того, как он был ранен, он потерял слишком много крови.

Воцаряется молчание, которое дает мне время вновь вернуться к мыслям об участии Снейпа в этой операции. По какой причине вдруг Снейп выбирает именно Сектумсемпру, о которой известно и Пожирателям, и по меньшей мере Люпину, что это – его фирменное проклятье?

Допускаю, что, сталкиваясь в сражениях со Снейпом во времена первой войны, Люпин усвоил, как тот действует, потому и заявляет со всей уверенностью, что Сектумсемпра очень в стиле Снейпа – но тогда получается, что и Снейп со всей уверенностью отдавал себе отчет в том, что Люпин его узнает. Использовал ли он свою фирменную фишку исключительно для того, чтобы не выбиваться из роли перед Пожирателями, или таким образом чего-то добивался еще и от Люпина или Ордена в целом? Если так, то чего? Еще больше настроить Орден против себя? Или вся сценка все-таки предназначалась исключительно для Гарри?

Я ставлю на последнее: помимо ушей и глаз Пожирателей, кои есть штуки ненадежные, Снейп использует Гарри как свидетеля – на случай, если Том полезет в голову парня, он увидит там чистую правду, мол, Снейп, гад такой, подбил нашего. Очень, знаете ли, железобетонное свидетельство его лояльности – усиленное призмой извращенного восприятия Гарри.

Кроме того, не станем забывать, что абсолютно все действия в Игре имеют строгую направленность в сторону Финала, где Гарри ждут воспоминания Снейпа, призванные всячески вдохновить, обогатить информацией и убедить-таки парня в том, что Снейпу, гаду такому, можно доверять.

Следовательно, значительная часть этих воспоминаний должна как-то соотноситься с тем, о чем Гарри и так знает, ибо непосредственно в этом участвовал. Считаю историю с Сектумсемпрой, помимо прочего, необходимым кирпичиком Финальных мемуаров Снейпа, а потому очень хорошо, что Люпин громко уточнил, чья это работа – покойное ухо Джорджа, а то ведь он и в пылу ссоры, и щадя чувства Гарри, и, вне сомнений, сдерживая свои, эту важную деталь попридержал.

Впрочем, не принципиально, если бы так и не рассказал про Снейпа – просто лишил бы Гарри еще одного повода стремиться к Снейпу хотя бы для того, чтобы попытаться его задушить. Невелика беда – будто Снейп Гарри и сам не найдет (частично – ровно с той же целью).

Вытащив Хагрида по его просьбе обратно на улицу, Гарри шмыгает в дом, где Джинни и миссис Уизли до сих пор склоняются над Джорджем. Подростки едва успевают обменяться скудными новостями, как в кухню с ужасным шумом, отталкивая с дороги бросившегося проверять его Кингсли, врывается бледный мистер Уизли, полностью не в себе, преследуемый столь же бледным и невредимым Фредом. Джордж открывает глаза.

Наверное, в эту ночь близнецы впервые понимают, что действительно не застрахованы от того, чтобы потерять друг друга. Я имею ввиду, вся компания понимает это друг о друге, некоторые даже давно, но вся проблема в том, что, когда у тебя есть близнец, ты как-то просто не представляешь, что что-то изменится и его не станет – ведь, если не станет его, то и тебя не станет – вы же всегда вместе…

Однако именно эта ночь для Фреда и Джорджа становится первой ласточкой. И, ходя Джордж выдает непереводимую и потрясающую шутку про «saintlike» а Фред иронично ругает его за дурацкий юмор, и складывается впечатление, будто все в порядке, уверена, оба они ощущают в воздухе над собою что-то зловещее.

- Что ж. В любом случае, теперь ты сможешь нас различать, мам, – успокаивает Джордж заплаканную миссис Уизли, и в этой шутке тревожной боли спрятано больше, чем кажется на первый взгляд. Вещи отныне никогда не станут прежними.

Меня также ранит, что Джордж, повернувшись к Гарри, произносит: «Ну, по крайней мере, ты вернулся в порядке». Серьезно, я уверена, Гарри не понимает, чем заслужил настолько замечательных друзей.

Он и Джинни вновь покидают дом и присоединяются во дворе к молчаливо обозревающим небо Хагриду, Гермионе и Люпину. Кингсли ходит взад-вперед перед маленьким строем, не в силах устоять на месте. Страх, который все старались держать под контролем в течение всего вечера, изливается наружу и парализовывает.

Наконец, в воздухе материализовывается метла. Тонкс бросается к посеревшему Люпину, едва сдерживающему злость и волнение, а Рон шагает в сторону Гарри и Гермионы.

После краткого пересказа всех историй переправы Кингсли, бросив последний взгляд в небо, отправляется на Даунинг-стрит, где должен был быть час назад. Когда Молли и Артур выбегают из дома, чтобы обнять Рона и поблагодарить Тонкс, в небе появляется фестрал Билла и Флер.

Холодный лед внутри всех слегка тает в радостных возгласах, однако Билл быстро отстраняется от заключившей его в объятья матери и, глядя прямо в глаза отцу, негромко произносит:

- Грозный Глаз мертв.

Пока Билл рассказывает, что случилось, никто не произносит ни слова, никто не двигается с места. Гарри кажется, что он проваливается куда-то вниз, он никак не может этого понять – Грозный Глаз не может быть мертвым. Просто не может. Такой суровый, такой храбрый… Тонкс, любимица Грюма, тихо плачет. На щеках Флер блестят слезы. Хагрид промакивает глаза огромным носовым платком.

До всех не сразу доходит, что ждать больше некого. Не произнеся ни слова, компания отправляется в дом, где смеются близнецы – их лица сразу искажаются гримасами шока, едва мистер Уизли сообщает о смерти Грозного Глаза; Билл достает бутылку огневиски и 12 бокалов, которые летят к каждому в доме, после чего поднимает собственный:

- За Грозного Глаза, – произносит он.
- За Грозного Глаза, – вторят ему остальные.
- За Грозного Глаза, – немного запоздало говорит Хагрид, икая.

Гарри осушает разом половину бокала. Ему становится легче дышать. Появляется острое, почти неодолимое желание сделать Что-Нибудь прямо сейчас. Однако не успевает подросток придумать, в чем именно будет заключаться это Что-Нибудь, как Люпин, осушивший весь свой бокал целиком, произносит:

- То есть Наземникус трансгрессировал?

Атмосфера в Норе мгновенно меняется – разумеется, мысли о том, что произошло на переправе и почему, никому не дают покоя. Однако Билл, размышлявший об этом по пути обратно в Нору, складывает всю картину ровно так, как ее и нужно было сложить: да, судя по тому, что Пожиратели поджидали Орден, они откуда-то знали, когда начнется переправа; однако они явно не были готовы к двойникам Гарри – идею о которых предложил именно Наземникус; если Флетчер все-таки и есть крыса, почему он не сказал Пожирателям о двойниках? судя по всему, он, изначально не желавший участвовать в операции, просто запаниковал, когда Реддл, поступивший, как добавляет Тонкс, «именно так, как Грозный Глаз от него ожидал», понесся прямо на Назема и Грюма.

- Да, это все очень хорошо, но по-прежнему не объясняет, откуда они знали, что мы перевозим Гарри сегодня, верно? – резонно отрезает Флер. – Кто-то, должно быть, был беспечен. Кто-то рассказал о дате постороннему. Это единственное объяснение тому, что они знали о дате, но не знали про весь план.

Флер в ярости оглядывает присутствующих, будто вызывая каждого на спор, однако все молчат. Единственным звуком в доме остается икание усевшегося на пол Хагрида. Гарри бросает на него взгляд. У подростка перед глазами мелькает образ драконьего яйца… того самого яйца, которое Хагрид, его любимый Хагрид, только что рисковавший ради него своей жизнью, однажды заполучил в обмен на информацию о том, как обойти цербера Пушка, выданную Квирреллу-Реддлу за ведрышком бренди в одном старом трактире…

- Нет, – громко восклицает Гарри, обратив на себя всеобщее внимание. – В смысле… если кто-то ошибся и о чем-то проговорился, я знаю, они не хотели этого. Это не их вина. Мы должны верить друг другу. Я верю вам всем, я не думаю, что кто-либо в этом доме когда-либо продал бы меня Волан-де-Морту.

В молчании, встретившем эти слова, Гарри снова выпивает и вдруг вспоминает: Грюм всегда очень ехидно реагировал на привычку Дамблдора доверять людям.

- Хорошо сказано, Гарри, – внезапно говорит Фред, и Джордж вновь шутит про свое ухо: «Yeah, ‘ear, ‘ear». Фред тихонько фыркает.

Нет, оно все, безусловно, замечательно, насколько сильно Гарри остается человеком Дамблдора, как бы кто к этому ни относился, а еще очень смешно и одновременно трогательно наблюдать, как голос Гарри (пусть в этот раз и слегка хмельной) обретает чин, и вот он, уже не мальчик, произносит столь высокую речь – и все его слушают – и даже слушаются – но вот я бы все-таки хотела сосредоточить свое внимание именно на Хагриде.

Ибо Хагрид в течение всего вечера ведет себя как полный придурок альтернативно нормально, чем лично у меня просто не может не вызывать ряд крайне неудобных вопросов.

Например, какого черта ему понадобилось собственноручно чинить коляску мотоцикла несмотря на более чем настойчивую просьбу Гарри не делать этого? Какого рыжего дьявола он вдруг самоликвидировался, прыгнув на несчастного Пожирателя, оставив Гарри в одиночестве разбираться с неуправляемым Реддлом и чуть менее неуправляемым мотоциклом? За каким бешеным соплохвостом он полночи гоняет то в дом, то из дома, не в силах нормально протиснуться в дверь, круша стулья и создавая всем лишь дополнительные преграды, а еще периодически отпускает что-то идиотское типа: «Ой! Отпусти его! Отпусти Гарри!», «Это вообще о чем было?» – когда Люпин прикладывает Гарри к стене и интересуется насчет гриндилоу; «Гарри, помоги нам!» – когда он не может выбраться обратно на улицу через дверной проем, который атаковал пятью минутами ранее, чтобы уйти с улицы в дом… а потом, собственно, все.

С тех пор, как прибыли Рон и Тонкс, Хагрид произносит лишь: «За Грозного Глаза», – и только икает, его больше не слышно и не видно (ну, почти; с последним сложнее). И лично меня его клоунада откровенно раздражает. Наверное, потому, что я знаю, какой он на самом деле. Взять, к примеру, переправу: при всех его идиотских выходках и репликах (разные вариации фраз «Я иду, Гарри, я иду!» и «Держись крепче, Гарри!»), когда Гарри вопит ему, чтобы он поворачивал назад, Хагрид непреклонно заявляет:

- Моя работа – доставить тебя туда в безопасности, Гарри! – и назад не поворачивает ни при каких условиях. То есть наконец-то не походит на человека, у которого помет нарглов вместо мозгов.

Впрочем, если вспомнить, как именно Хагрид все семь Игр подряд Играет свою роль, злость быстро проходит, и все начинает становиться на свои места.

Ведь механика его действий все время примерно одинакова – ронять чайник и кувшины (ломать стулья), отводить глаза, чертыхаться (икать), уделять массу времени напускной трепотне, наконец – мое любимое: «Я не должен был этого говорить!» – что в эпизоде с коляской байка звучало так: «Я не должен был пытаться чинить ее сам…» Очень, знаете ли, похоже.

Когда Люпин заводит разговор о крысе, когда Флер и Гарри очень большими намеками обращаются ко всей кухне в целом, Хагрид молчит. Но икает – и его икота остается единственным звуком в доме. Что сильно привлекает к себе внимание. Все поведение Хагрида буквально просит о том, чтобы окружающие – и в частности Гарри – подумали на него.

Однако очевидность этого в то же самое время буквально вопит, что Совы – Вовсе Не Те, Кем Кажутся. Ибо, видите ли, если вам хочется, чтобы люди сами придумали способ рационально все себе объяснить, говорите как можно меньше – а лучше вообще молчите. И икайте. Или, на худой конец, тихонько мурлычьте песенку себе под нос. Еще ни один человек не провалил миссию все объяснить себе вместо вас, единственного, кто знает правду. Все мы очень талантливы. Очень.

Как только становится ясно, что это слишком очевидно, все сразу же перестают думать, что именно Назем был предателем, и, уверена, большинство начинает активно думать в сторону Хагрида, чему Хагрид немало способствует. Однако, если держать в уме хагридово амплуа в Игре, версия о том, что информатор – он, тоже становится чересчур легкой. Все то, что так настойчиво лезет в глаза, как правило, не может быть полной правдой. Следовательно, необходимо копать глубже и вновь, изменяя природе, стараться мыслить, как Дамблдор.

Если он, организуя эту часть Игры, использовал Хагрида, чтобы сокрыть следы Назема и его связи со Снейпом, иными словами, если информатором, «которого мы [Снейп и Том] обсуждали», был Назем, то нас вновь ставят лбом к бетонной стене вопроса: не слишком ли много Назем знает? кто в Ордене в здравом уме станет обсуждать при Наземе все те вещи, которые Снейп передает Тому как сведения от информатора?

Кроме того, откуда Снейп знал, что Джордж – это не Гарри? Если план поменялся очень быстро, а с большинством из тех, кто входил в звездный десант в этой операции, Грюм не обсуждал, кто с кем полетит, на чем основывается уверенность Снейпа?

Нет, Назем никак не мог быть его информатором в этом вопросе – он и сам-то узнал, кто с кем полетит, непосредственно перед вылетом – это слишком хорошо ясно по его реакции. Да и, простите, будь я Грюмом, я бы сделала ровно то же, что сделал он – поставила бы бойцов перед фактом за пару минут до начала операции, а не посвящала бы их всех в нюансы загодя.

Впрочем, я могла бы переговорить с кем-то, чтобы послушать его мнение – с некоторыми взрослыми членами Ордена уж точно. Среди которых Хагрид. Однако лично мне даже под большим градусом сложно представить Хагрида в роли информатора Снейпа. Это не вяжется ни с характером Хагрида, ни с самой Игрой. Должен быть кто-то третий – кто-то, кто является давним членом Ордена, способный вызывать уважение и доверие и у Хагрида, и у Грюма, но кто не столь близок к Ордену, как все остальные; кто-то, наконец, чье мышление является гибким настолько, что он готов входить в прямой контакт со Снейпом (что сложно само по себе, не говоря уже о периоде, когда все вокруг считают его грязным предателем и убийцей).

Как ни странно, понять, кто это, мне помогли именно пьяные излияния Гарри – вернее, то, что им предшествовало. А именно: худинтуистическая вспышка озарения о яйце, Квиррелле-Реддле и игре Хагрида с ним в карты в пабе не кого-нибудь, а Аберфорта.

И вот, как только в моей голове всплыло это имя, все сразу встало на свои места. В том числе и то, как это так Снейп сумел попасть в замок летом, чтобы поговорить с портретом Дамблдора, и каким это образом Назем в принципе согласился на встречу со Снейпом – его вполне мог «попросить» об этом Аб, которому Назем, как помним, должен за какой-то жуткий скандал 20-летней давности, после которого Аб отлучил его от «Кабаньей Головы».

Как член Ордена, Аб мог и без всякого Хагрида знать много полезной информации, которую и передавал Снейпу. Впрочем, поскольку с Хагридом они дружны, мог тихонько пользоваться и сведениями, поставляемыми товарищем.

Он вообще находится в идеальной позиции: как член Ордена и брат Дамблдора, пользуется полным доверием со стороны и Орденовцев, и старых друзей Директора, и Игроков; как бармен в собственном пабе, пользуется уважением разного рода маргиналов. Кандидатуры на пост информатора Снейпа лучше и не сыскать – он всю дорогу слышит и знает все, превосходно умея оставаться в тени, «Кабанья Голова» (наряду с «Тремя Метлами», где вовсе не горящая желанием помогать Снейпу Розмерта) есть узловой пункт для пересечения всех противоборствующих сторон и сочувствующих, а также тех, кто сохраняет нейтралитет.

Именно поэтому Пожиратели не трогают Аба (Брата-На-Минуточку-Дамблдора!) всю дорогу – Том, не озвучивая на пару со Снейпом, кто там у них информатор, тем не менее отдает приказ сдувать пылинки и всячески беречь. Ибо Аб и Дамблдор последние лет 20 уж столь активно делали вид, что друг друга чуть ли не ненавидят, а Аб после смерти брата уж так громко плюется в его светлый образ, что в возбужденное эго сознание бедного Томми даже в страшном бреду не может забрести мысль, что братья не просто остаются на одной стороне, но и очень продуктивно работают вместе, чтобы эта их сторона победила. Да, честно говоря, мало кто может такое предположить – уж очень хорошо Аб Играет свою роль.

С другой стороны, у Аба после смерти брата имеется в три раза больше возможностей общаться с, собственно, братом благодаря чудесным свойствам портретов (может, имеется портретик и самого Дамблдора где-то у Аба под подушкой, но я все-таки ставлю на то, что связной – сестра, Ариана просто пускает Директора на свой портрет).

Шансов не узнать, что конкретно произошло на Астрономической башне и до нее, у Аба просто нет – хотя бы потому, что в этой истории столько вопросов, что младший брат, уверена, припер ими всеми Директора к стенке при первой же возможности. А еще потому, что Дамблдору остро необходимо, чтобы у Снейпа был помощник в Игре. Коим Аб, не без проклятий, ворчания и парочки стаканов бренди, услышав полную версию событий, и соглашается стать.

Таким образом, Назема вытаскивают из тюрьмы (все-таки считаю, что без помощи Снейпа тут не обошлось) вовсе не для того, чтобы прикрыть Хагрида – Хагрид-то как раз прямо-таки лезет в глаза – но затем, чтобы скрыть следы Аберфорта во всей этой цепочке торжественных проколов и Назема, и Хагрида. Ибо не дай Мерлин, если в Финале Игры вдруг вскроется связь Аберфорта и Снейпа – Абу отводится слишком важная роль, и Гарри должен верить ему, как самому незаинтересованному человеку, чью роль Аб активно Играет всю дорогу.

При этом Директор выводит из-под удара Назема, чью идею Орден принимает лишь потому, что Грюм знает о необходимости лобовой встречи Гарри с Томом, и Хагрида – ни на одного из них ни Орден, ни лично Гарри не начнут охоту. Про Назема все более чем внятно высказывает Билл, и крыть тут никому нечем. Хагрид же – это Хагрид, давно зарекомендовавший себя верный Игрок и член Ордена, который, конечно, может ошибаться, куда ж без этого. Никто не станет устраивать ему бойкот – а Гарри и вовсе громко объявляет, что прощает его – ибо он ведь такой самоотверженный, хоть и такой глупый (те самые качества, которые Хагрид и демонстрирует всю переправу).

На лице Люпина появляется очень странное выражение, когда он смотрит на Гарри после его коротенького, но трогательного монолога – как будто жалость.

- Вы думаете, я дурак? – требовательно вопрошает подвыпивший Гарри.
- Нет, я думаю, ты похож на Джеймса, который видел в недоверии к друзьям вершину бесчестия, – отвечает Люпин, чем, в общем-то, подтверждает, что примерно так он и думает.

Гарри понимает его намек насчет Петтигрю, и парня пробирает злость. Однако прежде, чем он успевает закатить скандал, Люпин, которому этого совершенно не хочется, быстренько поворачивается к Биллу, и они вдвоем покидают дом, чтобы попытаться отыскать тело Грозного Глаза.

Когда Люпин и Билл уходят, Гарри ощущает острую необходимость сделать то же самое – ему кажется, что пора действовать, он не хочет ни упускать время, ни навлекать беду на кого-нибудь из тех, кто ему дорог. Однако, разумеется, никто подростка никуда не отпускает – в ход идет вся тяжелая артиллерия в виде мистера и миссис Уизли, Хагрида и даже Джорджа с его ухом (вернее, без уха), каждый из которых не упускает возможности в разных выражениях (в том числе – и поминая жертву Грозного Глаза) напомнить Гарри, чего людям стоила эта переправа, организованная исключительно для того, чтобы он был в безопасности, которой подросток теперь так легко готов пренебречь.

Гарри чувствует себя в осаде, раздосадованным от того, что его едва ли не шантажируют, не понимают, он боится за них, ему больно за Грюма, за ухо Джорджа, за Буклю – про которую Гарри не может рассказать миссис Уизли, когда она, пытаясь сгладить конфликт, спрашивает… Шрам парня начинает гореть – он не горел так больше года; Гарри злится, и я не уверена, что это – исключительно его злость.

Вдобавок ко всему, Хагрид заводит разговор о том, как здорово Гарри вновь расправился с Реддлом – и половина собравшихся находит тонну аргументов, чтобы отодвинуть в сторону заявление Гарри о том, что он ничего не делал, что его палочка сама уничтожила палочку в руках Тома.

Конечно, они не верят. Конечно, в очень малом количестве источников можно встретить информацию о подобном поведении палочек. Конечно, им всем больше нравится думать, что у Гарри есть какие-то особые умения и силы, способные уничтожить Реддла. Гарри все это понимает. Гарри ненавидит все это. Ему становится все хуже, боль в шраме усиливается.

Гарри выбегает на улицу, чтобы не стонать от боли прилюдно, и останавливается у садовой калитки. Подросток с отчаянием думает о своем мертвом Директоре, который, конечно, сумел бы объяснить, что произошло с палочкой, который, конечно, поверил бы, который знал ответы – и который теперь там же, где Грюм, Сири, родители, бедная Букля, и где Гарри не в силах ничего о них узнать.

Как только боль, идущая изнутри, обжигает горло, шрам Гарри вновь взрывается болью, он жмурится и слышит чудовищный крик, а следом за ним – голос Тома:

- Ты говорил, что проблема решится использованием другой палочки!

Истощенный мужчина корчится от боли на полу и кричит в агонии.

- Нет! Нет! Прошу, умоляю…
- Ты солгал Лорду Волан-де-Морту, Олливандер!
- Нет… я клянусь, я не лгал…
- Ты пытался помочь Поттеру, помочь ему сбежать от меня!
- Клянусь, нет… я верил, другая палочка сработает…
- Тогда объясни, что случилось. Палочка Люциуса разрушена!
- Я не могу понять… Связь… существует только… между двумя вашими палочками…
- Ложь!
- Пожалуйста… умоляю…

Рука Реддла взмахивает палочкой, и Олливандер бьется в агонии. Том вне себя от ярости –

Видение прерывается так же внезапно, как и началось – к Гарри подходят Рон и Гермиона, которые бросают свои попытки уговорить друга оставаться на места, едва видят его бледное лицо.

- Но это должно было прекратиться! – в абсолютном ужасе восклицает Гермиона, когда Гарри пересказывает ребятам, что увидел секунду назад. – Твой шрам – он не должен был так делать больше! Ты не должен позволять этой связи вновь открыться – Дамблдор хотел, чтобы ты закрыл свой разум! Гарри, он захватывает Министерство, и газеты, и половину магического мира! – с жаром добавляет она, когда Гарри не отвечает, и хватает его за плечо. – Не позволяй ему проникнуть еще и в твою голову!

В общем и целом, ужас Гермионы можно понять и даже ему посочувствовать – однако бедная девушка до самого конца так и не сможет въехать, что желания Дамблдора в Игре-7 немного изменились по сравнению с Игрой-5. В ту пору, безусловно, важным было научить Гарри контролировать эти игры сознаний и в случае чего действительно закрывать свое. Однако тогда, во-первых, перед Директором стояла конкретная задача не дать Тому выманить Гарри в Отдел, а во-вторых, Дамблдор и сам не знал, как именно Гарри отреагирует на связь.

Чуть больше года спустя ситуация меняется. Гарри уже достаточно ориентируется в природе связи и постепенно учится ее контролировать. Смерти Сири и тем более Дамблдора сделали так, что вопрос о том, разделены ли сущности, закрыт – Гарри никогда в жизни не возжелает присоединиться к Реддлу. Оба этих факта автоматически означают, что связью Гарри станет пользоваться только и только для того, чтобы следить за Томом (весьма нужно в условиях открытых военных действий, согласитесь) – и будет успешно избегать утопления в этой связи, оставаясь полностью в себе и своих целях – как только научится ее контролировать, разумеется.

Наконец, со своей стороны Том никак не станет пользоваться связью, ибо понятия не имеет, что его блоки слабеют, и со стороны Гарри все возрождается по старой схеме «эмоции (Тома, Гарри, все вместе) – шрам – видения». Том теряет контроль – мало того, что его развращают власть и безнаказанность (Дамблдор умер – бояться как бы больше нечего), с уничтожением защиты части крестражей и, собственно, части крестражей, оставшиеся осколки его души стремятся воссоединиться и держаться вместе, он ослаблен и слабеет все больше, ему отказывают даже его способности в Легилименции – он не видит, к примеру, лжет ли ему Олливандер или нет.

Наконец, после крупного провала в плане с палочкой Том находится в такой истерике (страхе), что полностью ослабевает в ментальном плане. Чем дольше он будет метаться в страхе, тем слабее будет становиться его защита, которую Гарри, ко всему прочему, станет поддавливать со свой стороны, как только начнет разбираться в вопросе контроля связи. При этом Том, свято уверенный в своих способностях в ментальных блоках, этого даже не поймет. Что означает, во-первых, что он не станет внушать Гарри никакие сфабрикованные видения, во-вторых, что он не будет знать, что Гарри за ним следит. То есть делает именно то, что нужно Дамблдору.

Ибо именно с подачи этого хитрого, старого, коварного и почившего манипулятора Том аки ездовой скакун вскоре отправится куда подальше колесить по полям и весям в увлекательнейшем квесте, делая за Гарри всю грязную работу и тщательно транслируя Гарри в голову все ее результаты.

И вот тут, я думаю, самое время наиболее тщательным образом поразмышлять над ответом на вопрос, для чего, собственно, понадобилось Директору через ряд очередных сложнейших манипуляций сталкивать лбами Гарри и Тома на этой переправе?